На золотом крыльце – 4

Глава 2 Поединок

В заброшенный док меня провел Вяземский. Это, конечно, звучит диковато, но Афанасий в зимний период взял — и пошел работать на завод. И устроил его туда я, через Фрола. Ну, как — устроил? Узнал информацию, что такой специалист там бы пригодился, и довел ее до ушей Вяземского. Он сразу офигел, конечно, а потом прикинул, посчитал деньги — и пошел на проходную договариваться о подработке.

Ну, а что? Княжич даром, что из великого клана, а на кармане свои средства иметь хочется и практиковать магию — тоже. С его специализацией на льде и холоде — предприятие готово было платить бешеные деньги! Ну, представьте, никакого обледенения на корпусах, незамерзающая гавань, и все такое… Вяземский оказался очень востребован, ему даже прозрачно намекали на контракты за пределами Пеллы — в отдаленной перспективе.

И вот теперь я следом за Афанасием шагал по почищенной от снега дорожке, вдоль административных корпусов, складских зданий и сухих доков в сторону самой дальней, забытой Богом и коллективом завода части промзоны. На молодом маге было легкое пальтишко, под ним — костюм-тройка с жилеткой и белой рубашкой. Никакого головного убора — его черные длинные волосы трепал ветер. М-да.

«Холод всегда мне был по душе!- женским голосом пропела остаточная память Руслана Королева. — Отпусти и забудь!»

Мне почему-то стало дико смешно, хотя я и не понимал причин своей веселости.

Спустя шагов двести Вяземский остановился. Развернувшись на каблуках, княжич жестом руки притормозил и меня. Мы находились у забора из ржавой сетки-рабицы, дальше громоздились только груды металла, остовы кораблей и вдалеке виднелась крыша эллинга.

— Он тебя уже там дожидается, — испытующе глянул на меня Вяземский. — Ты, Титов, конечно, парень бедовый, но это — Ермолов. Клавдий! Говорят, он семерых убил только за три года на дуэлях, и не последние маги были… Это ли не повод задуматься?

— Волнуешься за меня? — ухмыльнулся я, глядя ему в глаза.

— Вот еще! Подохнешь — я к Кантемировой снова подкатывать стану. Она ж теперь не Ермолова, почему бы и нет? — вернул мне ухмылку он.

— Скотина ты, Афанасий, — констатировал я. — Беспринципный мерзавец.

— А ты — позер и дурак, — парировал он. — И этот… Латентный парасуицидник. Продолжим выдавать очевидные вещи за оскорбления, или ты пойдешь туда и порешаешь свои вопросы?

— Пойду, — сказал я. — Если через час ни я, ни он оттуда не выйдем — сообщи, например, Борису Борисовичу.

— Сообщу. Лезть за тебя под удар Тьмы я не буду, Титов. Это ты и так понимаешь. Но к Розену в лабораторию в случае чего — доставлю, — Вяземский смотрел на меня с явным сожалением. — Дурак ты, что к нам в клан не пошел. Вяземские — нормальные. Кабальные у нас живут зажиточно, Государю мы никогда не изменяли, земли — полно… Взял бы двойную фамилию, Титов-Вяземский, были бы мы с тобой кузенами и очень влиятельными людьми…

— Я польщен, правда. Даже растроган, — снова оскалился я. — Обещаю — ваше предложение рассмотрю первым, если идея лучезарного сплочения и высокодуховного родственного единства с каким угодно кланом вообще станет для меня привлекательной. Я — сам по себе, Вяземский. При всем уважении.

— Дурак, я же говорю, — он махнул рукой и пошел прочь.

Даже странно, как порой те, кто раньше казался воплощением всего, что мы ненавидим, открываются с другой стороны. Афанасий — неплохой, просто — продукт среды, в которой воспитан. Но я-то тоже своего рода продукт! Даже — фрукт, если говорить начистоту.

— Питахайя, — сказал я вслух. — Или маракуйя.

А потом отодвинул погнутую створку ворот из металлопрофиля и прошел за ограждение. Снег тут тысячу лет никто не чистил, навалило по колено. Эдакий белый ковер — чистый, нетронутый. По воздуху, что ли, Клавдий сюда прилетел? На снегу-то следы должны были хорошо отпечататься. Хотя — с него станется. Есть же у Ермоловых эти левитирующие диски!

Я шагал по колено в снегу к доку №17, и на душе у меня было тревожно и неуютно. Уже отсюда, метров за триста, я видел этот кошмар в эфире: щупальца тьмы дергались и извивались, пронзая огромный эллинг — крытый ангар. Здоровенные такие щупальца, толщиной с мою ногу, и длиннючие — метров пятнадцать или двадцать. Это не аура, это дикая дичь просто! И я туда должен идти! Зачем мне это вообще, можно, я чай пойду пить, с баранками?

— Я вижу тебя! — раздался голос как будто из преисподней, и щупальца рванулись ко мне.

Клавдий не собирался мешкать: он решил разделаться со мной сразу, даже не выходя из укрытия. Ну, так и я в таком случае мог не миндальничать: мои руки сжались в кулаки, и эллинг тоже сжался, повинуясь движениям вездесущих серебряных нитей. С жутким стоном вмялась внутрь крыша, грохоча и разрушаясь во время движения, схлопнулись стены, поднялся пузырем пол! Жуткая какофония звуков воцарилась в заброшенной части промзоны, а я все лепил, лепил из эллинга огромный ком, сжимал его, давил, пока щупальца не исчезли совсем.

— Вот, нафиг! — сказал я и плюнул себе под ноги, когда щупальца пропали, скукожившись под грудой обломков.

Похоже, мне удалось с ним расправиться! Ну, надо же — а разговоров-то сколько! Ермоловы — то, Ермоловы — это… Подумаешь! Придавил я его строительным мусором, вот и все дела. Тоже мне, сильнейший клан в Рос…

— ТАДАХ! — ком из металла, бетона и дерева, в который превратился огромный эллинг, разлетелся в стороны, настоящий дождь из обломков обрушился на покрытую снегом землю, и я увидел Клавдия: страшного, в изорванном кожаном плаще, с растрепанными волосами и окровавленным лицом.

— TENEBRIS DAMNATA PALUS! — проревел он, шевеля разбитыми губами.

А потом Тьма метнулась ко мне, проникла в нос, уши, в рот, в каждую пору моего тела, я почувствовал себя так, будто окунулся в бочку с вязким мазутом, и никаких шансов освободиться я не видел. Я вообще ничего не видел! Не слышал, не обонял, не… Да я дышать не мог и шевелиться — тоже. Ощущение стопроцентной гадливости и омерзения заполонило все мое нутро, меня мутило, тошнило — и я ничего не мог с этим поделать.

— Вот так, гаденыш, — прозвучало это через минуту, час или год, я не знал.

Глаза мои смогли приоткрыться, и сквозь пелену Тьмы я увидел Клавдия, который шарил по карманам своего рваного плаща.

— Крепенький паренек, должен признать, — он погрозил мне пальцем. — Ничего, ничего. Я преподам тебе урок. Клятая Багна впитывает ману, как губка, черпает до самого дна и даже дальше… Может, ты и восстановишься, вполне может быть. Когда-нибудь. Но это не точно.

Он наконец нашарил то, что искал в кармане. Искомым оказалась банальная металлическая плоская фляжка. Открутив крышечку, Ермолов сделал хороший глоток.

— Это нехорошо — так поступать с девочкой, Михаил. Ты лишил ее всего, понимаешь? Положения в обществе, стабильного будущего, поддержки родных… Кантемировы? Нет, она не станет членом их клана, у горцев свои обычаи, которые Эля соблюдать не захочет и не сможет. Ты бросишь ее — я ведь вижу тебя насквозь. Смазливый сукин сын, ушлый и пронырливый, которому повезло выиграть в магическую лотерею. Ты поиграешься и сбежишь. Сколько у тебя таких девчонок было? Пальцев рук хватит? Ну-ну, моргай, моргай… Багна работает, и даже будь у тебя внутри винная бордосская бочка вместо резерва — скоро все будет кончено. Ты у меня станешь магическим инвалидом. А учитывая, что по факту ты — бездомный пройдоха, реабилитироваться ты будешь естественным путем. Годика два или три.

Ермолов снова отхлебнул из фляжки и аж крякнул от удовольствия. Я пытался понять, на каком свете нахожусь, что вообще со мной происходит, но осознать смог только одно: угол зрения был странным! Я, похоже, висел метрах в четырех над землей, лицом вниз, макушкой к Клавдию, смотрел на него, получается, исподлобья. И кое-что видел. Кое-что у него над головой.

— Понимаешь, какая штука, Мишенька… — фляжка забулькала снова, и вроде бы закончилась. — Эля — единственный человек, с кем мне было легко. Единственная родная душа, которая меня принимает. Принимала. И ты отнял ее у меня.

Зараза, как же мне хотелось орать на него благим матом! Какую дичь он нарезал, подумать только! Это и называлось — с больной головы на здоровую, точнее и не скажешь… Они там щенят убивают и руки ножами режут, и очень хорошую девочку чмырят за то, что она — трасмутатор, а не темный маг, как будто это от нее зависит! А виноват — я. Ненормальные.

— А с Элей мы помиримся. Она ведь отходчивая, знаешь? И я, когда стану главой клана, приму ее обратно. Она Ермолова! — он уселся в позе мыслителя на один из обломков, который уже стало слегка засыпать снегом, и разглядывал меня, устроив свой подбородок на кулаке.

Его локоть при этом упирался в колено, а вся фигура приобрела несколько расслабленный вид. И над головой у Ермолова я уже очень отчетливо видел кое-что весьма для меня интересное! Поплыл темный, точно — поплыл! Может, из-за фляжечки своей, может — от усталости и куража от мнимой победы…

— Ага, — сказал он. — Можешь попробовать погеройствовать, побрыкаться. Твоя бордосская бочка уже показывает дно, парниша. Ты теперь — почти цивильный. И уж точно — не маг второго порядка. О, давай, скажи, что хочешь, я тебе разрешаю!

Клавдий пошевелил пальцами, и я почувствовал, как рот и нос освобождаются от… От… Я понятия не имею, что это было, я не видел его, только чувствовал бесконечную тошноту и омерзение.

— Бензовоз, — сказал я сразу, как только смог.

— Что? Какой еще бензовоз? — он даже вскочил со своего трона из бетона, ржавой арматуры и снега.

— У меня резерв размером с бензовоз, — пояснил я, и от души хлопнул ДВЕРЬЮ, которая висела у него над головой. И тут же пожалел об этом: заклинание Клятой Багны рассеялось, и я полетел вниз.

Только и успел, что извернуться и ткнуться в обломки сначала ступнями, потом — коленями, потом — ладонями, и только после этого — телом и головой.

— А-а-а-а-а-ы-ы-ыть! — я корчился на камнях не столько от полученных травм, сколько от отходняка после слетевшей с меня Клятой Багны. — Туповатый ты, Ермолов! Ща-а-ас я тебя…

Я видел, что он в полной бессознанке лежит в пяти шагах от меня. А черная, металлическая, матовая дверь над его головой в полуприкрытом состоянии ходит туда-сюда, и из щели вылетают мерзкие черные хлопья. И, очертя голову, не думая и не рассуждая, я ринулся в эту дверь, потому что там и только там я мог противостоять этому чудовищу.

Как может выглядеть Библитека Темного мага? Классически! Огромный готичный зал, полный мрачных фолиантов в черных кожаных переплетах, кругом — позолота, темное дерево, паутина, копоть… Свечи стоят там и сям, на полках, на столах, на подоконниках… Гигантская люстра-подсвечник под высоким потолком, на ней тоже — свечи, свечи, свечи, оплывший воск и чадящие огонечки. И это меня назвали парасуицидником? У кого в башке могут свечи стоять рядом с книгами, вообще? У конченого психа, ясное дело!

На полу — мозаика со сценами охот и сражений, максимально натуралистично, с потрошением и кровищей. На стенах — гобелены с изображениями чудовищ и демонов. В общем — скучно и неинтересно.

Стоит отметить: среди всего этого мрака выделялись два шкафа гораздо более светлых тонов. Один — стеклянный, сверкающий ослепительным галогеном или ксеноном (не очень разбираюсь), как будто снизу установили лампы дикой мощности для подсветки. Там, на полках, в строгом порядке лежали стопки белоснежных листов бумаги на канцелярских зажимах, одинаковой толщины, исписанные идеальном каллиграфическим почерком. «АХ, АЛИСА!» — вот что значилось на стеклянной же табличке серебряными буквами, на самой верхней полке этого стеллажа.

А вот это — очень интересно!

Второй же шкаф относился к Эльвире, тут все сразу было понятно. Конечно — желтенький, теплый даже на вид, и книжки в нем стояли сплошь в ярких обложках. Любит братец сестрицу. Это, конечно, хорошо… Но не для меня в данной конкретной ситуации.

— Гра-а-а-а!!! — раздалось откуда-то с потолка.

Чисто инстинктивно я отпрыгнул к одному из стеллажей — и вовремя! Сверху на пол грянулась мускулистая фигура, человекоподобная, но вместе с тем — нечеловеческая. Здоровенный черный резиновый гомункул без лица, ушей, волос и первичных половых признаков! Ну, и одежды тоже не было, понятно. И как только орал, без рта?

Он припал на одно колено и стал вертеть гладкой башкой, пытаясь обнаружить меня. Похоже — у Клавдия стояла ментальная защита, и я сейчас имел дело с ее проекцией!

— Давай, чучело, — я не стал скрываться. — Иди сюда!

— Бырлы-бырлы, — прогудел гомункул таким голосом, как будто ему на лицо пакет надели.

И ринулся в мою сторону. А я что? Я шевельнул эфирные нити и сдернул с потолка лампу со свечами, и надел на всю эту дурацкую фигуру сверху, фиксируя руки у тела. Часть свечей при этом попадала на пол, другая часть — на гомункула, заливая его воском и подкапчивая.

— Ыбрлы? — удивился страж сумрачного ермоловского разума. И возмутился: — Огрологлро!!!

— Ой, да иди ты нафиг, — вздохнул я, телекинезом открыл дверь, ухватился за люстру и вышвырнул бедолагу наружу.

Ментальные конструкты на свежем воздухе чувствуют себя очень плохо, это я знал точно. А еще знал, что на выходе меня будет ждать дичайший срач.

Некоторое время я затаптывал не желающие гаснуть свечи, а потом еще раз оглядел ставший еще более мрачным от потери главного светильника Чертог Разума и задумался. В конце концов, он сам на меня напал, и я имел право на контрибуцию! И я предпочитал взять свое информацией. Ультима Ермоловых — вот что меня интересовало. Я много времени провел, собирая сведения об этом, и имел кое-какие подозрения, но нужно было удостовериться. А еще я хотел, чтобы Клавдий перестал быть таким козлиной. Хотя бы на долю процента!

Где искать информацию про Ультиму? Наверное, она должна быть очень важной и хорошо защищенной.

Я закрыл глаза и осмотрелся в эфире. Кроме двух ярких шкафов с любимыми женщинами наследника Темного клана, золотом светились и другие книги, то есть — принципиальные вещи в жизни у Ермолова имелись, и это уже было здорово. Но золотом Ультима темных сиять не могла. Она, наоборот, как будто поглощала собой свет, закручивалась в воронку… И воронка эта располагалась в самом дальнем и самом темном углу.

Я открыл глаза и двинул через весь зал, раздвигая стеллажи и массивные шкафы легкими движениями рук. Здесь, внутри чужого разума, в этой визуализации несуществующей Библиотеки, мне было плевать на Клятую Багну, на истощение резервов и что угодно еще. Здесь я чувствовал себя сильным. Я знал, что могу навредить Клавдию, могу свести его с ума, могу перемешать ему воспоминания так, что он маму с папой друг с другом путать станет. Но я не собирался этого делать. В конце концов, если вести себя как последняя скотина — то ты скотина и есть. А если ты скотина — то зачем тогда жить?

Меня просто съедало любопытство. Очень интересно было, вот и всё!

Так что, увидев окованный железом и перевитый толстыми цепями сундук, я шагнул к нему, сорвал замок и цепи, распахнул крышку, жадной рукой ухватил свиток с пергаментом, прочел, что там было написано, положил на место и озадаченно проговорил вслух:

— Так, блин. В каком смысле — «Черное Солнце»? Нет, оно, конечно, эпично, и ну его нафиг, и молодцы Ермоловы что аж с 1887 года не применяли, но, блин! А «Черная Немочь?» А как тогда?… А КТО тогда⁈

Потом подумал, положил свиток с «Черным Солнцем» на место, тщательно закрыл сундук и сказал:

— Ладно, фиг с ним!

И пошел к выходу, пытаясь понять, как бы реализовать вторую часть плана: сделать Клавдия менее говнистым. И в моей памяти ничего такого подходящего не находилось. А вот в памяти Королёва, пожалуй, имелось кое-что подходящее. Глубоко вдохнув, я продекламировал громко, так, что эхо отдавалось от стен, полки с книжками тряслись, а огоньки на оставшихся свечах танцевали и чадили:

— Когда на лице твоем холод и скука,

Когда ты живешь в раздраженье и споре,

Ты даже не знаешь, какая ты мука,

И даже не знаешь, какое ты горе!

Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье,

А в сердце и свет, и любовь, и участье,

Ты даже не знаешь, какая ты песня,

И даже не знаешь, какое ты счастье! (стихи Э. Асадова)

Читая стихи я дирижировал книгами, полками и шкафами. Они вальсировали, кружились по библиотеке, становились на своим места, отряхивались от пыли, освобождались от паутины. То, что Клавдий считал важным, то, что светилось золотом в этом царстве мрака — оказывалось на самых видных местах. Громоздкие и толстые тома с обидами, завистью и радражением задвигались в самые дальние углы, черт знает куда, с глаз долой. Через дверь (внезапно!) вплыла лампа-подсвечник, и вместо оплывших и обгоревших вонючих огарков на ней горели пахнущие медом восковые яркие свечи.

Готический зал из иллюстрации к фильмам ужасов преобразился в сказочное место, даже демонические рожи на гобеленах стали смотреть не с тупой яростью, а с некоторыми проблесками интеллекта во взглядах. И я был доволен результатами своего труда. В конце концов, пострадал только защитник-гомункул, у Ермоловых наверняка хватит денег нанять менталиста, чтобы он подсадил сюда новую тварюшку.

Напоследок я ухватил одну из свечей и, выводя буквы языками пламени — прямо над дверью, огромными черными буквами из копоти написал:

— НИКОГО ТУТ НЕ БЫЛО, ОНО САМО!

И вышел вон.