Между мирами: Хроники забытого мага

Глава 3

Стражник ждёт ответа, и я чувствую, как холодный пот выступает на лбу, стекает по спине. Открываю рот. Молчу. Не знаю их языка, не могу объяснить ничего.

Второй стражник подходит ближе, копье наперевес, движения настороженные. Они переговариваются короткими фразами, резкими. Один указывает на мою одежду джинсы и рубашку, явно чужеродные. Другой качает головой, что-то возражает, показывая на ворота.

Поднимаю руки ладонями вперед медленно, стараясь показать, что не представляю угрозы, что я безоружен.

— Хочу войти, — выдавливаю я, понимая абсурдность ситуации, но не зная, что ещё делать. — Просто войти в город.

Стражники переглядываются, обмениваются ещё парой фраз. Один хмыкает, явно раздраженный, небрежно машет рукой в сторону ворот проходи, мол. Видимо, решили, что я странный путник из каких-то дальних, экзотических краев. Или просто не хотят возиться с ещё одним бродягой, у которых и без того забот полно.

Прохожу быстро, почти бегом, пока не передумали. Внутри шумно, невероятно шумно после тишины леса. Людно. Жизнь кипит, бурлит. Торговцы зазывают покупателей громкими голосами, перекрикивая друг друга. Где-то неподалёку стучит кузнец ритмичные удары молота о металл, звонкие и четкие.

Детский смех разносится откуда-то справа. Скрип телег. Улица широкая, вымощена серым камнем, отполированным тысячами и тысячами ног. По краям ряды домов здания двух- и трехэтажные, прижатые друг к другу, с узкими окнами и покатыми крышами. Стены из светлого камня, местами украшены резьбой, которая завораживает взгляд своей сложностью.

Иду медленно, не переставая оглядываться, впитывая каждую деталь. Люди проходят мимо, поглощенные своими делами, не обращая на меня внимания. Женщина несёт тяжёлую корзину с овощами, нагружена так, что удивительно, как она идёт. Мужчина тащит огромный мешок на плече, пошатываясь. Дети носятся между взрослыми, играя в какую-то догонялку, смеются заливисто.

Вывески над магазинами без знакомых букв, без привычного алфавита. Вместо них символы, которые мне ничего не говорят, красивые, но непонятные. Железный молот над кузницей понятно. Деревянная кружка таверна, очевидно. Сапог обувная мастерская, логично.

Останавливаюсь у фонтана в центре небольшой площади. Вода бьёт из центра ровной, идеально ровной струёй, поднимаясь в воздух метра на два. Слишком правильной траекторией, слишком ровной. Подхожу ближе, осматриваю основание внимательно. Никакого видимого механизма или насоса. Вода просто поднимается в воздух сама, повинуясь какой-то невидимой силе, магической. Магия. Они используют её здесь как мы электричество, как обыденность.

Дальше по улице торговец раскладывает товары на деревянном прилавке, потертом от использования. Протягивает руку над прилавком ладонью вниз, губами шепчет что-то быстро, почти неразборчиво. Все вещи начинают подниматься одновременно, медленно вращаться в воздухе, словно в невесомости. Покупатели подходят спокойно, рассматривают парящие предметы, словно это самая обычная витрина, какую видят каждый день.

Останавливаюсь в стороне, прислонившись к стене дома. Наблюдаю, не веря своим глазам, хотя уже видел невозможное сегодня.

Торговец широко улыбается, демонстрируя товар очередному покупателю, расхваливает что-то. Через минуту лицо его резко бледнеет, улыбка тает, как воск. Он убирает руку резко, и вещи падают на прилавок с глухим стуком, несколько предметов скатываются на землю. Торговец хватается за край стола дрожащими руками, тяжело дышит, словно только что пробежал марафон.

Вижу его руки, когда он опирается на прилавок, пытаясь не упасть. Вздрагиваю невольно. На запястьях тёмные, почти чёрные пятна, похожие на ожоги. Не обычные синяки, не грязь. Кожа выглядит так, словно обуглилась, потрескалась, покрылась сетью темных вен, расползающихся по рукам.

Торговец поднимает голову и замечает мой взгляд, мой ужас. Быстро натягивает рукава, скрывая руки, бросает недовольный, почти враждебный взгляд в мою сторону. Отхожу быстро, ускоряя шаг, опустив глаза.

Иду дальше по улице, но теперь смотрю внимательнее, замечая детали. Начинаю видеть закономерность, которую раньше не замечал: многие, кто использует магию открыто, выглядят больными, измотанными.

У мужчины, поднимающего тяжелые ящики заклинанием, на шее темные прожилки, похожие на корни мёртвого дерева, ползущие к лицу. У пожилой женщины, зажигающей огонь простым щелчком пальцев, руки трясутся так сильно, что она едва держит факел, чуть не роняет его.

Магия требует цену. Высокую цену. Цену жизни. Выхожу на центральную площадь и замираю, запрокинув голову, остановившись посреди потока людей.

В центре возвышается башня: огромная, невероятно высокая, тонкая, изящная. Устремлена в серое небо, словно игла, пронзающая облака, достигающая самих небес. Вся из прозрачного материала, может хрусталь или какое-то магическое стекло. Солнечный свет проходит сквозь неё, преломляется под невероятными углами, рассыпается сотнями радуг, которые танцуют на мостовой, играют на стенах окружающих зданий.

Башня светится изнутри мягким синим сиянием, которое медленно, ритмично пульсирует. Создаётся впечатление, что сооружение живое, дышащее, что у него есть сердце.

Вокруг башни много людей, настоящая толпа. Торговцы с лавками, покупатели, рассматривающие товары, уличные артисты. Кто-то играет на инструментах, похожих на лютни, мелодия странная, но красивая. Кто-то жонглирует горящими шарами, которые не обжигают руки. Я стою с открытым ртом, как деревенский простак, впервые попавший в столицу.

Поднимаю голову ещё выше и вижу их: каменные платформы, парящие в воздухе метрах в двадцати над площадью, медленно движущиеся. На них люди, повозки, какие-то грузы. Платформы медленно движутся по невидимым путям, безопасно, словно по рельсам в воздухе. Воздушный транспорт на магии. Общественный транспорт.

Стою посреди площади, и город кажется невероятным, фантастическим, вырванным из сказки. Но я чувствую холод камня под ногами, запах свежеиспеченного хлеба из соседней лавки, слышу голоса людей, их смех, споры. Реально. Всё это реально, осязаемо.

Желудок сводит резкой болью, напоминая о себе, о том, что я не ел со вчерашнего вечера. Или позавчера? Я уже не помню точно, время смешалось.

Иду к лавке, где продают еду, притягиваемый запахом, как магнитом. Запах свежего хлеба кружит голову, вызывает слюноотделение. На прилавке булки разных размеров, пироги с чем-то, хлебцы. Рядом корзины с фруктами: красными, жёлтыми, каких-то немыслимых форм, похожими на груши, но не груши. Незнакомые, но выглядят аппетитно.

Торговец смотрит на меня оценивающе, полный, бородатый, в запачканном мукой фартуке. Говорит что-то вопросительно, поднимая густую бровь. Показываю на булку, самую большую, потом на себя, пытаясь изобразить жестами, что хочу купить.

Торговец кивает понимающе, явно сталкивался с иностранцами. Протягивает руку и трет большим пальцем по остальным универсальный жест торговли. Плати. Нет денег. Ни местных монет, ни каких-либо других, что могли бы подойти. Показываю пустые карманы, выворачиваю их наизнанку, развожу руками в извиняющемся жесте.

Торговец хмурится сразу, сдвигая густые брови, и лицо становится недружелюбным. Качает головой решительно. Машет рукой грубо уходи, не мешай работать.

— Может, обменять что-то? — бормочу я, зная, что он не поймёт, но надеясь на чудо.

Достаю телефон из кармана. Протягиваю ему, надеясь, что диковинная вещь заинтересует, что он захочет её. Торговец берёт осторожно, вертит в мясистых руках с любопытством, разглядывает со всех сторон.

Нажимает кнопку сбоку экран не включается. Батарея села окончательно. Отдаёт обратно с презрительной гримасой, фыркает. Машет уходи, не морочь голову. Забираю телефон, теперь уже бесполезный, отхожу с опущенной головой.

Следующий торговец. Овощи, разложенные аккуратными горками морковь, что-то похожее на капусту. Показываю на них, на пустые карманы, на себя. Качает головой, даже не слушая дальнейших объяснений.

Третий торговец. Четвертый. Пятый. Результат один и тот же никто не хочет иметь дела с бродягой без денег, никто не верит обещаниям.

Солнце садится за горизонт медленно, окрашивая небо в красноватые тона, потом в фиолетовые. Я бродил по городу несколько часов, и усталость навалилась свинцовой тяжестью. Голоден так, что голова кружится. Измотан до предела. Холодно легкая рубашка не спасает от вечернего ветра, который становится всё сильнее.

Еда. Ночлег. У меня ничего нет, совершенно ничего. Возвращаюсь на центральную площадь медленно, потому что не знаю, куда ещё идти, куда деться. Торговцы сворачивают лавки, складывая товар в ящики и повозки, готовясь к ночи. Площадь постепенно пустеет, люди расходятся по домам.

Сижу у фонтана, обхватив себя руками, пытаясь согреться. Смотрю на воду, которая продолжает бить вверх магической струей, неутомимо. В отражении вижу своё лицо: небритое, усталое, грязное, со следами засохшей крови от царапин. Выгляжу как бродяга, как нищий. Я и есть бродяга теперь.

Желудок сводит очередной острый спазм, и я сжимаюсь, пытаясь унять боль, но это не помогает. Хуже не было никогда в жизни. Даже в студенчестве, когда денег не было совсем, когда питался лапшой быстрого приготовления, я мог хотя бы сварить эту проклятую лапшу на последние копейки.

Здесь у меня ничего нет. Совсем ничего. Поднимаю голову с трудом, и взгляд останавливается на прилавке рядом. Рядом с фонтаном остался один торговец женщина средних лет складывает товары в деревянные ящики методично. На прилавке ещё лежит несколько булок, забытых или специально отложенных на завтра.

Женщина отворачивается, идет к повозке, что-то там ищет, роется в ящиках. Смотрю на булки. На женщину. Снова на булки. Медленно встаю на негнущихся ногах. Делаю шаг к прилавку, сердце колотится в груди так громко, что кажется, весь город слышит. Тянусь к булке дрожащей рукой, руки предательски трясутся. Останавливаюсь в нескольких сантиметрах от тёплой корки.

Воровство. Если поймают то тюрьма, или хуже. Желудок сводит так сильно, что я едва не сгибаюсь пополам от боли, острой и нестерпимой. Не ел больше суток, может, двое. Не выживу без еды это уже не просто голод, а реальная опасность для жизни.

Женщина роется в повозке, спиной ко мне, увлечённая поиском. Не видит меня, не замечает. Протягиваю руку к булке, пальцы почти касаются. Ещё немного…

— Стой! — кричит кто-то сзади громко, и голос ударяет, как плеть, как удар грома.

Резко оборачиваюсь, и душа уходит в пятки, сердце замирает. Стражник. Тот самый, что видел меня у ворот, узнаю лицо. Стоит метрах в десяти, копьё направлено прямо в мою сторону, угрожающе. Указывает на меня свободной рукой.

Торговка выскакивает из-за повозки на шум. Видит меня у прилавка, мою протянутую руку над булками, понимает ситуацию мгновенно. Понимает. Начинает кричать пронзительно, размахивая руками, призывая на помощь, голос становится всё пронзительнее и истеричнее.

Стражник идёт ко мне быстрыми шагами. Лицо суровое, непреклонное, без тени сочувствия. Отступаю на автомате, поднимая руки в примиряющем, умоляющем жесте.

— Не хотел, — бормочу я, зная, что слова бесполезны, но не в силах остановиться. — Просто очень голоден. Очень.

Стражник не останавливается, не замедляется. Хватает меня за руку грубо, и хватка железная, болезненная, пальцы впиваются в запястье так, что больно. Говорит что-то резко, рублеными фразами, в которых слышится гнев. Даже без перевода понятно: ты арестован, вор.

Торговка продолжает кричать, показывает на меня трясущимся пальцем, на прилавок, призывая свидетелей своего «ограбления». Другие торговцы оборачиваются, останавливаются, смотрят, некоторые кивают с явным осуждением на лицах.

Стражник дёргает меня за руку больно, и я спотыкаюсь, едва удерживая равновесие. Он тащит меня через площадь силой, не обращая внимания на мои попытки объяснить, оправдаться.

— Отпустите, пожалуйста, — начинаю я, и голос срывается жалко. — Я не украл… даже не взял ничего…

Слова бесполезны, пустой звук. Он не понимает, да и не хочет понимать. Стражник ведёт меня прочь с площади решительно. Идём по улице, которая становится всё уже и темнее. Прохожие смотрят, некоторые останавливаются, шепчутся. Никто не вмешивается, конечно. Один пожилой мужчина качает головой с явным, демонстративным осуждением.

Пытаюсь вырваться слабо, упираюсь ногами, но хватка слишком сильна, железная. Я не боец, чёрт возьми. Я историк, который проводил дни за пыльными книгами в библиотеке, а не на тренировках по единоборствам.

Поворачиваем на узкую улицу, почти переулок. Меньше людей, дома стоят плотнее друг к другу, нависают, окна закрыты ставнями. Становится темнее с каждым шагом.

Впереди здание из темного камня, которое выглядит угрожающе даже издалека. Приземистое, массивное, без единого украшения. Маленькие окна с толстыми железными решетками. Над тяжёлой дверью символ, высеченный глубоко в камне — весы, но неровные, перекошенные. Тюрьма. Это определённо тюрьма.

— Нет, послушайте, это недоразумение… — пытаюсь я ещё раз отчаянно, и голос срывается на жалкий хрип. — Я просто… я не хотел…

Стражник не слушает, даже не оборачивается. Открывает тяжелую дверь одной рукой, металл скрипит. Второй рукой толкает меня внутрь грубо.

Влетаю в темноту, теряя равновесие на скользком камне. Спотыкаюсь, падаю на холодный, влажный каменный пол. Дверь захлопывается за спиной с глухим ударом, окончательным. Снаружи ключ поворачивается в замке. Окончательный, безжалостный, страшный звук.

Лежу на холодном полу несколько секунд, пытаясь отдышаться, собраться с мыслями. Смотрю в темноту, которая постепенно становится менее плотной, когда глаза привыкают. Коридор длинный, узкий. Факелы на стенах дают слабый, мерцающий свет, создающий танцующие тени, пугающие. По бокам камеры с железными решетками, похожими на клетки для диких животных.

Шаги раздаются в глубине. Кто-то идёт по коридору. Шаги медленные, размеренные, безразличные. Ещё один стражник появляется из тени, старше предыдущего, с седой бородой и усталым, измотанным лицом. Смотрит на меня сверху вниз без интереса. Говорит что-то, и голос звучит усталым, безразличным, словно он делает это каждый день.

Поднимаюсь на ноги медленно, ощущая, как болит ушибленное плечо, как ноют колени. Стражник показывает жестом коротким иди за мной, не задерживай.

Идём по коридору мимо камер, и я краем глаза вижу заключённых. В них сидят люди, некоторые спят на жестких деревянных скамьях, укрывшись тряпьем, некоторые смотрят пустыми, мертвыми глазами в никуда. Один заключённый хрипло смеётся, раскачиваясь взад-вперёд, разговаривая с невидимым собеседником.

Стражник останавливается у одной из камер в середине коридора. Достаёт связку ключей, тяжёлую, перебирая их с громким металлическим звоном. Открывает решётку наконец, и дверца скрипит так громко и протяжно, что я вздрагиваю непроизвольно. Показывает внутрь коротким кивком головы. Заходи, не стой.

Делаю шаг в камеру, и она оказывается крошечной метра три на три, не больше, клетка. Голые каменные стены, влажные и холодные, покрытые плесенью. Скамья у дальней стены деревянная, грубая, без матраса. Ведро в углу, и назначение его не требует объяснений, запах исходит соответствующий. Окна нет совсем. Только небольшое отверстие в потолке, через которое видны первые звёзды на темнеющем небе.

Решётка захлопывается за спиной с грохотом, и лязг металла эхом разносится по всему коридору, отдаваясь болью в груди. Стражник уходит, не оборачиваясь, не говоря ни слова. Шаги затихают медленно в глубине коридора. Один. Я совершенно, абсолютно один.

Сажусь на скамью, которая оказывается жесткой и холодной, как лёд, неудобной. Пахнет плесенью и мочой, и чем-то ещё: гнилью, болезнью, резкий запах въедается в ноздри. Из коридора доносятся звуки: чей-то надрывный кашель, бормотание на непонятном языке, скрип половиц под ногами стражника.

Закрываю лицо руками, пытаясь осознать происходящее, но мысли путаются. Как я сюда попал? Вчера вечером был в своей тёплой квартире, работал с интересным манускриптом, жил обычной, спокойной жизнью. Сейчас сижу в тюрьме в другом мире, где магия реальна и убивает людей, а я не понимаю ни единого слова из того, что говорят окружающие.

Желудок все еще болит от голода тупо, напоминая о себе ноющей болью. Во рту пересохло так, что язык прилипает к нёбу. Холодно, зуб на зуб не попадает. Обхватываю себя руками, пытаясь согреться, но это почти не помогает, холод идет от камня.

Шорох в соседней камере, тихий. Кто-то там есть, кто-то шевелится. Встаю медленно, подхожу к решётке на дрожащих ногах. Смотрю в полумрак соседней камеры, вглядываюсь.

Там сидит силуэт: крупный мужчина на скамье. Поворачивает голову медленно, и в свете факелов из коридора я вижу широкое лицо с густой темной бородой. Усмехается, и в этой усмешке есть что-то почти дружелюбное.