На золотом крыльце – 4

Глава 20 Возвращение

До Островка я добрался на рассвете. Правда, сначала пару километров шел по берегу, против течения Каменки, поплутал. Два километра — это много, пришло осознание, что так далеко упырь бы не забрался. Вернувшись на исходную точку и, пройдя в противоположном направлении примерно столько же, я нашел Островок.

На полянке у кострища в причудливых позах валялись трупы двух дружинников. В этих двух высохших мумиях я никогда не узнал бы полных жизни, задиристых и бесшабашных негодяев — Гриню и Василя. Однако — это были именно они. Сабли-карабелы тоже остались тут, на полянке! И доспехи на вояках вполне подходили мне по размеру. Одежду с мертвецов я снимать не стал — противно, а вот кирасы, наплечники, наручи, поножи и ботинки стали предметом придирчивого осмотра и отбора. В итоге — собрал себе неплохой комплект, еще и сабли с двух сторон на пояс присобачил. Не фехтовать, нет, из меня двумечник как из носорога — балерина, но телекинезом я вполне могу и десять клинков контолировать. Да и выглядело прилично, не чета моим лохмотьям.

Обнаружились и седельные сумки дружинников, они кучей валялись под деревом, в беспорядке. Порывшись в них, я присвоил энергетические напитки в алюминиевых банках, протеиновые батончики, сухофрукты…

Следы четырех животных рассмотрел на песчаном берегу: Эля, похоже, увела за собой всех — и лошадей, и мулов. Не представляю, что она чувствовала и как пережила весь этот бардак, но однозначно я был уверен вот в чем: девушка жива, не сдалась и… И была настроена закончить практику!

Почему я так решил? Потому что в ствол единственной среди сосен березки был воткнут нож, на ноже висел амулет магсвязи на кожаном гайтане, обнаружилась и записка приколотая острием клинка к дереву:

"МИХА, Я ЕДУ В СЕВЕРО-ЕНИСЕЙСК, ПОМОЩЬ ВЫЗВАЛА. БОЮСЬ ЗА ТЕБЯ. ЛЮБЛЮ. ЭЛЯ.

p.s. ЗНАЮ, ЧТО ЖИВОЙ!"

Офигеть. Это как вообще? Ну дает, Кантемирова! Я снял амулет с рукояти ножа, и надел его на шею. Записку сунул в карман. Нож — повертел в руке, оглядываясь, а потом размахнулся — и швырнул его прямо в сгустившиеся под деревьями утренние сумерки!

— ЫК! — сказал один из сумерек и ухватился за лицо, из которого торчала рукоять клинка.

На поляну один за другим стали выходить странные фигуры: бледные, с алыми губами, с черными провалами глаз. Упыри! Щенки Карлайла пришли по мою душу. Очень разные, как будто вышедшие из разных эпох: кофты-толстовки, френчи, вечерние платья, военная форма — кого тут только не было!

Я хрустнул пальцами, разминаясь, и сказал:

— Это вы зря.

— Ты наш, — неожиданно мелодично сказал один из них, лысый высокий дядя светского вида, гротескно похожий на Дениса Розена. — Не сопротивляйся, так будет легче…

— Ага, — сказал я, и сунул руки в карманы. — Конечно.

Мне не нужно было шевелить пальцами, чтобы чувствовать серебряные нити вокруг. Упыри окружили меня — но это ровным счетом ничего не значило. Теперь я мог атаковать в любых направлениях — это раз, и мое оружие было повсюду — это два! Хтонь — сестра магии, здесь нам, волшебникам, колдуется легче, чем дышится.

— Ты наш, наш… Ты ведь сам не знаешь, кто ты! Не знаешь, зачем ты здесь! Понятия не имеешь, какова твоя судьба… Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой? — бархатным голосом проговорил лысый вампир нараспев и указал на меня пальцем. — Ты…

— … Библиотекарь! — ответил я и обгоревший ствол дерева с хрустом высунулся у лысого через рот.

Упыри бросились вперед, они двигались чертовски быстро — но не были носферату. Боляре — вот как их именовали в балканской классификации. Отожравшиеся, матерые, забравшие по нескольку жизней твари. Настоящие гады, ни разу не лучшие, чем кодзю в Ингрии, Аспид в Черной угре или листовики в Васюгане. Плевать, что они разговаривали и были похожи на людей. Кровососы, паразиты, монстры — вот и все, ни больше ни меньше. Может быть, их никто и не спрашивал — хотят они становиться упырями или нет, а может — они сами стремились к мнимому бессмертию… Это сейчас было не важно. Я знал, что должен избавить Твердь от их присутствия, вот и все.

— Помощник столяра! — отчеканил я, продолжая отвечать на заданный вопрос, и огромный булыжник рухнул на голову женщине в элегантном синем плаще.

— Рабочий сцены! — сразу три заостренные ветки пригвоздили к земле седого мужчину.

— Оператор робота-погрузчика! — бородатый болярин запнулся о гнилое бревно, внезапно вынырнувшее из под земли, на позвоночник ему рухнул трухлявый пень.

— Курьер! — красивая, как фарфоровая кукла, упырица оказалась расплющена меж двух прилетевших с разных сторон обломков скалы.

— Юнкер! — клинки покинули ножны и двумя широкими взмахами разделили парня с длинной челкой на три части.

— И, наконец, студент Пеллинского экспериментального его высочества Феодора Иоанновича колледжа прикладной магии! — целый рой костей из облизанного водами реки Каменка скелета какого-то копытного превратил явно азиатской наружности болярина в решето. — И прочая, и прочая…

Я прошелся с карабелой в руках по поляне, и резкими, мясницкими движениями отсек голову каждому из них. Они, быдло туповатое, смеют мне еще считалочки тут детские втирать! Я знаю кто я! Я — это я! Здесь и сейчас, в эту самую минуту. Плевать мне, кто мой папаша. Ну, Федор Иванович, ну и что? Да хоть сам Чандрагупта! Мы те, кем стали за нашу жизнь! Слова и действия всех, кто нас окружает, прочитанные книги, услышанная музыка, пройденные дороги, нанесенные и принятые удары и подаренные поцелуи, вкус еды и напитков, запахи большого города, леса после дождя, спортзала, речной воды, волос любимой девушки после душа — вот что нас делает теми, кто мы есть. Все, что мы пережили, ощутили и сделали. Этого у меня не отнять, это — мое и только мое!

Будет мне какой-то лысый упырь говорить что я — их! Совсем офигел, сволочь такая! Ничего он обо мне не знает!

Каждую из голов я поддел хорошим деревянным колом — тут их валялось много, разных форм и размеров, и водрузил на поляне. В рядочек. Да, да, самое время говорить, что кровь Грозных проснулась… Плевать мне и на это. Наследие Грозных — тоже, наверное, часть меня. Ненавижу я наглых, тупых и самоуверенных гадов, которые думают, что им все можно. Если Иван Васильевич чувствовал то же самое по отношению к уродам из Семибоярщины — я могу понять, почему он учредил опричнину.

Оглядев композицию на поляне, я цыкнул зубом: получилось очень страшно, если честно. Даже не верилось, что это я учудил такое. Помрачение? О, нет. Расчет! Если Чарльз наш Говард, граф Карлайл, выжил — пусть полюбуется. Тут ведь как в этом анекдоте про медведя. Поймать — полдела… Вот он меня поймал, и что?

Если вдруг выживет — обязательно сюда заявится. Пусть полюбуется…

Я взялся за амулет у себя на шее и дохнул на него.

— Титов на связи. Есть здесь кто-нибудь?

— Твою ма-а-а-ть! — откликнулся амулет.

За мной явился Воронцов. Я не знал его лично, никогда не встречались — разве что в глубоком детстве, но это не считается. Но зато — я Георгия Михайловича видел по телику, и так — читал про него там-сям. Кавказский наместник, великий телепортатор, страшное оружие Грозных, один из самых могущественных людей Государства Российского!

— Здравствуй, Михаил, — сказал он. — Экую ты икебану тут изобразил. Любо-дорого смотреть.

И плюнул на землю, с явным отвращением глядя на бошки упырей. Я сразу проникся к нему некоторой симпатией. Вместе что-то ненавидеть — одна из лучших основ для союзнических отношений.

— Ваша светлость, — я помялся. — Не знаю, какие у вас указания, но мне надо к Эльке. Я и пешком пойду, если что, но…

— А мне Федор Иванович особых указаний не давал, — пожал плечами Воронцов. — Я, честно говоря, проштрафился — не смог навестись точно, какой конфуз! Обшарил тут тайгу на десять километров окрест, и — ничего!

— Там пещера, в двух километрах выше по течению, была, — пояснил я. — От ментала экранирована. От телепорта, похоже тоже. А от телекинеза — нет…

— Потому — была? — поднял бровь кавказский наместник. — А сейчас — нет?

— Ага. Сейчас — нет. Я Карлайла там придавил, но сомневаюсь, чтоб он помер… Такой старый носферату — чудовище страшное, насколько я знаю. Черта с два он бы так попался, но представьте — проспал мою инициацию как телекинетика, думал — я тоже менталист, как все Грозные.

— Какое досадное недоразумение! — ухмыльнулся Воронцов. — Придавил паразита — уже хорошо. Нам его тушка нужна, позарез. Или хотя бы часть…

— А…

— А вот этого я тебе сказать пока не могу. Ну что — сориентируй меня по карте, где там эта твоя пещера? Прыгнем, и я маячок поставлю, чтобы боевую группу Поискового батальона прислали — и сразу тебя к Эльвире заброшу. Она в безопасности, — уверенно сообщил он.

— В Северо-Енисейске? — я не мог не уточнить.

— Нет, уже нет. Хотя побывала и там. Все про практику твердила: мол, учеба есть учеба, и раз уж тебе точно негатор снять придется, так она сама закончит, и все нормально будет, потому что зачет — групповой, в вашем случае — парный… Она у тебя из Ермоловых же, да? Ненормальная… Но знаешь, в тебе вообще не сомневалась. Носом шмыгает, слезы ладошкой вытирает, и уверяет, что ее Миха точно живой, всех победит, выберется откуда угодно и сувенирчик на память привезет, потому как она записку оставила, — князь белозубо улыбался, пока разворачивал карту окрестностей. — Я такого и не упомню, пожалуй. Абсолютная вера! У вас же все серьезно, я надеюсь?

Я стоял и тоже улыбался — как идиот. Элька… Ненормальная — это пожалуй, да. Ну так и я как бы не образец здравомыслия и респектабельности!

— Серьезно-серьезно, — кивнул я и спросил: — Ну что, телепортируете нас, ваша светлость?

— Да что ты с этой светлостью… — он отмахнулся. — Это ты мне и себя титуловать прикажешь? Ладно, не делай вид, знаешь ведь уже, что государев внук?

— Пофиг, — сказал я и сунул руки в карманы.

— Вот и зови меня Георгий Михайлович. Или — крестный! — он хлопнул меня по плечу. — Тоже ведь знаешь?

Я самым дурацким образом ухмыльнулся и выдал:

— Класс! Крестная фея — полная фигня. Крестный великий телепортатор — вот это везуха! Покажете мне потом пингвинов?

Воронцов удавил ответную ухмылку в зародыше:

— Каких пингвинов?

— В естественной среде обитания! Всегда хотел на пингвинов посмотреть, ну, как они это… Ходят! Красиво! — продолжал нарезать я. — А как еще в Антарктиду попасть, если не с вами?

— Иди уже сюда, пингвин! — он ухватил меня за руку, и вдруг запахло озоном и вдалеке загремел гром, а через секунду мы стояли у груды камней, в которую превратился холм — укрытие Карлайла.

Георгий Михайлович прищурившись осматривал камни. Самая вершина обрушившегося холма выглядела похожей на кратер вулкана, и князь, только что стоявший рядом со мной, вдруг оказался прямо там — наверху.

— Не добил, — вздохнул он. — Я как-то зашвырнул Карлайла в чан с кислотой, но крышку не закрыл. Вырвался, гад. Страшно подумать, сколько жизней он загубил за триста пятьдесят лет, чтобы получить такое могущество…

— Триста девяносто один, — сказал я. — Он в 1629 году родился, сам мне сказал. Капец какой-то, я ж его расплющил!

— Ага… А он собрался в кучку и вырвался. Отожрется и в гости пожалует. Кровь твою он…? — Воронцов не закончил вопрос, но все и так было понятно.

— Кусать — не кусал, — уверенно заявил я. — Но из носу у меня сильно текло, так что набрать — мог.

— Тогда точно набрал. И найдет тебя где угодно… Что ж! Пусть найдет, а? Мы его будем ждать… Он знает, что мы знаем, — снова белозубо улыбнулся крестный.

— А мы знаем, что он знает, что мы знаем! — не удержался я.

— Все, хватит зубоскалить, крестник. Метку я оставил, теперь тут — работа для Поискового батальона, их профиль. Очень интересно, как он это экранирование реализовал… А я тебя, наконец, доставлю куда следует, там тебя сильно ждут!

«Куда следует» — это мне не очень понравилось, но Воронцову я доверял. Он мне вообще понравился, если честно. Если бы все князья у нас такими как он и Барбашин были — богохранимое Отечество стало бы раем на земле, точно.

Крёстный фей вцепился крепкими руками в мои плечи, подмигнул — и снова загрохотал гром где-то вдали.

Я стоял и смотрел на зеленую дубраву, границу которой обозначала золотая цепь с табличками «Не влезай! Убьет!» через каждые двадцать метров. Под самым большим дубом, на цепи качался… Нет, не кот ученый. Кот ученый помер, когда мне двенадцать лет было, он на тот момент сильно болел, и сказки у него получались маразматические, а песни дребезжащим голосом котяра орал исключительно похабные. Но когда котяра помер, я все равно плакал.

На цепи качался одноглазый черный урук в красной рубахе и кожаных штанах. Рыча и завывая он читал стихи:

— … И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом… — потом увидел меня и заорал: — МИХА-А-А-А-А!!!

И побежал ко мне.

— Твой знакомый? — спросил Воронцов, подняв бровь.

— Это ж Аста Одноглазый, единственный и неповторимый урукский прорицатель, — откликнулся я. — Сейчас будет… И-э-э-эх!

Объятия орка были мощными, у меня аж все кости захрустели. Он поднял меня в воздух, крича что-то радостное на черном наречии, а потом опустил на землю, оглядел всего и сказал:

— О! Классная сабля! А подари мне? — с детской непосредственностью попросил он. — Я потом из нее кард сделаю и буду всем хвастать, что мне меч лично его величество подарил!

— Бери, у меня все равно две… Чего-о-о-о⁈ — выпучился на него я.

— Не подаришь? — вздохнул он.

— Да подарю, подарю, ты просто это… Ну, не пугай меня так, пожалуйста. Я ж спать плохо буду… — я отцепил карабелу с правого бедра и протянул ее орку. — Расти большой, не будь лапшой. Очень рад что ты поправился, и такой бодрый. И поэзией занялся! Это Пушкина ты читал?

— А кого еще читать на Лукоморье, как не Пушкина? Он тут знаешь сколько меду выпил? Всех русалок перетрахал… — размахивая руками с саблей начал рассказывать урук. — К поэзии меня Константин Константинович приучает. Добровольно-принудительно! Представь себе…

А Воронцов его перебил:

— Никаких русалок не существует! Это девки из соседнего села узнали, что столичный поэт приехал, вот и окучивали его по-всякому… Мне отец рассказывал, он Александра Сергеевича лично знал. То на дерево залезут, в голом виде, то еще какую пошлость устроят! Вроде и не красавец он был, однако у женского пола популярностью пользовался… Идемте, идемте, не стоит тут на опушке задерживаться.

Я был благодарен князю за то, что он демонстративно не обратил внимание на брошенное мимоходом предсказание Одноглазого. Такими словами бросаться — про величество и все такое прочее — это лишний раз в сторону плахи или заостренного кола глядеть. Да и вообще — я в гробу всяческое величество видал…

Тут я правда мысленно заткнулся, потому что помнил последнее несбывшееся предсказание клыкастого оракула. И дальше шел молча. Орк же трендел без умолку:

— Дров наколи! Бассейн почисть! Грибы сушиться повесь! Морды с рыбой достань! Задолбала! — как я понял, он сетовал на бабу Васю и ее хозяйскую хватку.

— Какие морды? — удивился Воронцов.

— Дык… Ну… Клетки из прутьев! С дыркой в днище, там хитро так устроено: рыба туда заплывает, а выбраться не может, потому что тупая! Аш глоб шкул, говорю…

— Покажешь? — заинтересовался князь.

— Скаи! — удивился Аста. — Вы со мной хотите морды вынимать?

— А почему нет? — совсем по-мальчишески улыбнулся Воронцов. — Интересно же! И время у нас есть… Пока есть.

Это прозвучало зловеще, но я ни о чем не мог думать кроме как о двух вещах: я вернулся на Лукоморье, и — Элька тут! Просто фантастика!

Мы шли по широкой тропе, посыпанной желтым песком, среди огромных дубов, под лучами палящего солнца, и у меня сердце щемило: я тут прожил большую часть жизни! Я все тут облазил! Здесь все было мне знакомо! Вообще, если хорошенько подумать — тут и была моя родина, потому как я не скучал больше ни по одному месту в мире так сильно, как по Лукоморью.

Да, теперь у меня есть Ингрия. Нет более различных мест на Тверди, чем Ингрия и Лукоморье, но… Я люблю их оба.

Песчаная дорожка извивалась и петляла по лесу, Аста и Георгий Михайлович очень живо обсуждали нюансы будущих рыболовных приключений, а я просто дышал этим летним воздухом, смотрел по сторонам и пытался унять головокружение. Что-то там в моей Библиотеке ломалось и рушилось, и мне было страшновато проверять — что именно…

А потом мы дошли до большого деревянного дома — двухэтажного, с обширным крыльцом, светлого и уютного даже на вид. Во дворе его на лужайке туда-сюда прыгали зайцы, под крыльцом вели важные разговоры утки в огромном числе. А на крыльце баба Вася и Элька развешивали нарезанные яблоки на нитках — сушиться.

— Миха-а-а-а! — Кантемирова увидела меня первой, и сиганула прямо через перила, и побежала мне навстречу.

Ну и я к ней побежал. Да, да, влюбленные бегут навстречу друг другу, обнимаются и целуются — какая банальность! Но зато — приятно. Или мне нужно было стоять как идиот и ждать, пока девушка ко мне сама прибежит?