На золотом крыльце — 2

Глава 14 День рождения

Мелкий ушастый, носатый и серокожий гоблин ни секунды не стоял на одном месте. Он бегал туда-сюда по облупленному бетонному крыльцу, чесался, подпрыгивал, хлопал себя по ляжкам, облокачивался о столб, садился, вставал, спускался по ступенькам и поднимался по ним снова. Его звали Нафаня, и в местном сервитутном коммунальном хозяйстве он числился начальником участка гражданского обслуживания, но на самом деле был барыгой.

Как начальник участка он отвечал за кладбищенские дела: вывоз мусора, благоустройство главных дорожек, рытье и закапывание могил и своевременное опустошение рюмочек с водкой и пожирание хлебушка. Ну и конфет, как водится. А как барыга он покупал и продавал разный мутный товар, происхождение которого никогда не спрашивал. Нет, полный криминал ему приносили редко, а вот сомнительные трофеи, попахивающие мародерством и браконьерством — вполне. Те же солдатики или — сталкеры, промышляющие на окраинах Хтони, или — дауншифтеры с главной калужской свалки на Красном Городке.

И теперь Нафаня вел переговоры с Оболенским в таком дерганном ключе, что у меня аж в глазах рябило.

— Тыщу за медведя. Тыщу за медведя? Тыщу — за медведя! Не-не-не! — гоблин почесал задницу. — Тыщу за медведя — это чересчур.

И высморкался в руку, и посмотрел на свои сопли. А потом продолжил мысль:

— Семьсот за медведя? Семьсот за медведя. Семьсот — за медведя! — он вытер руку о штанцы и протянул ее корнету — Семьсот за медведя — и по рукам!

Оболенский сделку заключать не торопился. И пожимать сопливую руку — тоже.

— Семьсот за медведя и девятьсот — за лося. У меня тридцать четыре лосиных сердца в багажнике, — сказал корнет. — Это помимо двадцати восьми медвежьих.

— О… А? Ы-ы-ы! — Нафаня дернул себя за уши обеими руками от избытка чувств. — Ни-хо-хо себе! Я должен бежать к Айн-Цвай-Драю за ссудой! Это такие объемы! Сякие объемы! Большие объемы!

Его привычка тысячу раз мусолить одну и ту же фразу страшно бесила.

— Так может нам проще самим на Лампочку к Айн-Цвай-Драю заехать? — сделал невинный вид Оболенский. — Небось, он медведя за семьсот пятьдесят возьмет…

— Ты сведешь меня в могилу! — взвыл Нафаня и от избытка чувств громко перднул.

Я отвернулся и стал ржать в ладони, закрыв ими лицо, потому что терпеть такое поведение было решительно невозможно. А корнет — он держался. Кремень, а не корнет.

— Бартер, — предложил Оболенский. — Половину — деньгами, половину — артефактами. Предпочтительно — накопителями. Есть че?

— Ога! — подпрыгнул гоблин. — Бартер — это хорошо… Бартер — это хорошо! Это оч-ч-чень, это оч-ч-чень… Это очень хорошо! Ваще норм штуки имею! Мне это нравится, Егорушка! Вот — так бы и сразу. Пшли выбирать! А этот твой молодой-красивенный, он чего мнется?

Это он меня имел в виду. Такой характеристики как «молодой-красивенный» я еще ни разу не получал и потому не знал — мне радоваться или в зубы гоблину бить? Корнета такое обращение ко мне не смутило, он вел себя как ни в чем ни бывало, вот и я решил не дергаться.

— Он на Бушму торопится. Но города не знает, — пожал плечами Оболенский. — Надо как-то помочь парню.

— Так его ж там сожрут, — шмыгнул носом гоблин. — Такого красивенного.

— Нет, — сказал я, пошевелил пальцами и ухватил телекинезом гоблина за штаны, и чуть приподнял в воздухе. — Не сожрут. И я не красивенный. Я обычный.

И поставил Нафаню на место.

— Ну, ваще-то, может, и не сожрут, — признал Нафаня и почесал междудушье, натертое штанцами, озадаченно глядя на меня. — Да и помочь такому молодому-обычному-необычному тоже есть вариант. Если он больше за портки меня тягать не станет! Чтой-то я говорил? А! Если не станет тягать — я ему помогу! У меня щас катафалк освобождается, поедут в сторону Красного Городка за трупешниками. Могут тебя подбросить.

— А обратно? — спросил я. — Да не буду я ваши портки трогать, не надо они мне! Это так было, для демонстрации серьезности намерений.

— Ваще какой серьезный, — покивал Нафаня. — Я ваще как проникся.

Катафалк меня не пугал. Подумаешь! Обычная машина. Такой вот у меня день рождения — похоронный, что уж тут поделаешь.

— На сквер Ивана Четвертого такси вызовешь, там кафешку найдешь — «Восточный базар», в Гостином Дворе. Давай на семнадцать ноль-ноль ориентироваться… Я как раз с «Молодеги» подбегу, там недалеко, — задумчиво проговорил Оболенский. — И вот что, Нафаня. Дай-ка ты мне парный талисман. Нормальный только, с указанием направления.

— Имею альпийский, имею авалонский… — поковырял в носу гоблин, как будто именно там и были спрятаны талисманы.

По крайней мере, глубина погружения пальца и размеры носа могли предполагать и такой вариант.

— Выбирать между сортами дерьма… Эх! — покачал головой корнет. — Но давай альпийский. Шустренько, Нафаня, шустренько! А то твой катафалк уедет! Короче, Миха — если с тобой что-то нехорошее случаться начнет — у меня талисман нагреется, если со мной — то у тебя. И тянуть будет в нужную сторону. Но я где обещал, там и буду, ну ты понял. У Наташки. А ты — к ордынке этой своей и мигом на Гостиный Двор, ладно?

Все я понял. Если бы у него не свербело к Наташке и ее подружке бежать — фигу с маслом бы мне, а не одиночную прогулку по сервитуту. Хорошо, что с Оболенским поехал, а не с вахмистром Плесовских. Стремно, конечно, по незнакомому городу шататься, но и интересно до жути!

— Ты дюссак свой не забудь, — вовремя спохватился корнет. — В сервитуте без оружия только дурачки и маги ходят. Тут живет свирепый народ! А то, что ты маг, лишний раз демонстрировать не стоит, ни к чему это. Так что цепляй этот свинорез на пояс, хватай рюкзак и, как только Нафаня талисманы притащит — отправишься. Вон, катафалк уже подъезжает к воротам.

В кабине катафалка сидели два типа до такой степени потрепанные жизнью, что не представлялось никакой возможности сделать выводов об их расовой принадлежности. И обратил на это внимание не только я. Оболенский, глядя на этих двух мужчин, задумчиво проговорил:

— Господь создал нас всех разными, а алкоголь уравнял шансы…

— Кольт, — не удержался я.

— Что? — дернулся корнет.

— Так говорят про кольт. Ну, револьвер, — развел руками я.

— Да? Что за глупости, как револьвер может сделать всех равными? — удивился Оболенский. — Что мне сделает парень с револьвером, если я заклинанием завяжу ему ствол в узел? А ты — и вовсе без заклинания… Нет уж, друг мой Миха, с алкоголем оно логичнее будет.

— Не-а, — покачал головой я. — Некоторые от водки буйные, а некоторые — спят. Никакого равенства.

— Действительно, — согласился Оболенский. — Шуруй-ка ты в катафалк, там подождешь. Задолбал уже.

Вот не умею я вовремя остановиться, а? И ничего не могу с этим поделать!

Два лесных тролля проводили совершенно флегматичными взглядами катафалк, который выгрузил меня на обочине и утарахтел в сторону Красного Городка. Я поправил лямки рюкзака, сунул руки в карманы и пошел вперед, вертя головой во все стороны и постепенно приближаясь к этой парочке.

Орочий район — Бушма — называли дурдомом не зря. На самом деле он располагался на месте бывшего психоневрологического диспансера, и контуры больничных корпусов еще можно было разглядеть среди чудес местной аутентичной архитектуры.

Приспособленные под жилье грузовые контейнеры, трейлеры, хибары из какого-то хлама, вполне приличные избенки-срубы и даже основательные дома из дикого камня громоздились друг на друга, лепились к остаткам больницы с совершенно непонятной мне логикой. Нет, улицы тут имелись — и довольно оживленные, даже троллейбус ходил! Но все, что располагалось за их пределами — это был первозданный хаос.

— Без дела плутаешь или дела искаешь, молодой людь? — спросил один из лесных троллей.

Его огромный нос и впечатляющий подбородок представляли собой выдающееся зрелище, в прямом смысле. Они почти касались друг друга! Еще и фразу а-ля Баба Яга произнес… Может, Баба Яга была лесной троллихой?

— Искаю… А, блин! — похоже, это было заразно. — Ищу! Ищу Хорсу, ордынку, у нее фургон с шаурмой где-то неподалеку стоит. Посылка от братца к ней.

— У-у-у, молодой людь, все ордынские — наркоманы и проститутки, — поделился со мной мнением второй тролль. — Или какие-то придурки.

Его синяя лохматая рожа была широкой и щекастой, а нижние клыки едва ли не доставали до бровей.

— Ежели едать у Хорсы соберешься — ты ордынскую шаурму не едай, они в нее бомжей вертят! — продолжил мысль он. — А и не стригайся тоже! Она тебе горло бритвой перережет. Дурная баба. Даже придурошная.

— Вот как? — удивился я. — И что, кому-то уже перерезала?

— Дык мну! — тролль гордо задрал голову и продемонстрировал рубец на кадыке — полумесяцем. — Я ее за ягодницу ухватить хотел, а она и чиканула!

— То есть, если не хватать — можно и стричься? — я не мог не поинтересоваться подробностями.

— Дык там ягодницы — ухо-хо-хо! — возбудились оба тролля. — Как не хватать-то?

— А горло… — я непроизвольно почесал шею.

— А горло — дело житейсковое — отмахнулся щекастый. — Одним больше, одним меньше.

— А искать ее где?— я снова попытался свернуть диалог в конструктивное русло, как я понял — для троллей это дело почти невероятное.

— Дык ходяй до гоблинской барахолки, вот прямо и прямо по Аллейной. А на барахолке направо сверняй, там домик красный, а над ним растяг с белой дланью. Привет Хорсе передавовывай от Нильсона и Карлсона, мы очень большие поклонники ее красивенных ягодниц! — заржали два тролля. — Га-га-га-га!

Хурджин мне показался куда более адекватным. С другой стороны, Хурджин тролль горный, ордынский и вообще — шаман. Наверное, все это накладывало свой отпечаток.

Я махнул им рукой и зашагал по Аллейной улице вперед, туда, где слышался шум и гам гоблинской барахолки. На завалинках и лавочках сидели снажьи бабки с семечками, вязанием и зелеными внуками. У ларька с размашистой, корявой надписью «БЫРЛО» выстроилась целая очередь из орков с баклажками и бидонами. Шустрый гоблин за прилавком только и успевал наполнять их из двух металлических краников какой-то зеленой жижей.

На меня откровенно недобро поглядывала компания из шести-семи молодых снага, которые кучковались вокруг троллейбусной остановки и, судя по постоянным плевкам, жевали хавру. Эти-то точно не собирались повысить свой магический потенциал, они таких иллюзий не питали. Просто пытались расслабиться.

В спортивных штанах и майках-алкашках, худые, жилистые и клыкастые, они являлись прямой иллюстрацией к устойчивому выражению "морда просит кирпича". Один из них, крупный, с лысой головой, похоже — вожак, даже провел большим пальцем поперек горла, глядя мне в глаза и высунул язык. Остальные заухмылялись глумливо, кто-то недвусмысленно пошевелил бедрами туда-сюда, другой поманил меня пальцем.

Мне жутко захотелось похулиганить, так что я моргнул — и глянул на них сквозь эфир. Ну, надо же! Их двери над головами были видны прямо сейчас! То ли это особенность снажьего племени, то ли — последствия употребления хавры, но над их головами я отчетливо увидел призрачные дощатые калиточки с кровожадными надписями. У вожака доски на входе в Библиотеку были окованы ржавым железом — он мог считаться парнем покрепче. Шесть дверей? Ну, что ж…

Я, не меняя темпа ходьбы, просто дернул за серебряные нити — и сначала открыл двери их разума нараспашку, а потом — захлопнул изо всех сил. Магии использовал — с гулькин нос, всего ничего, эфир даже почти не дернулся! Я ведь даже не полез в их Библиотеки (понятия не имею, что там была бы за литературка). Но эти шестеро получили серьезно: двое блевали, скрючившись в позе букв зю, у вожака текла кровь из носу, остальные были вынуждены опереться на павильон остановки, пребывая в состоянии легкого грогги.

Тут же над нами зависло три дрона, объективы их камер шевелились, пытаясь определить причину произошедшего. Вдали послышался звук полицейской сирены, а я все шел и шел, делая вид, что меня это никак не касается. Шагал себе мимо гоблинов-синюков со всякой мелочевкой, мимо гадалок и попрошаек, чистильщиков обуви и чистильщиков хрома, продавцов мороженого, женского белья, сувениров и, почему-то, утят. Живых, желтеньких, в картонном ящике.

А потом увидел арку — как раз у красного дома, и черный растяг с белой дланью и надписью:

«БАБАЕВСКАЯ ШАУРМА. СТРИЖКА ЖЕНСКАЯ И МУЖСКАЯ. БРИТЬЕ И РИХТОВКА ЛИЦ»

Это, совершенно точно, и есть моя цель! Хотя «рихтовка лиц» и смущала, но делать было нечего. Мясо пряного посола само себя орчанке Хорсе не отнесет!

Фургон стоял посреди небольшого дворика, окруженного увитыми вьюнком развалинами. Черный, ордынский, то ли фудтрак, то ли броневик, он манил ярким прилавком с разными вкусностями типа хотдогов с сосисками из альтернативного протеина, мармелада, который по легендам делался из эпоксидки, и, конечно, шаурмы!

Компания зажиточного вида гоблинов как раз направлялась прочь из дворика, пожирая на ходу горячее кушанье и шевеля ушами во все стороны. За прилавком орудовали двое: кто-то вроде железного человека и та самая урук-хаевская барышня. Вокруг фургона стояли несколько легких столиков под черными зонтиками с белой дланью и складные деревянные стулья.

Железный человек представлял собой явное нарушение закона об аугментации: из человеческого у него осталась только верхняя половина лица, то есть глаза и брови, а все остальное представляло собой золоченый металл. Скорее всего — исключение из правила о процентном соотношении сделали ввиду смертельной болезни или другой угрозы жизни. Киборги с максимумом имплантов считались очень нестабильными!

Но я на него долго не пялился. Я уставился на орчанку и обалдел.

Девушка же была красоткой. То есть, понятно, что уруки — это не люди, и внешность у них диковатая и на чей-то вкус резковатая, но у этой… Четкая линия скул, полные губы, аккуратный, по-орочьи слегка курносый носик, янтарные глаза, грива черных волос и некая хищная грация, похожая на тигриную или рысью. Как и у любого из урук-хай, фигура у нее была атлетическая, но не слишком массивная и не мужеподобная, нет! Подтянутая, спортивная, с осиной талией и крепкой грудью, просто у-у-у-у…

— Здра-а-а-асте! — наконец выдавил из себя я.

— Привет! — запросто помахала рукой девушка. А потом поинтересовалась: — Тебе хот-догов, шаурмы, кофе?

Она очаровательно картавила, «р» у нее было внутренним, раскатистым.

— К-к-кофе, — почему-то я сказал я.

Ну, а почему бы и нет? Мне восемнадцать, надо же пробовать что-то новое! Не водку же пить и не к проституткам же идти, на самом деле?

— Я сделаю тебе кофе на песке, — кивнула она. — По-ордынски.

И принялась священнодействовать. Ее черная открытая маечка, скорее похожая на топик, была отмечена все тем же символом: белой дланью. Но я к нему не особенно присматривался, потому что сама орчанка, ее руки, плечи, шея, грудь, движения — все это представляло собой завораживающее зрелище. Она на ручной кофемолке смолола горсть зерен, добавив туда какие-то специи, засыпала в полную воды большую медную турку и поставила на поддон с песком тут же, на прилавке.

— Сидор, — очень вежливо попросила она. — Пойди, пожалуйста, постой на входе и говори всем, что у нас перерыв, а я тоже выпью кофе. Что-то заработалась, надо выдохнуть.

Киборг по имени Сидор своей золоченой лапищей показал «класс», лязгая, выбрался из фургона через заднюю дверь и, прихватив большую табличку «ЗАКРЫТО, ИДИТЕ ОТСЮДА», потопал к арке.

Турка исходила паром, кофе в ней запенился, и орчанка мигом разлила его по двум керамическим чашечкам, поставила их на поднос и спросила:

— Ты не против компании?

— За! — закивал я. — Давай, заберу поднос тогда. Ну, тебе удобнее будет выйти.

— Да-а-а? — в ее голосе слышалось искреннее удивление. — Ну, забирай.

Я подхватил поднос и в три шага отнес его к столику, который стоял в тени полуразрушенной, заросшей плющом стены, и осторожно, чтобы не расплескать горячий черный напиток, поставил поднос. Девушка тем временем покинула фудтрак, а потом, сделав пару шагов, очень непосредственно хлопнула себя лбу и сказала:

— Собралась с тобой пить кофе… А угощение? — и, развернувшись на пятках, потянулась через прилавок, нашаривая что-то внутри фургона.

Конечно, я заценил ее фигуру! Девчонка была высокая, понятно ведь — урук-хай! Может быть, даже сантиметров на пять выше меня. Сильные ноги, талия, мышцы под серой кожей — не переразвитые, а в самый раз. Ну, и попа… Попа — просто огонь. Я прямо сразу понял тех троллей. Это произведение искусства, а не попа! Круглая, крепкая, спортивная…

— М? — обернулась она и ожгла меня взглядом. — Вот — черный шоколад. Девяносто два процента! Будешь?

В руках она держала нож и большую плитку шоколада, почти как кирпич, обернутый в крафтовую бумагу.

— Буду! — закивал я и мигом уселся на стул, потому что если бы я продолжал стоять, было бы очень неловко.

Орчанка, внимательно глядя на меня, подошла и устроилась напротив, закинув ногу на ногу. А потом спросила:

— Рассказывай: как тебя зовут и зачем ты сюда пришел?

Она отпила кофе и закатила глаза с блаженным видом. Я читал где-то, что для уруков кофе — что-то вроде легкого наркотика, да и ребята из охраны — Ярлак и прочие — глушили этот напиток литрами. Но когда красивая девушка закатывает глазки от удовольствия, это, скажу я вам, очень серьёзное испытание для нормального восемнадцатилетнего пацана.

— Миха меня зовут. Фамилия — Титов, — представился я. — Я сюда пришел потому, что мы с уруком Астой на одном форпосту от тварей отбивались и он узнал, что я в Калугу поеду. Попросил найти его сестру Хорсу, передать ей гостинцев. Ну, и схватил меня за волосы и сказал, что я оброс, как псина, и пора стричься, и, мол, сестра его классно стрижет. А у самого — грива как у коня!

— А-ха-ха-ха! — она заливисто рассмеялась, обнажив белоснежные зубы с выдающимися клыками (не такими, как у снага, гораздо меньше и изящнее) — Точно — не обманываешь. Это мо-о-ой братец! А что передал — медвежатину? Давай сюда, будем есть! И да, Хорса — это я! Приятно познакомиться, Миха!

Девушка подняла над столом кулак, и я стукнул по нему в качестве приветствия.

— Лосятину пряного посола передал, — я тут же полез в рюкзак. — И медвежий клык!

Я положил подарки перед ней и взялся за кофе. Не пробовал никогда этот напиток, а вокруг него ведь — целые ритуалы, целый культ! Сделав маленький глоток, я тут же сунул в рот кусок шоколаду.

Признаться честно: на вкус кофе был как кипяченая земля с пряностями. И не выплюнул его я только потому, что точно получил бы по морде от Хорсы. Девушка между тем резанула ножом мясо, с видимым удовольствием отправила его в рот и принялась жевать:

— Нет, ну… Вот умеет он вяленое мясо делать! — прерываясь на то, чтобы проглотить еду проговорила она. — Болван редкостный, но, знаешь, в целом — хороший брат! Он меня от трех вервольфов отбил, когда мне десять было… Правда — я сам виновата. Я у них воровала кости!

— П-ф-ф-! — я фыркнул, и кофе едва не полилось у меня через нос. — Воровала кости у вервольфов?

— О-о-о-о да, чего я только не вытворяла! — закивала она. — Уруки-подростки — это стихийное бедствие. Знаешь про семь казней египетских? В Библии не написали про восьмую казнь — пару тысяч серокожих юных долбоящеров, в своих скитаниях по Африке набредших на Мемфис… Или тогда Ахетатон был столицей? В общем, Моисей своих увел потому, что фараон от урукских деток отделаться не мог, я тебе точно говорю!

— А родители? — удивился я. — Где были урукские родители?

— Громили Финикию в поисках фиников! — безапелляционно заявила очень эрудированная для орчанки девушка.

— Но Финикию-то так назвали не из-за фиников! Нет там фиников! — принялся пояснять я. — То есть, может, и есть, но не прям столько, чтобы страну называть.

— Да-а-а? — удивилась она. — А с хрена ли ее так назвали тогда?

— Ну-у-у, на тамошнем языке так именовали каких-то моллюсков, из которых добывали пурпурную краску, — почесал голову я. — Что-то такое…

— О как! — она отправила в рот большой кусок шоколада и стала его грызть. — В очередной раз уруки всех отхерачили и все поломали без дай-причины. Ничего удивительного!

А потом вдруг взяла — и схватила меня за волосы, и принялась вертеть моей головой в разных плоскостях.

— И вправду — зарос, как псина! Тебе такие лохмы не идут, надо вот тут убрать, здесь контур подровнять и побрить тебя как положено. Что за юношеский пушок на щеках, несолидно! — она погладила меня по лицу горячей и сухой ладонью, и я, если честно, прибалдел.

Это было гораздо приятнее, чем когда меня здоровенный орчелло за волосы таскал! Ему я хотел врезать, а Хорсу — хотел погладить по лицу в ответ.

— Давай, заканчивай и пойдем стричься, у меня за фургоном все оборудовано, — безапелляционно заявила она. — Ты допиваешь кофе и идешь за мной. Поверь мне, я сумею тебя удивить. Ты — красивый парень, статный, рослый — для человека, конечно… Но совершенно не умеешь себя подать! Тебе на свою внешность плевать, это сразу видно. Ну и зря. Пошли быстрей!

Она мигом сделала последний глоток из чашечки, поставила ее на стол, встала и поманила меня за собой.

— А-хм! — только и смог выговорить я, оторопев от неожиданности. А потом у меня в голове щелкнуло и я стал нарезать, как нормальный Миха Титов: — Хорса, я ж после такого потока комплиментов решу, что неотразим, и приглашу тебя в кафе. Это же просто бальзам на душу — такая девушка нахваливает мою внешность! Я, может, в жизни своей столько положительных отзывов о собственной тушке не слышал, так что щас ка-а-ак подумаю, что тебе понравился… Мы, парни — такие. Нам много не надо! По лицу погладила, кофе угостила, комплимент сказала — и я весь твой!

— Что-о-о-о? — у нее даже зрачки расширились, а поза орчанки приобрела явно охотничий подтекст. — Какая — «такая девушка»?

— Дико красивая. Ужасно привлекательная. Чудовищно сексуальная, — оттарабанил я.

Слово «сексуальная» говорить было как-то неловко, но оно отражало именно то, что должно было отражать. И я тут же допил кофе, чтобы скрыть волнение. На вкус реально как земля, как они вообще это употребляют? Еще и живот урчит от него… Никогда не стану кофеманом!

— Э-э-э-э… — смотреть на растерянную орчанку было очень интересно. — Тебя хрен поймешь, Миха. Но ладно, я зафиксировала: впервые в жизни симпатичный человеческий юноша назвал меня сексуальной. Учту. Пошли стричься!

Ну, и я пошел за ней.

За фургоном действительно все было оформлено как положено. Кожаное удобное кресло с хромированными подлокотниками, черные простыни с белой дланью, огромное кресло с подсветкой по периметру, куча всяких инструментов (одних ножниц пять видов!) какие-то пшикалки, расчесочки, машинки, опасные бритвы и прочая цирюльно-барбершопная атрибутика. А еще — раковина с душевой трубкой, полотенца и все такое прочее.

Я уселся в кресло, Хорса отрегулировала его высоту, накинула на меня простынь, предварительно защитив шею какой-то бумажной наклейкой, и спросила:

— Голову мыть будем? А, конечно будем, ты ж с форпоста, небось, нормального шампуня триста лет не видал… Сейчас водички принесу…

И принесла. Две бутыли по двадцать пять литров. На плечах. И никакого видимого неудобства она явно не испытывала! Наверное, еще по две могла легко взять, просто ухватиться не получалось… В общем — уникальная девушка. Сунув шланг из-под раковины в одну из бутылей, вторую она отставила в сторонку и сказала:

— Приступим. И не смей говорить мне, как стричь тебя! Я знаю, как надо.

Очень решительная особа, аж страшно. Но мне было жутко интересно, и вообще — волнительно все то, что сейчас происходило. Еще бы! Хорса ведь меня стригла, заходя то с одной, то с другой стороны, наклоняясь надо мной, постоянно меня касаясь и изгибаясь в разных позах. Я посматривал на нее и так, и эдак, и через зеркало и напрямую, и очень радовался, что штаны у «оливы» такие удобные, а простыня — такая свободная. Орчанка иногда как будто принюхивалась и тоже странно на меня поглядывала.

Кстати, сама она пахла довольно приятно. Кофе, каленой сталью и горьким шоколадом. Мне это нравилось, а еще — нравилось то, что она делала с моей внешностью. Например, у меня обнаружился волевой подбородок! Это как вообще? Он всегда, что ли, был у меня?

— А теперь я буду тебя брить, — сказала Хорса и взялась за опасную бритву.

— Нет, — произнес хриплый голос. — Теперь ты со мной трахаться пойдешь.

— Скаи! — возмутилась она. — Гантур, ты можешь идти отсюда прямо в жопу, видишь — у меня клиент, я работаю!

— Похер на человечка, пошли трахаться, говорю! Хватит отнекиваться! Тебе нужен мужик, мне нужна девка, что не так-то? Пошли, будет круто! — рык его был раздраженным и возбужденным одновременно.

Я глянул в зеркало и почувствовал, как по спине моей прошелся холодок: этот урук был реально велик и страшен. Поперек его лица от правого уха до левого уголка рта пролегал уродливый шрам, кожаная, отделанная серебром байкерская одежда, стилизованная под традиционный доспех таборных черных орков, не скрывала урук-хаевских статей: широченные плечи, мускулистые лапищи и вот это вот все.

— Пошел вон, Гантур, — снова сказала Хорса и шагнула вперед, сжимая в руках опасную бритву.

— Ты же знаешь, что я сильнее, — ухмыльнулся орк. — И быстрее. Если я захочу — ты будешь моей. Это в твоей крови — хотеть сильного мужчину. А кто здесь, в Калуге, сильнее меня?

И он шагнул вперед и резко схватил девушку за правую руку, и сжал ее. Бритва со звоном упала на каменные плиты дворика.

— Пусти? — неуверенно проговорила Хорса.

А я и не думал ждать развития событий. Я уже давно орудовал с бутылью. Не знаю — двадцать пять литров там или не двадцать пять, мне было пофиг. Я вел ее аккуратно, по сложной траектории вдоль развалин, точно так же, как водил гири на тренировке. И орки не обращали на это ровным счетом никакого внимания! К тому моменту, как грубиян Гантур ухватил Хорсу за руку, бутыль уже зависла у него за спиной и в тот момент, когда он заставил девушку выпустить бритву — я поднял бутыль над его головой метра на два, и со всей скоростью, на какую был способен, опустил ее орку на макушку.

— ДАЦ! БУЛЬК! ТРЕСЬ! — сказала бутыль и развалилась от удара о каменную голову урука.

Гантур грянулся на землю, Хорса отпрыгнула в сторону, а я увидел в зеркале, как у меня идет кровь из носу. Похоже, перестарался. Да и вообще — рядом с уруками колдовать было как-то не очень. Неловко. Неуютно. Они здорово искажали эфир! Голова у меня кружилась, все тело ломило, я даже встать не мог, хотя и хотелось. Нужно было действовать, как-то помогать, решать вопрос, а я сидел сиднем и хватал ртом воздух!

Девушка меж тем собралась с мыслями, метнулась в фургон, вернулась с мотком толстой проволоки и в два счета скрутила руки и ноги спермотоксикозному промокшему Гантуру, ухватила его за волосы и потащила прочь из дворика.

— … багронк пушдуг! — ругалась она, время от времени прикладывая его рожей о плитки. — Альфа-самец, ять! Охренел вообще, чудище гребаное! Сидор! Сидор, возьми его и положи в мусорный контейнер, прямо сейчас! И набери Айн-Цва-Драю, скажи, что наши контейнеры нужно вывезти немедленно. Кстати, у нас будет закрыто еще час, не меньше! Даже два часа!

А потом вернулась ко мне и, подходя к креслу походкой пантеры, чуть с хрипотцой сказала:

— Получается, в Калуге есть мужчина, который сильнее Гантура? И этот мужчина считает меня сексуальной? И не хватает за руки, а помогает отнести поднос, запросто со мной болтает и защищает потом от этого ублюдка? Я ничего не упустила?

И, черт бы меня побрал, она расстегнула пуговичку на шортиках! У меня вся муть в голове мигом прошла, и я подобрался и смотрел на нее во все глаза, как завороженный. Шортики полетели в сторону, и уже через секунду она была у меня на коленях, и мы целовались как сумасшедшие. И плевать ей было на кровь на моем лице.

— Так ты совсем неопытный? — она с большим удивлением глянула на меня. — А что, твоя девчонка — она типа «не такая»? Ну и дура, такой классный парень! Я тебя всему-у-у научу, у нас целых два часа есть!

Сказать, что у меня снесло от нее крышу — это ничего не сказать. Определенно, день рождения окрашивался в новые, сногсшибательные оттенки!