НеТемный 7

Глава 2

Пыль сон-травы, чтобы прошлое подёрнулось сном.

Капля крови сколопендры, чтобы забыть, что причиняет боль.

Пух новорожденного воронёнка, чтобы принять за правду то, что чародейка впервые увидит и услышит.

Ржавая пыль, незаметно собранная мной в кузнице Брогга, чтобы сковывающие разум оковы рассыпались в пыль.

Кровь повинного, кровь страдающей, кровь заклинателя… и кровь цербера, имеющая самую суть Тьмы. Ибо только Тьма поможет там, где нужно скрыть правду в самых тёмных глубинах души.

«Кутень», — позвал я мысленно.

Цербер явился из темноты, послушно коснувшись носом кончика иглы, и Петра лишь заворожённо смотрела на кромешную тень пса с горящими золотом глазами. Она не испугалась, и не вырывалась, потому что магия уже начинала действовать.

Одновременно с манипуляциями иглой я мысленно, ни разу не споткнувшись, в размеренном усыпляющем ритме проговаривал слова заклинания на языке древних магов, и эти слова должны были набатом звучать в её голове.

При этом ещё и мой освещающий огонёк висел под самым потолком, но это был уже мой каприз. Я не упускал ни секунды, чтобы не потренировать новые умения в самых сложных ситуациях.

Всё, капля Тьмы добавлена, осталось только ждать. Почему Тьма? А потом что не всегда Свет способен исцелить. Иногда он лишь ярче показывает то, что причиняет боль…

Так уж повелось, что Тьму всегда связывают со злом. Но зло — это выбор, а Тьма — это просто стихия, противоположная Свету, всего лишь инструмент. И его можно применять как во вред, так и во благо.

Скривившись, я посмотрел на результат. Нацарапанный толстыми пальцами узор был таким корявым, будто это рисовал вестник криволапости, и Всеволод Десятый руки бы оторвал такому тёмному магу… Ну да и ладно, самые важные узлы выполнены правильно, а некоторым снобам иногда полезно спуститься в мир приземлённой магии.

Тем более, я даже добавил небольшой, но очень неприятный сюрприз для Виола. Бард был легкомысленным, и такая предосторожность не помешает.

— Проснись, это был лишь сон, — шепнул я и отпустил руку чародейки. Одновременно с этим закончился мой внутренний магический монолог, и узор на коже сразу исчез, залечившись, как и те воспоминания, которые он стёр.

Петра уставилась в темноту остекленевшими глазами. Нить заклинания уже работала в её душе, крепко связывая и укутывая лишнее, но на это требовалось время.

Я же аккуратно поднял стилет, обмотал его тряпицей и осторожно спрятал за пазухой. Если лезвие не в руках исполнителя, оно не так опасно, но причинить вред могло. Зато теперь у меня в руках частицы крови тех, кто накладывал заклятие, и такой козырь упускать было нельзя. Придётся показать знахарю Волху настоящее искусство тёмной магии…

Потом, опустив огонёк себе на ладонь, я так и продолжил стоять, снова приняв самый что ни на есть задумчивый вид угрюмого варвара.

— Эээ… — Петра наконец очнулась, — Что случилось?

Я изобразил удивление, насколько искренним оно может быть на каменной физиономии варвара, и изрёк непреложную истину:

— Мы стоим, — и облегчённо замолчал, ибо эта фраза далась варвару нелегко.

Чародейка на полном серьёзе восприняла мой ответ и уставилась на свои ноги, явно задумавшись о том, что мы и вправду стоим. Я не насмехался над ней, потому что примерно понимал, что она чувствует.

Это сродни раннему пробуждению ото сна, когда человек лёг довольно поздно, но его теперь его расталкивают, чтобы поднять. Разум в это время пытается уловить обрывки непонятного сна, такого реального и важного всего секунду назад, но вдруг оказавшегося иллюзией… А в это время в голову уже укладываются друг за другом все проблемы предстоящего дня, всё больше вытесняя остатки сна.

«Что же там такое было?» — именно это было написано во взгляде Петры, когда она снова подняла свои глаза. Она пыталась вспомнить сон, но уже никогда его не вспомнит.

Всё, что связано с бардом, забыто. Ушло в такие дебри, где хранились самые первые детские страхи. Забыто, почему она искала колдунов и предсказателей, оракулов и вещателей… Всё это подёрнулось дымкой, и даже про стилет она теперь не вспомнит, даже если знахарь Волх спросит её про него.

Но чем хороша эта магия, так это тем, что жизненный опыт, как ни странно, остаётся в виде предчувствий. Теперь чародейка земли будет знать, что не стоит рассказывать любвеобильным бардам о своей любви к поэзии — это будет её детским страхом.

— Не понимаю… — чародейка тряхнула головой, пытаясь очнуться, — Господин Малуш, что произошло со мной?

Я пожал плечами, потом кивнул на стену шахты.

— Камень.

Она лишь устало потёрла лицо, явно пытаясь что-то сообразить, и привычным жестом, потому что делала это уже тысячи раз, приложила ладонь к камню. Постояла так, прислушиваясь, потом округлила глаза…

— Точно! — она щёлкнула пальцами и от всей души засмеялась, — А мне надо было быть осторожнее, попалась, как нулёвая послушница.

Её искренний смех зазвенел под сводами шахты, раскалывая эхом мрачную темноту и делая атмосферу гораздо радужнее. Но угрюмое лицо варвара в свете магического огонька к веселью не располагало, и это заставило её поджать губы.

— Бросс Малуш, вы всегда такой серьёзный?

— Нет.

Я даже двинул на мгновение уголком губ, чтобы показать, что горцы тоже умеют улыбаться и радоваться жизни. Со вздохом Петра только покачала головой, потом опять прижала ладонь к камню, с улыбкой поясняя мне:

— Магическое золото, оно ведь оглушает, вот меня, видимо, и приложило. А тут такая богатая жила, я просто не ожидала… А мои ученики тут были, и этого даже не заметили! Ну я им устрою!

— Узор, — я махнул головой назад, — Кикиморы.

— Да, да, как раз хотела глянуть ещё раз, — глаза чародейки теперь буквально лучились радостью.

Исчезла та неуловимая грусть зажатого личным горем человека. Девушка шла за мной, охотно рассказывая, что хотела глянуть на узор ещё раз.

Просто она теперь думала, что навряд ли нашествие кикимор связано с этим узором, и это не так опасно, как пытались внушить её некоторые советники кнеза. И что Глебу Каменному пока рано бить тревогу.

— Тут магическое золото, понимаете? — она снова похлопала по стене, — А нечисть, она от него дуреет, у нас на золотых шахтах постоянно дежурят сильные маги и воины. Лезут, как мотыльки на свет, и здесь, в этой шахте, просто всё так совпало…

Я продолжал идти с таким же мрачным видом, и Петра только отмахнулась:

— Ой, кому я говорю.

— Да.

Петра, как ни странно, лишь рассмеялась ещё больше.

Кстати, версия чародейки земли имела право на жизнь. В том плане, что я не знал про действие золотой жилы на нечисть, и эффекты действительно могли наложиться друг на друга.

И хорошо, что чародейка скажет об этом Глебу Каменному. Потому что к тому моменту, как маги снова заинтересуются этими магическими узорами, я вытащу тёмного мага из Камнелома, и Магия Крови будет лишена силы.

Потом Петра долго стояла, рассматривая узор,

— А боярин-то наверняка знал, — вдруг сказала она, — Боярин Игорь Рудничный убеждал кнеза, что его люди всё тут просмотрели… Может, это они и нарисовали?

Я лишь хмыкнул. Вот как удачно решилась проблема с боярином, и старый камнетёс Эрик будет только рад.

— Надо будет сказать Глебу Каменному. Этот камнетёс хорошо поступил, что обратился к кнезу, такое надо поощрить.

Когда мы вышли из шахты, бледные дружинники сразу бросились к нам. Уже заметно стемнело, и на лицах воинов было написано, что они десять раз пожалели, что отпустили госпожу Петру с нами. В руках у них были факелы, и, видимо, они уже готовились нарушить приказ и двинуть внутрь рудника.

— Госпожа! Госпожа? — они замерли, глядя на весёлое лицо Петры.

Та, развеселившись, будто опьянела, как раз рассказывала мне уже десятый анекдот про магов в Камнеломе. Ну, зато её шутки немного объяснили мне, что с магами на севере действительно напряг…

— Он и спрашивает: «А часто у вас тут маги рождаются?» А староста деревни, седой такой старик… Ха-ха! — Петра, как водится, сначала сама отсмеялась над своим анекдотом, отмахиваясь от дружинников, как от назойливых мух, и закончила, — Старик отвечает: «Простите, господин, но я не знаю, мне всего лишь восемьдесят лет». А, как тебе, бросс Малуш?

И засмеялась…

Я всё же решил наградить чародейку земли и, двинув уголком губ, сказал:

— Смешно. Правда.

Это вызвало у Петры ещё один приступ смеха, а дружинники так и стояли, словно пришибленные. Их можно было понять — контраст их грустной госпожи с этой весёлой особой был разительным.

— Так, а вы чего не смеётесь? — наигранно возмутилась Петра, и дружинники улыбнулись.

— Рады, что вы в добром здравии, госпожа.

— А с чего бы мне хворать, — она пошла к своей лошади, кивнув мне напоследок, — Доброй ночи вам, господин варвар. Спасибо вам за компанию, давно я так не веселилась.

— Да, — я кивнул в ответ, погасив огонёк на ладони и заткнув обе руки за пояс. Да так и остался стоять, как истукан, возле входа в шахту.

Дружинники, покосившись на меня, поспешили за госпожой. Она что-то им крикнула, когда они пытались впопыхах заскочить на лошадь и угнаться за ней, и, звонко рассмеявшись, чародейка выскочила за ворота. Её смех, сопровождаемый лаем собак, ещё долго звучал по улице…

Вот теперь я понимал, насколько чародейка стала другой. Точнее, самой собой.

Когда воины ускакали вслед за госпожой, я глянул на появившийся в небе месяц. Солнце уже почти скрылось за горами, и деревня погружалась в вечерние сумерки. Надо бы успеть довезти панцири, ведь мне ещё колдовать в кузнице.

У телеги я заметил довольного Виола, который теперь уже не скрывался. Облокотившись локтем о борт, он смотрел вслед исчезнувшей Петры и загадочно улыбался.

— Эх, видит Маюн, как же она хороша, громада, — мечтательно сказал он, когда я подошёл, — И ведь дело не в фигурке, нет… Не в красоте, не в её… ух, а попка-то какая, слёзы мне в печень! Ты не подумай, варвар, нет! Ты слышал её смех, да? Она же богиня!

Я как раз поправил груз, чтобы не вываливался, и стал ждать Креону. И как бы ненароком сказал барду:

— Да, хороша… Но тебе ничего не светит.

— Ой, громада, ну я же не дурак! Я даже и не думал, что ты… Ох, а как она любит южные песни. Ну, а ведь можно и не говорить о поэзии, да? О камнях, например… Она любит пошлости о твёрдости, варвар, — он поиграл бровями.

Видно было, что история с Петрой очень угнетала Виола, и теперь какая-то часть его души — наверное, та, где было что-то вроде совести — теперь эта часть свободна, и барду дышится очень легко.

Но требовалось немного его приземлить…

— Если ты коснёшся этой чародейки земли, Виол… — спокойно сказал я, проверяя подпругу у лошади, — … то одна твоя штука, видит Маюн, никогда больше не сможет быть твёрдой, как камень.

Бард рассмеялся:

— А ты пошляк, громада! А-ха-ха!.. — он вдруг перестал улыбаться, — ха-а… Что?

— Это Магия Крови, — я взмахнул пальцами, — Она творит чудеса!

— Громада, не смешно… Это ни хрена ни смешно! Это же вообще… жестоко, — он вдруг погрустнел, поняв, что я не шучу, и кинул последний взгляд на ворота, — Петра…

— Может, тебе тоже требуется её забыть?

— Э, нет, — бард поморщился, потом растянулся в улыбке, — Ну, а в Камнелом-то с тобой можно?