На золотом крыльце – 4

Глава 12 Законный сын

Из реки Джижива в одноименном урочище никто из местных воду для питья не набирал. Даже для технических нужд ее не использовали. Зимой лед наломать и в ледники сложить, чтобы продукты летом сохранять — это да. А вот водичку — не-не-не. Очень уж тут мерзкая была водная растительность, одно слово — хтоническая, как и положено в аномалии! Едва к кромке воды прикасался человек или животное, или даже — страхолюдная тварь, как тина, водоросли и ряска мигом устремлялись к бедолаге и прилеплялись к коже, одежде, волосам, нарастали с невероятной скоростью. Как рассказали местные — за две секунды эта зараза могла покрыть человеческую руку, за пять — все тело, за десять — проникнуть в дыхательные и другие физиологические отверстия. И кирдык!

Спастись можно, если вовремя оттащить жертву, обработать пораженный участок зельями или высокой температурой… Но прям быстро. Иначе — ампутация и все такое.

Поскольку речка для наших целей не подходила — оставался родник у церкви. Как водится, звали его Святой источник и никак иначе. Однако использовали криничку не только для освящения воды на молебнах и организации крещенских купаний. К нему еще и трубы подвели, керамические, и по всему поселку воду распределили. Местные чалдоны, может, и выглядели, как выходцы из девятнадцатого века, и сторонились некоторых достижений техногенной цивилизации, но от комфорта не отказывались. Воду провели, титаны на дровах в избах поставили, у многих даже туалеты — теплые! А смартфоны там и прочие глутаматы натрия — это им было неинтересно.

То есть, чисто теоретически, я мог бы подойти к рукомойнику в харчевне, набрать оттуда водички и со спокойной совестью ехать дальше. Но мне это как-то претило. Ну, не эпично! Мы тут высокую миссию выполняем, помогаем отечественной аквамантии открыть новые горизонты, к тому же — задание наше окутано ореолом тайны и грозит приоткрыть завесу мрака над моим происхождением… И все такое прочее, интересное до одури. А тут — в рукомойнике? Может, в бачке туалетном еще набрать? Хотя вот бачков тут как раз и не было.

В общем, мы подкрепились гречкой с жареной рыбой в харчевне, попили чайку с чабрецом из огромного самовара, пристроили мулов в конюшне, убедившись, что у них достаточно соломы (жрали они страшно, им такой стожок был как раз на один прием пищи) и отправились к храму. Пока шли — разглядывали эту местную достопримечательность, любовались!

Может ли быть деревянное зодчество изящным? О, да. Церковь в Джиживе напоминала мне известный во всем Государстве Российской Кижской погост, только в миниатюре. Высокий, с четырехэтажный дом, сруб, сложенный без единого гвоздя, с крышей из дранки, узорчатыми наличниками и карнизами и целым созвездием куполов! Что-то в этом было такое, сказочное, и вместе с тем — очень настоящее.

Обычный для этих мест частокол тут заменила живая изгородь: густой пояс высокого колючего кустарника окружал церковь на расстоянии примерно тридцати шагов и прерывался только там, где была установлена арка для ворот и сами створки. Пресловутые водопроводные трубы проложили под живой изгородью, они ее буйному росту не мешали.

Мы с Элькой прошли сквозь арку, перекрестившись. Кантемирова мигом натянула на голову капюшон за неимением привычного красного платка — все-таки в церковных делах она понимала побольше моего. В тот самый момент, когда мы подошли к крыльцу, двери храма отворились, и наружу вышел священник с метлой в руках. Он выглядел очень обычно: седой такой дедушка с пушистой белой бородой, длинными волосами, в черном подряснике, поверх которого была надета стеганая жилетка. Батюшка даже начал мести паперть и ступеньки, но потом увидел нас и замер, близоруко щурясь и пытаясь разглядеть гостей.

— Добрый день! — звонко поздоровалась Эльвира. — А мы водички набрать в Святом источнике, можно?

— Набирайте во славу Божию, — лицо старого священника расцвело улыбкой, и он продолжил мести, время от времени поглядывая на нас.

Источник тут оборудован был красиво: вода била из земли с напором, так что в специальной небольшой часовенке кроме традиционной крестильной купели, выложенной диким камнем, имелось и что-то вроде фонтана. Красивая каменная чаша, барельеф, изображающий Иисуса и самарянку у колодца. Крепенькая струйка воды текла как раз из кувшина самарянки.

— Даже не верится, что все так просто, — призналась Эля, плотно закупоривая пробирки с образцами воды. — Жду какую-нибудь каверзу.

— Ага, — кивнул я. — Пока каверз нет — давай и мы попьем. Вон кружечки стоят.

Кружечки были замечательные: керамические, глазурованные, синенькие, с изображениями птичек. Очень красиво! Я набрал себе полкружки и махнул залпом, аж зубы заломило. Вода была просто удивительная — сладкая! Вряд ли в рукомойнике в харчевне такая же…

Эля пила маленькими глотками, и по всему было видно — ей тоже очень нравится.

— А-хм! — раздался голос у входа в часовенку. — Ну, как водичка?

— Вку-у-усная, батюшка! — призналась Кантемирова.

У порога стоял местный священник и как будто хотел что-то спросить, но стеснялся. Это было довольно странно видеть — как стесняется человек в почтенном возрасте и таком уважаемом в Государстве Российском статусе, но, определенно, у отца-настоятеля даже щеки разрумянились! Я решил прийти ему на помощь и сказал:

— Меня Миха зовут, а это — Эльвира. Мы из Ингрии прибыли, собираем образцы воды в Васюганской Хтони, для научной работы.

— Вот как? Миха — Михаил значит? — у него даже глаза загорелись. — А тогда я тебя сразу и спрошу, Михаил… А сколько тебе годиков-то?

— А в июле восемнадцать исполнилось, — сказал я.

Мне стало жутко интересно — чего он такое спрашивает? Но уточнять я не стал, только смотрел на него испытующе.

— А… Хм, вы уж не сочтите за наглость. Места у нас тут глухие, интересные собеседники редко попадаются, вот я и пристаю с вопросами… К тому же — вы ребята хорошие, сразу видно. Да и, если честно, вы, Михаил, мне одного человека напоминаете, которого я много-много лет не видал… — признался священник. — Меня зовут отец Гавриил, я здесь уже годков тридцать подвизаюсь, окормляю свою паству, ну и вот, за храмом присматриваю.

— У вас очень красивая церковь, — сказала Эльвира. — Как в Кижах!

— Не дал Бог увидеть… Мне уже такое говорили, да. Церковь старинная, чуть ли не первопроходцами построена, которые Веру христианскую и Слово с Делом Государевым сюда несли, в эти земли, — я прямо услышал, как он с большой буквы все это произнес, с особым чувством. — Так вы, говорите, откуда родом?

— Сами мы из Ингрии, родилась я на Кавказе, а Миха… — Кантемирова глянула на меня вопросительно.

— … а Миха понятия не имеет, где родился, — почему-то мне захотелось сказать это.

— А может такое быть, чадо Божие Михаил, что ты родом из этих мест? — в лоб спросил меня отец Гавриил.

Я сунул руки в карманы и сказал:

— Запросто. Для Джиживы и всей Среднесибирской Аномалии — вероятность такая же, как и для любого другого места в мире!

— Ан нет, тут, пожалуй, что и побольше шансов будет, чем в каком-нибудь другом месте, — улыбнулся священник. — Пойдемте, покажу что-то, пойдемте!

И, поманив нас за собой, двинулся от часовни к церкви. Мы, переглядываясь и делая друг другу страшные глаза в стиле «вот оно, вот оно, то, о чем мы говорили!», шли за ним. Поднявшись по ступеням крыльца, я засмотрелся на искусно вырезанное из дерева распятие, но был направлен вперед толчком от Эли — в поясницу.

— Двигайся, Титов, — драматическим шепотом торопила меня девушка. — Если тебе не интересно, то мне — жутко интересно!

Мне тоже было жутко интересно, так что мы вошли в пропахший ладаном, воском, лампадным маслом и деревом полумрак, освещаемый только скудным светом из окон под куполом.

— Ну, подождите здесь, — сказал отец Гавриил и ушел куда-то в сторону алтаря, скрывшись за одной из дверок иконостаса.

Я ходил по храму и рассматривал иконы — старинные, с огромными проникновенными глазами, написанные неизвестными древними мастерами на деревянных досках, они смотрели в самую душу. Мне, если честно, было слегка не по себе. Эля же стояла у большого креста и смотрела на Иисуса. Девушка прикусила губу и думала что-то свое, личное.

Вообще, меня Иисус всегда тоже очень впечатлял. Наш Бог ведь в свое время был обычным молодым мужчиной: плотником, путешественником, лекарем, богословом, проповедником. Он со всеми подряд общался, и со знатнейшими людьми, и с первосвященниками, и со сборщиками налогов, и с проститутками, и с солдатами, и с рыбаками… Даже с умалишенными и прокаженными! Наш человеческий Бог, такой, каким мы его себе представляем — он понимает нас хотя бы потому, что жил среди нас и отдал за нас свою жизнь!

— О чем задумался, чадо Божие Михаил? — поинтересовался отец Гавриил, который вдруг появился у меня за спиной с огромной книгой в руках.

— Да вот — про Иисуса, — признался я. — Какой Он из себя был Человек.

— Даже Иосиф Флавий — знаменитый историк Первой Империи Людей — сомневался, был ли Иисус Человеком… Интересно, что Флавий имел в виду? Нам-то понятно, что Иисус был и есть не только Человек, но он-то?

— О, — сказал я. — Римляне вообще были интересными ребятами. Я где-то читал, что когда они молились своему Юпитеру и прочим Меркуриям, то начинали примерно так: «Бог или Богиня, мы не знаем кто ты, и как ты желаешь, чтоб тебя называли, но знаем, что ты есть и слышишь нас…»

— Однако! — седые брови отца Гавриила взлетели вверх. — Никогда о таком и не слышал. А где читал-то?

— И не упомню, — развел руками я.

Вообще-то можно было бы полезть в Библиотеку и найти, но… Мой взгляд был прикован к внушительному фолианту, который держал в руках священник. И Элька тоже подошла поближе и слушала наш разговор.

— Так! — батюшка шагнул к свечному ящику и с грохотом положил на него книгу, шумно отщелкнув большие металлические запоры. — Июль, стало быть. Восемнадцать лет назад!

Он принялся шелестеть страницами из желтой старинной бумаги с водяными знаками. Это все были записи о совершенных Таинствах — крещении, венчании, погребении. Века эдак до двадцатого церковь, помимо своих основных функций, выполняла и такие, чисто гражданские, статистические задачи: учет рождаемости, количества браков и разводов, ну, и смертей — тоже. Да и теперь, в двадцать первом веке, несмотря на тотальную бюрократизацию и цифровизацию, приходские священники продолжали вести свои записи — по старинке.

— А вот, пожалуйста! — он ткнул узловатым пальцем с неровно обстриженным чистым ногтем в нужную строчку. — Вот! Михаил! Восприемники, сиречь — крестные родители… Ага! Гляди.

Эля сунула свою кудрявую головку в книгу и тут же глянула на меня:

— Ого! Князь Георгий Михайлович Воронцов! Кавказский наместник!

— Это который великий телепортатор? — удивился я. — Ни фига себе — крестный! Но почему вы уверены, что это обо мне все?

— Вот! — поднял палец отец Гавриил. — Так-то я крещу детишек местных, да, может, из новообращенных кого — то орка, эльфа, то какую еще душу заблудшую, всяко бывает. А то крещение я очень хорошо запомнил! Не всякий раз такие люди ко мне в церковку захаживают. Георгий-то Михайлович — человек непростой. Да и отец твой тоже, а маменька — Дашенькой ее звали, уж такая хорошая и вежественная, и обиход знает, подпевала мне во время крещения твоего, голос — чисто ангельский! И уж больно ты, Михаил, на маменьку свою похож!

— Так, — сказал я. — Вы знаете моих родителей?

— Да как тебе сказать? — отец Гавриил совсем по-простецки почесал затылок. — Видал-то я их два раза: на венчании и на твоем крещении. Сами-то они не местные, но Дарья из наших, чалдонов. Ремезова ее фамилия, ее отец — Тимофей Ремезов — по всему Васюгану караваны водил, и тут частенько останавливался. Сильный, красивый человек, из старинного рода! На него ты тоже очень похож — голова светлая, улыбаешься так же. Дед он твой, руку на отсечение даю! А Дашеньку вот — два раза…

— Стойте-стойте, — спохватилась Эльвира. — Вы венчали Михиных родителей? Миха — ты законный сын! Ты — никакой не…

— … бастард, — кивнул я, пребывая в полнейшем раздрае. — Если все это — правда.

— У твоего отца, Михаил, глаза были разного цвета, рыжая борода и меч — с письменами по всему клинку. Он еще ворчать вздумал, когда я попросил оружие в притворе оставить. И руки в карманы он точно, как ты, совал! И вот, взгляни, — священник снова зашелестел страницами. — Тут у меня записано, о венчании: Дарья Тимофеевна и Федор Иванович. А ты…

— Федорович, — кивнул я. — А фамилия там есть?

— А он смеялся долго, когда я об этом его спросил, и назвал что-то такое странное, и не упомню сейчас: не то — Больницкий, не то — Медицинсков…. Нет, нет, не так, но также звучит странно. Я тогда быстро понял, что он шуткует, и хаханьки эти закончил — у нас достаточно имени, Господь своих знает, мы в церкви, а не в земском учреждении! Вот свидетельство о венчании он уже честь по чести выписал, и там… Ох ты, Господи. И не упомню!

— Не Титов? — уточнил я.

— Нет, точно не Титов, — покачал головой отец Гавриил.– Знаешь, что, чадо Божие? А я тебе сейчас бумагу оформлю, настоящую, по всем правилам! Что ты — крещеный человек, рожденный в освещенном Церковью браке! А? Вот я как все решил! Я в том уверен, а большего мне и не нужно.

— Это для меня очень важно, — кивнул я. — Большое спасибо, батюшка.

— И тебя спаси Бог, Михаил, и подругу твою… Вы бы это, не тянули, ребятушки, вижу я, как вы друг к другу льнете — прямо как твои батюшка и матушка, Михаил. Не тяните — и женитесь. Жениться надо сразу и по большой любви. Вот как! Эх, а вот моя любезная Дуняша ко Господу десять лет назад отошла, теперь я бобылем мыкаю, аз есьм поп недостойный… — он приговаривал свое, стариковское и правильное, и одновременно с этим прямо тут, на свечном ящике, оформлял документы: свидетельство о венчании моих родителей и мое — о крещении.

Что характерно — в любом суде и любом учреждении эти бумаги примут без тени сомнения: витиеватую подпись он вывел с особой тщательностью и приходскую печать оттиснул как положено.

— Вот! — священник дунул на бумаги зачем-то и передал их мне. — Я бы посоветовал тебе в Северно-Енисейск наведаться, оттуда Тимофей Степанович Ремезов родом был, да только не знаю — по пути ли оно тебе, да и жив ли он… Знаю, тот острог много потерпел в последние двадцать лет… А ты как — своих совсем не помнишь?

— Меня мелкого из дому забрали, отдали на воспитание в другую семью, — обтекаемо ответил я. — Отец вроде бы и заботился обо мне, но так… Дистанционно. Как будто я и не нужен ему был вовсе. А мама… А вы не знаете, что стало с моей мамой?

В этот момент мой голос дрогнул, и я сглотнул неприятный ком в горле.

— Нет, врать не буду — вот как раз восемнадцать лет назад в последний раз ее и видел, — развел руками священник. И тут же переменил тему: — А вы где остановились? У меня изба на две половины разделена, на одной мы с Дуняшей жили, на другой — сын с невесткой, пока на Большую Землю не уехали… Ночуйте у меня? Чисто, клопов и других гадов земных нет, печку я протопил, на печке — тепло!

— О! — обрадовалась Эля, которая с некоторой опаской до этого смотрела на публику в харчевне и прилегающем к ней постоялом дворе. — А я вам блинов напеку!

И тут же спохватилась:

— Постных!

— А у меня мука есть гречишная! И к блинам — медок!- обрадовался отец Гавриил. — Давно я блинцов-то не едал!

В общем, все складывалось как нельзя лучше, но на душе и в голове у меня было муторно. Ну, а как иначе? Я был уверен –папаша все это подстроил, все эти внезапные открытия и удивительные факты. И маршрут тоже он составил, а не преподы из колледжа. И мне это не нравилось, потому что могло значить только одно: я ему понадобился, и скоро он предъявит на меня свои права.

И получит по морде.