Олегархат им. тов. Сталина

Глава 5

Если подходить к вопросу строго формально, то в проводимом «эксперименте» изначально была заложена существенная несправедливость. На которую мне не преминул указать Пантелеймон Кондратьевич: все «пряники» доставались лишь колхозникам, согласившимся стать «совхозниками». Но даже в этом определенная часть справедливости все же присутствовала: в начале пятидесятых, еще при Сталине, в совхозы преобразовывались лишь колхозы убогие, а процветающие (по крайней мере те, что планы по сдаче продовольствия выполняли) так колхозами и остались. То есть сейчас в рамках «эксперимента» пряниками вознаграждались селяне, делом доказавшие, что работать они умеют и даже, возможно, любят. Это не было, конечно, характеристикой всех подвергнутых эксперименту колхозов, но все же большей частью колхозы были не самыми бедными и за последние десять лет они действительно смогли выделиться серьезными такими успехами. Поэтому укор со стороны товарища Пономаренко был все же в основном формальным, а к тому же он и сам знал, что в трех областях никто ранее созданным совхозам самостоятельно заняться «выпечкой пряников» не запрещал.

И в некоторых (правда, очень не во всех) руководство совхозов тоже всерьез занялись «улучшением условий быта и работы». Для чего в областях были организованы «центры по предоставлению рабочей силы» (а в Башкирии таких центров вообще три открыли), куда руководители совхозов могли обратиться, чтобы заполучить дополнительных строителей из братских стран. И условия «заполучения» были очень просты: совхоз был обязан предоставить набираемым рабочим относительно приличное жилье, нормальное питание на весь сезон строительства и на этом список «специальных условий» заканчивался. А общими условиями были обязательство оплаты стоимости стройматериалов и полной суммы начисленной строителям зарплаты «после сбора урожая». То есть платить можно было и до этого сбора, но после уборочной — то есть после того, как совхозу поступала основная часть годовой выручки — требовалось расплатиться полностью. Это ограничение должно было предотвратить «постройку рая на земле в рамках отдельного села за государственный счет», и за неисполнение данного условия руководство, о чем все совхозное начальство специально предупреждалось, отправлялось под суд по статье «хищение государственной собственности в особо крупных размерах». То есть должно было отправиться, однако прецедентов все же не случилось: считать совхозные бухгалтера все же умели.

И умели в том числе подсчитывать, во что обойдется новое жилищное строительство. Поэтому — хотя «затраты на импортную рабсилу» были меньше, чем на «отечественную», в основном они на стройки привлекали как раз последнюю: в «центре» рабочих можно было нанять на строительство довольно большое, а отечественных шабашников нетрудно было найти и на постройку одного-двух домов. Поэтому в селах, где располагались МТС, такое строительство жилья стало очень популярным — а работали на этих «шабашках» главным образом чеченцы: в самой Чечне особой работы не было и тамошние мужчины по всей стране на летний сезон разъезжались на такие небольшие стройки.

А с наличием МТС в селе это связывалось тем, что в течение ближайших трех лет все эти станции было запланировано преобразовать в минизаводики по производству запчастей, и для их работников жилье уже строилось за счет государственных фондов. А так как дед (точнее его «протеже» Юрка) в этих поселках решил сразу строить и канализацию, и водопровод нормальные, то построить дом рядом с таким поселком и подсоединиться к системам стало уже нетрудно и недорого. Настолько недорого, что уже началось строительство там и совсем уже частных домов, благо сельским жителям стройматериалы продавались по очень льготным ценам…

Я занималась теперь главным образом подсчетами «потребности в сельском населении», причем с учетом того, что изрядная часть этого населения все же занята будет совсем не в сельском хозяйстве: по моим расчетам выходило, что для обеспечения любой из тех областей продуктами было достаточно, чтобы крестьян в области было около десяти процентов, а пока там их насчитывалось даже больше шестидесяти процентов. То есть в селах столько народу проживало, и очень многие селяне всеми силами старались перебраться в города — просто потому, что благодаря куче тракторов и прочей технике им там особо делать было нечего. Не было «настоящей работы», а потому и денег не было — но если им дать работу с нормальной зарплатой, то такая тяга наверняка существенно сократится. А если им и жилье дать, городское по качеству превосходящее…

Мечты-мечты… То есть селяне об этом, конечно же, мечтали — вот только очень немногие хотя бы пальцем о палец ударили для «осуществления мечт». Так что, по большому счету, суть работы новых руководителей областей заключалась в том, чтобы заинтересовать население все же пальцами в нужные места ударять. Собственно, и «показательные совхозы» обустраивались для того, чтобы людям на практике показать, как можно (и нужно) жить в деревне, а затем — как такую жизнь люди для себя выстроить могут. Не знаю, может быть в силу «прежних родственных чувств» я больше всего просчитывала варианты для Брянщины — но наиболее заметных успехов первым достиг Александр Петрович. Я думаю, что тут большую (если не главную) роль сыграла его жена, Валентина Ильинична, которая ударными темпами начала «повышать уровень медобслуживания в республике». Довольно простым способом: буквально в каждом относительно крупном селе под ее руководством строились очень неплохие медпункты, в подавляющем большинстве которых менее чем за год появились как минимум штатные фельдшеры — просто потому, что рядом с таким медпунктом сразу же строился и дом для этого фельдшера (а впоследствии планировалось и дом для врача построить, со всеми удобствами, конечно), а медработнику, соглашающемуся в село на работу переехать, сразу же выдавался автомобиль. То есть фельдшеру сразу выдавали «Савраску» в пассажирском варианте, а пока еще немногим согласившимся на такой переезд врачам выдавалась «Волга» ГАЗ-22 (то есть «универсал»), причем обязательно с автоматической коробкой.

К тому же «медпункт» (по сути небольшая больничка, в которой даже две палаты для «стационара» имелось и операционная) обеспечивал работой уже минимум шестерых человек. Потому что «мало ли что может случиться» — в при медпункте имелась и своя небольшая «аварийная» электростанция с монтером-электриком, гараж для машины «Скорой помощи» с водителем, в пункте работала как минимум одна медсестра и одна уборщица (занимающая должность все же завхоза), на зиму (точнее, на все время с конца сентября по начало мая) дополнительно еще нанимался отдельный истопник. А по штатному расписанию, почти нигде еще не заполненному, в каждом медпункте, обслуживающем как минимум сотню семей, должен был еще появиться и постоянный администратор, которого Сережа, прочитав в этом самом расписании про должностные обязанности, назвал «специалистом трудной судьбы». Потому что в эти самые обязанности входило ведение медицинских карт в обычном и электронном виде, обслуживание КВ-станции телефонной связи (и связи компа администратора с районной больницей и областным информационным центром), обслуживание и ремонт всех устанавливаемых в медпунктах медицинских приборов — в общем, там нужны были специалисты очень разносторонние. И чтобы такие специалисты появились, Валентина Ильинична организовала в Уфе специальное училище, куда принимались почти исключительно демобилизовавшиеся из армии солдатики-радисты. То есть не только радисты, а все, кто с военной электроникой уже знаком был не понаслышке.

И меня удивило лишь то, что уже в первом наборе (в училище сразу набрали двести пятьдесят человек) заявления подало больше двух тысяч кандидатов, но я все еще не очень представляла себе, насколько в стране была острой пресловутая «жилищная проблема» — а так как выпускникам тоже дом обещался не хуже, чем фельдшерам, малое число желающих объяснялось лишь тем, что информация о наборе была опубликована лишь в самой Уфе и в Благовещенске.

И весной такие же училища должны были открыться в Брянске и Рязани (как минимум еще два), а Николай Семенович озадачил Госплан подсчетами на предмет потребности в подобных училищах уже для всей страны. Причем в училищах (точнее, все же в нормальных техникумах с трехлетней программой обучения), где обучать предполагалось не солдат-радистов, а простых выпускников десятилеток…

А в МИФИ на кафедре товарища Кузина началась разработка «экспертной системы», которая должна была помогать сельским фельдшерам в постановке верных диагнозов. Я подумала, что если он когда-то подобную систему разработал на древней машине «Минск-32», то на современной-то у него точно что-то приличное получиться должно. Просто потому, что в последних «настольных» машинах уже стояли диски емкостью по двести десять мегабайт, а в машину «напольную» таких можно было воткнуть уже до шестидесяти четырех штук, так что там было возможно довольно приличную «базу знаний» собрать. И для меня было открытием, что сам термин «база знаний» как раз Лев Тимофеевич и ввел в оборот, причем дал ему очень четкое определение. Хотя уверенности в том, что это было и в «прошлой реальности» у меня, конечно, не было.

А вот в чем у меня была абсолютная уверенность, так это в том, что первую в мире оптическую линию связи разработали в СССР, в Зеленограде — и я тамошним инженерам, занимающимся «оптикой», устроила настоящий «режим максимального благоприятствования»:средств, причем любых, я им выделяла (через КПТ) практически без ограничений. То есть на работу без ограничений, но и в плане «личного благополучия» им наобещала с три короба. В смысле, квартиры, машины, дачи — но только после того, как они покажут мне действующую линию, передающую сигнал минимум на двести километров со скоростью не менее сотни мегабит в секунду. И шансы всем обещанным обзавестись в не сильно далеком будущем у них были довольно высоки: в Звенигородском институте уже проложили «оптику» длиной в пару километров между разными корпусами, правда на обычных светодиодах и скорость передачи данных в линии немного превышала пару мегабит. Но я же знала разные электронные слова, и эти самые диоды с гетеропереходами в Ряжске и в Брянске уже миллионами выпускались. И теперь я инженерам в Ряжске сказала новое слово, даже два сразу: «полосковая геометрия» — и там все уже так круто завертелось!

То есть завертелось-то еще раньше, прошлой осенью, после произнесения мною слов «колотый лазер» — и эти слова в Ряжске для всех были очень даже понятны, ведь первый такой лазер Ник Холоньяк сделал еще в шестьдесят втором. А новые слова тех, кто увлекся полупроводниковыми лазерами, заставили еще шустрее думать, и мне пообещали, что рабочий полупроводниковый лазер, работающий в непрерывном режиме, да еще и серийный, с завода выйдет уже весной. Весна, понятное дело, понятие довольно растяжимое — но всяко его растянуть дальше следующего лета не получится.

Так что перспективы радовали — но во всей этой науке скрывалась одна серьезная неприятность: на нее требовалось уж очень много денег. Очень-очень много — а денежки я очень тщательно считала. Зарубежная карла — случайный однофамилец знаменитого русского книгоиздателя и его верные последыши уже отечественного разлива искренне верили, что экономика — это дела, которым должна заниматься экономка, то есть нанятая баба, ведущая домашнее хозяйство этих пустобрехов. И поэтому они с пафосом кричали о том, что при коммунизме «денег не будет». Однако люди, в экономике разбирающиеся куда как лучше Карлсона и его друга Энгельсона, задолго до этих клоунов доказали, что деньги — это вовсе не кругляшки из ценных металлов и даже не разноцветные бумажки, а всего лишь мера человеческого труда. Поэтому опровергать инстранных «теоретиков» никто даже не собирался, ведь всякому понятно, что «при коммунизме» денег действительно не будет, а так же не будет и таблицы умножения, и вообще ничего не будет. Просто потому что коммунизм — это утопия. То есть Утопия, в которой, как всем известно, у каждого человека будет минимум по три раба. Которые его накормят-напоят, оденут-обуют, ублажат… разнообразно, в зависимости от того, что возжелает узреть в коммунизме очередной мечтатель.

Но на практике коммунизм никогда не возникнет, а во всех других формациях человеческой цивилизации деньги всегда будут необходимым атрибутом. Потому что именно они позволяют человеческий труд измерить — и воздать каждому по делам его. А я как раз и занималась тем, что какую-то часть «общественного труда» направляла на решение задач, которые в дальнейшем этот труд должны сделать более производительным — то есть обеспечить людям благо при заметно меньшем уровне потения в процессе работы. И у меня кое-что получалось, правда по пути приходилось очень резко отсекать от процесса разделения результатов этого общественного труда тех, кто очень сильно желал отъесть больше, чем он наработал.

И первая итерация прошла довольно успешно: от общей кормушки удалось оттолкнуть довольно много граждан, в кормушку эту ничего не положивших, или даже положивших, но слишком мало для того, чтобы отползать от нее с набитым брюхом. Правда, в мелочах Верховный Совет мои предложения поменял, и теперь авторы произведений литературы могли получать гонорары от издания своих творений целых пять лет, а не только лишь при первом их издании — но в остальном мне постановления понравились. И прежде всего мне понравилось, что «авторские права» перестали наследоваться: со смертью писателя все его творчество превращалось в «общественное достояние». Так что теперь пухлый «наследник» Аркадия Гайдара не будет получать миллионы рублей «авторского вознаграждения» за произведения, написанные даже не его родственником, до конца существования Советского Союза и даже дольше…

А те произведения, которые создавались «на заказ», таковыми становились уже при передаче их в издательства. Тут я просто вспомнила одну историю «из прошлой жизни», про очень хорошую книгу историю. И про очень хорошего писателя, которого звали Владимир Богомолов. Который писал свою самую знаменитую книгу пять лет — и за это время получил от издательств в качестве авансов денег больше, чем за это же время заработал Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский. То есть даже не будучи членом Союза писателей, в санаториях которого он бесплатно проживал два года из этих пяти, он заработал денег больше, чем доктор наук и знаменитый авиаконструктор. А после выхода этого романа он получил денег больше, чем Глеб Иванович смог заработать за всю свою долгую и очень напряженную жизнь. Об этом я случайно узнала, когда знакомые ко мне обратились помочь на памятник его жены денег дать: даже на это семья выдающегося советского конструктора денег «не заработала»…

Когда я писала проекты постановлений, я писателя даже мысленно не упрекала. Просто тогда была такая система, на мой взгляд очень несправедливая — и я постаралась в нее справедливости немного добавить. Ну, как смогла — но это не понравилось очень многим. Впрочем, понравилось это куда как большему количеству советских людей, так что я по этому поводу и не переживала. Для меня было главным то, что большинство людей с моим пониманием справедливости были согласны — и я изо всех сил пыталась людям показать, что справедливость выгодна для всех. Причем не только для простых советских граждан.

Для граждан иностранных тоже справедливость была выгодна: специальным указом (который вообще не я подписала, а товарищ Патоличев, правда, после долгого с ним спора, едва не перешедшего в рукоприкладство) было организовано во Внешторге отдельное управление, занимающееся «прямой торговлей с предприятиями стран социалистического лагеря». Потому что эти самые предприятия могли много чего советским предприятиям дать — и речь тут шла именно о поставках продукции для предприятий, ширпотребом Внешторг сам занимался. А в СССР для, допустим, обустройства огромного количества маленьких заводиков не хватало… в первую очередь не хватало все того же электричества. Да, скоро, через пару-тройку лет, заработают могучие АЭС… две штуки, и даже скорее через пять-шесть лет они заработают, а электричество требовалось уже сейчас. В одной Брянской области планировалось запустить в течение всего трех лет порядка пятисот малых заводов, которым, если не ужиматься, нужно было откуда-то взять минимум гигаватт электрической мощности. И если подразумевать, что все это будет запитываться с каких-то «энергетических гигантов», то там и ЛЭП разных требовалось понастроить… ну очень много.

Но в области имелись и «свои топливно-энергетические ресурсы», так что был вариант поставить рядом с новыми заводами и новые электростанции — небольшие, работающие на местном топливе — и вот такие электростанции могли социалистические иностранцы и изготовить. Венгры могли, немцы, и, если особо припрет, могли и чехи — но с последними я связываться по ряду причин не хотела. Да и с венграми работать у меня острого желания не было — а вот помочь братским немцам заработать на русский бензин — почему бы и нет?

В ГДР уже делались очень неплохие двухмегаваттные генераторы (почти двух, на самом деле мощностью в тысячу семьсот пятьдесят киловатт, но я точно знала, как их «дотянуть» до нужных мне параметров), правда их немцы делали под свои дизели — а я считала, что «дизельное электричество» получится излишне дорогим. Но в Брянске на Машзаводе без особого напряга могли изготавливать и небольшие паровые турбины требуемых параметров, а в Красном Холме, как я уточнила, нужные котлы могли поставлять по штуке в сутки, причем считая выходные и праздничные дни. Да, на производство опять нужны были деньги — точнее, «овеществленный труд», но для немцев такого «труда» в СССР было достаточно: им поставлялась сталь, нефть, бензин. То есть за те рубли, которые шли в уплату за покупаемые в Германии товары — а все расчеты в новом Управлении именно в рублях и велись. В простых рублях, но не в бумажных, а в безналичных, и для проведения этих расчетов в Москве, Ряжске, Брянске и в Благовещенске, а так же в Берлине, Лейпциге и Йене были организованы специальные расчетные центры, установлены компы, связанные друг с другом высокоскоростными кабельными линиями…

Программы для этих расчетных центров разрабатывались частью у Сережи в институте, а большей частью все же в Германии — и теперь муж должен был чуть ли не каждый месяц летать туда в командировки. А я его еще и «попутными задачами» нагружала, так что особой радости от этих командировок (в отличие от сопровождающих его сотрудников) он не испытывал. Но работа чаще всего именно так и работается: даже самое любимое дело на девяносто процентов состоит из вещей, которые делаются через силу и лишь благодаря тому, что человек понимает, что делать это все равно придется. Зато когда работа завершается успехом, это доставляет столько радости!

Сережа из очередной командировки в начале марта вернулся с радостью уж совсем немаленькой: ему немцы подарили обновленный «Трабант». Потому что он по моему поручению договорился с некоторыми немцами о налаживании кооперации с Ряжским и Красноуфимским заводами. Кооперация оказалась взаимовыгодной: немцы получали новенький четырехтактный двигатель, а два советских завода — все электрооборудование для своих машин (кроме аккумуляторов). В результате «Трабант» стал жрать почти вдвое меньше дефицитного в Германии бензина, и его даже в немалых количествах западные немцы стали покупать — вот Сереже и обломилось. Подарочек, откровенно говоря, был нам нафиг не нужен: мы даже свои «Волги» давно уже Сережиным сестрам подарили потому что сами пересели на «Камы». То есть Сережа пересел на «простую», а я вообще на «Каму-Яхонт»: размером с небольшой лимузин и с шестицилиндровым мотором на сто тридцать сил. А еще у меня была «положенная по должности» «Чайка», но она большей частью так и стояла в гараже Совмина: «Каму»-то под мои требования делали, и я на ней чувствовала себя вполне уверенно, а «Чайка» казалась мне все же слишком большой и неуклюжей. Что было неверно, но я очень давно уже привыкла к переднеприводным машинам — а теперь к такой привыкать нужно было уже третьей Сережиной сестре. Или даже пятой: еще две им достались после запуска в серию «Саврасок», на заводе почему-то «специально для меня» как раз две изготовили в варианте «салон», с обитыми сафьяном сидениями и с велюровой обивкой самого салона. То есть, на мой погляд, абсолютно непрактично, а вот в селах под Богородском и от них польза будет…

Впрочем, польза от «Саврасок» теперь много где возникнет: благодаря сотрудничеству с немцами завод очень быстро вышел на «максимальную производительность, дозволенную Председателем Госплана» в пятьдесят тысяч машин в год. И я убедилась, что товарищ Струмилин даже в этом оказался прав: в городе с населением в двадцать пять тысяч человек для увеличения объемов производства даже лишних грузчиков найти было уже невозможно, а уж про сборщиков на конвейер и говорить не приходилось. И это при том, что собственно в Ряжске только кузова делались, а все остальные комплектующие из других мест привозились!

Со Станиславом Густавовичем я про «Савраски» плотно поговорила, затем мы с ним вместе всякое посчитали, плюнули друг другу в морду и разошлись «каждый при своем единственно верном мнении». Я пошла думать, где бы еще один автосборочный завод для «Саврасок» построить, а он — какие еще модели легковых автомобилей могут быть востребованы в СССР.

Но уже к празднику восьмого марта ни ему, ни мне стало не до автомобилей…