Мечников. Том 8. Луч надежды

Глава 8

Терпеть не могу это заболевание! И самое печальное, по моим наблюдениям, что грыжу пищеводного отверстия диафрагмы не так уж часто замечают. А точнее — про неё забывают. Врачи из моего прошлого мира лечат гастриты, рефлюксы стандартными схемами, но при этом не спешат отправлять на ФГДС, где как раз можно выявить это заболевание.

А уж если попадаются пациенты с такой же непереносимостью инородного тела в пищеводе, а в частности, шланга от эндоскопа, некоторые врачи решают вообще не продолжать обследования.

Однако есть ещё один очень простой способ поставить этот диагноз. И если бы у меня уже был готов рентген-аппарат, я бы мог провести это обследование Шацкому. Эта диагностическая манипуляция называется «рентген желудка с барием». Прямо перед тем, как сделать снимок, пациент выпивает стакан воды, в которой разведён сульфат бария. Вещество это абсолютно безопасное для организма и практически безвкусное. Чем-то напоминает обычный мел.

При этом оно хорошо задерживает лучи, и благодаря этому можно разглядеть состояние стенок пищевода и желудка, когда выпитый раствор обволакивает их собой и отражает эту картину на снимке.

Эта манипуляция не очень информативна, но в условиях девятнадцатого века она могла бы стать настоящим золотом!

— Алексей Александрович, я, если честно, совсем ничего не понял, — произнёс Разумовский, когда мы покинули палату Шацкого.

Мы оба решили, что художнику не стоит слышать, что мы собираемся с ним делать.

— Что конкретно вам непонятно, Александр Иванович?

— Я впервые слышу об этом диагнозе. Более того, я искренне не понимаю, как и зачем вы хотите резать нашего пациента, — протараторил он.

Он не слышал об этой грыже? Странно, если не ошибаюсь, её открыли задолго до девятнадцатого столетия. Вроде в некоторых учебниках по истории медицины даже были отражены даты ещё времён средневековья. Якобы именно тогда анатомами была впервые обнаружена подобная грыжа.

— Смотрите, господин Разумовский, вы знаете, где находится самый короткий по протяжённости отдел пищевода? — спросил у него я.

— Да, конечно. В самом низу. В месте, где пищевод переходит из грудной полости в брюшную через толщу диафрагмы, — ответил он.

Разговаривать с этим лекарем было очень приятно. Он был выше меня по статусу, но всегда с интересом слушал, что я могу ему рассказать, исходя из своего опыта. Такое встречается не так уж и часто.

— Вот именно в этой точке и развивается эта грыжа. Пищеводное отверстие диафрагмы расширяется по разным причинам. Иногда из-за травмы, иногда из-за высокого давления в брюшной полости или хронического воспаления. Так или иначе, со временем может развернуться подобная клиническая картина. В грудную полость «пролезет» верхняя часть желудка, и он вместе с диафрагмой передавит пищевод. Всё! Пища не проходит, пациента постоянно тошнит. Остальное вы уже сами видели на примере господина Шацкого.

Разумовский удивлённо выпучил глаза, затем снял очки, достал из кармана платок и протёр им взмокший лоб. Похоже, моя история его искренне шокировала. Могу себе представить! Мужчина главным лекарем уже десяток лет работает, а с такой проблемой встречается впервые.

Или не впервые?

— Ужасно… — прошептал он. — Теперь я понимаю, чем страдали те пациенты, которым я так и не смог помочь. Если честно, Алексей Александрович, чувствую я себя паршиво. У меня было двое точно таких же больных, как и Шацкий. Закончилось всё тем, что они в конце концов погибли из-за недостаточного питания. Совсем ослабли и отправились к Грифону…

— Понимаю, что вам трудно это осознать, но конкретно вы ни в чём не виноваты, — произнёс я. — Уверен, вы пытались им помочь, но вам не хватило знаний.

— Но у вас-то они есть! — вздохнул он.

— Я обрёл их совсем недавно, — солгал я. — Когда обследовал пациентов Хопёрска с помощью своего нового оборудования.

В данном случае не стоит оправдывать свои сверхординарные знания тайнами рода. Это покажет Мечниковых не с лучшей стороны. Получится, что мы владеем знаниями о многих болезнях, но не делимся ими с остальными лекарями, что в итоге подвергает жизни пациентов серьёзной опасности.

— Спасибо на добром слове, — вернув очки на место, произнёс он. — Так, давайте перейдём к делу. Вы упомянули о какой-то операции.

Разумовский резко посерьёзнел. Видимо, мои слова действительно ему помогли. Это хорошо, в предстоящей операции мне точно понадобится ассистент.

— Я уже проводил такие манипуляции пару раз, — объяснил я. — Это — моя методика лечения особо сложных заболеваний, с которыми не может справиться классическое лекарское дело. Помните тот день, когда мы с вами впервые встретились?

— Конечно, — кивнул Разумовский. — Тогда вы со своим коллегой, господином Синицыным, забирали Лаврентия Кораблёва. Кстати, я слышал, что вам и его удалось излечить каким-то чудом. Как он сейчас поживает?

— Иван Сергеевич утверждает, что его брат в полном порядке. И, к слову, его я лечил тоже посредством оперативного вмешательства, — объяснил я. — Простыми словами, методика этой манипуляции — это вскрытие при жизни.

— Вскрытие⁈ — удивился главный лекарь. — А разве пациент не умрёт от кровопотери или болевого шока?

— Мы предотвратим это лекарской магией и моими препаратами. У меня с собой есть ещё одна склянка с веществом, погружающим в наркоз. Надеюсь, шприцы Павлова ваш госпиталь закупил?

— А как же! — закивал Разумовский. — Мы часто вспоминаем вашу троицу, когда дело доходит до инъекций. Ваши с Сеченовым препараты и шприцы Павлова помогли огромному количеству людей.

Жаль только, что у Павлова есть доступ к массовому производству, а у меня нет. Даже смешно! На него работают столичные заводы, а на меня группа студентов и их куратор Бронникова. В плане производства аппаратов я пока что очень сильно отстаю. Но пока что мы с Павловым соревнуемся не количеством, а качеством. Поэтому имеет смысл сконцентрироваться исключительно на рентгене.

— Александр Иванович, понимаю, что звучит это дико, и вся ответственность фактически лежит на вас, как на главном лекаре, но Шацкого желательно прооперировать уже сегодня. Я уверен на сто процентов, что смогу его излечить. Иного выхода у нас нет. Но без вашего разрешения я приступить к операции, разумеется, не смогу. Решать вам.

Я в этом госпитале даже не работаю. Будь я хоть трижды герой Хопёрска, нельзя просто взять и приступить к лечению пациента без разрешения главного лекаря.

— Я не смогу вам отказать, Алексей Александрович, — довольно быстро согласился Разумовский. — Не хочу больше беспомощно наблюдать за тем, как умирают мои пациенты.

— Тогда готовим палату, — велел я. — Всё необходимое у меня с собой есть.

Я всегда ношу с собой минимум препаратов и самые главные инструменты для проведения операции. Никогда не знаешь, где может пригодиться лекарская помощь.

Разумовский принялся вместе с лекарями-практикантами готовить палату для операции, а я задумался о том, каким лучше методом прооперировать Шацкого.

На самом деле далеко не каждая подобная грыжа приводит к полному перекрытию пищевода. Как раз наоборот, это редкость. Самая поздняя запущенная стадия.

Обычно это заболевание проявляет себя как гастрит. Изжога, икота, боль в желудке и пищеводе — обычная картина, с которой сталкивается чуть ли не каждый второй человек.

Но Шацкий каким-то образом умудрился свою болезнь запустить. Подозреваю, что случилось это не просто так. Возможно, это один из эффектов взаимодействия с магическими металлами, которые он использовал для своих красок.

Просто острые проявления убрал ещё в прошлый раз, а хронические себя проявить не успели.

Я объяснил Шацкому, что для полноценного лечения ему предстоит уснуть, но как-либо сопротивляться или спорить со мной он не стал. Художник доверял мне куда больше, чем главному лекарю. Так уж сложилась история наших взаимоотношений. Изначально он и мне не доверял. Шацкий склонен всех подозревать в некомпетентности.

Вскоре, когда анестезия была введена, а пациента перенесли в отдельную ранее никем не занятую палату, я начал объяснять Разумовскому, каков будет наш план действий.

— Значит так, первым делом я сделаю разрез. Послойно разделю скальпелем все ткани. Это называется хирургическим доступом. В процессе ваша задача — останавливать кровотечение. В идеале ещё натягивать ткани посредством спазма мышечных и эластических волокон, чтобы у меня был хороший доступ.

— Погодите, Алексей Александрович, в целом я согласен приступить к столь рискованной манипуляции, но объясните, почему же лекарская магия не справляется? Зачем нам лезть туда самостоятельно? Неужели нет иного способа излечить пациента, не прибегая к такой… резне!

— Проблема в том, что мы столкнулись со стойкими анатомическими изменениями. Если бы повредилась только функция — вопросов нет. Восстановили бы её магией. Но вправлять грыжу придётся руками.

В моём мире всё делалось гораздо сложнее. Сначала хирургический доступ, потом череда разрезов и швов, которые должны будут держать пищевод, желудок и диафрагму в правильных положениях. Однако здесь такое делать не придётся. Сначала вправлю грыжу, а потом уже с помощью лекарской магии восстановлю целостность этой области. Магия работает лучше, когда видишь изменения органов своими глазами.

Больше со мной спорить Разумовский не стал. Процесс пошёл. Я сделал разрез, а дальше мои руки начали действовать так, будто в них зародился собственный разум. Я даже сам не до конца понимал, откуда у меня взялись такие навыки.

Видимо, обретя большое количество витков, клятва лекаря наградила меня не только дополнительными сложностями, но и некоторые знания смогла даровать взамен. Я научился переходить в режим автопилота.

В итоге операция закончилась всего лишь за полчаса.

Как только проходимость пищевода оказалась восстановлена, мы стянули разрезанные ткани лекарской магией и перенесли Анатолия Шацкого в его палату.

— И это всё? — измеряя пульс и давление художника, удивлённо спросил Разумовский. — Вот так просто? Мы ведь только что разрезали его, как труп в морге. А его показатели жизнедеятельности даже не изменились. Хотя он потерял кровь несмотря на то, что я пытался её останавливать.

— Он потерял крови не больше, чем от обычного геморроидального кровотечения. Для организма это — сущие пустяки, — объяснил я. — Теперь он сможет нормально питаться, но перегружать его желудок пока что всё равно не стоит. Пока что пусть питается жидкими кашами, супами. Наращивать твёрдость пищи лучше постепенно. В течение месяца его желудочно-кишечный тракт полностью восстановится.

— Если честно, я шокирован тем, как всё это ловко провернули, — покачал головой Разумовский. — Я с радостью позвал бы вас работать к себе в госпиталь, но вы уже устроились в академию. Однако… Если вдруг у вас там возникнут какие-то проблемы, будьте уверены, я вас приму.

Странное заявление. Будто он о чём-то знает.

— Благодарю вас, Александр Иванович, но о каких конкретно проблемах вы говорите? — поинтересовался я.

— Так уж вышло… — замялся Разумовский. — До меня дошли нехорошие слухи насчёт вас. Лично я в них не верю. А потому делаю вывод, что вас кто-то пытается изжить. В академии много неприятных личностей, честно говоря. Мне приходилось работать среди этих людей. Многие из них просто не состоялись как лекари, а потому пошли преподавать. Не хочу навязывать вам своё мнение, но мне кажется, что вам там — не место.

Это определённо был комплимент, но во многом я с Разумовским был не согласен. Разве могут недолекари обучить новое поколение? Система должна работать наоборот. Преподавать должны лучшие из лучших. Иначе мы лишим себя и своё государство будущего. Кого могут вылечить студенты группы «3В», если ранее их никто даже не пытался наставить на путь истинный?

Староста Николай Широков рассказывал мне, что большая часть студентов разочаровалась в своей стезе именно из-за таких преподавателей. Самовлюблённые, заносчивые и ничего не смыслящие. Такие, как Владимир Мансуров.

Если этот урод даже своего собственного младшего брата не вдохновляет, чего тогда говорить о других студентах?

Нет. Я планирую задержаться в этой академии. Попробую повоевать за своё место и хотя бы немного исправить систему, из-за которой юные лекари теряют желание расти и развиваться в своём деле.

— Что ж, я и так уже достаточно у вас задержался, — подытожил я. — У меня ещё много неотложных дел сегодня. Хотелось бы успеть заняться всеми. Если ещё раз понадобится моя помощь, вы знаете, где меня искать.

— Подождите, господин Мечников! — воскликнул Разумовский. — Я вам даже не заплатил!

— Это ни к чему, — покачал головой я. — Анатолий Васильевич — мой старый знакомый. Мне от него деньги не нужны. Пусть лучше оплатит своё нахождение в вашем госпитале.

Закончив на этом диалог, я покинул здание губернского госпиталя и ещё раз прошёлся вдоль корпусов ордена лекарей. Клон будто сквозь землю провалился!

Я совершенно перестал его чувствовать. То ли его хозяин смог установить какую-то защиту от моего чутья, то ли клону пока что не выдали никаких новых заданий, но факт остаётся фактом — в городе я его не обнаружил.

Обошёл все районы, заглянул к дяде, вернулся на территорию академии и какое-то время побродил вокруг своего дома. И — ничего. Никаких признаков моего двойника. Как сквозь землю провалился!

Но мои недруги вряд ли могут знать, что я сам вышел на охоту. К ним никак не могла попасть информация о том, что Токс пострадал, а ради его спасения я пытаюсь выловить собственного двойника.

Потратив весь день на поиски клона, я вернулся домой. К тому моменту ворон принёс мне письмо от Сеченова. Иван сообщил, что они уже всё продумали, и, разумеется, мастер Захаров поедет к нам не один. Сеченов решил сопровождать его лично.

Однако я решил его разубедить.

Охрана Захарову нужна. Но только не Сеченов. Мне требуется помощь другого человека. Давно я его не видел, но без него в сложившейся ситуации никак не обойтись.

Уверен, что ответное письмо успеет дойти до Хопёрска вовремя. Поэтому самое время выспаться. Завтра утром я ещё должен заглянуть к Андрею Углову. Посмотрим, что он скажет насчёт моей документации.

Перед сном я переговорил с Доброхотом и убедился, что тот посещал Токса. Жизнь в нём пока ещё теплится. Тело мана-клеща уже начало активно разлагаться, но душа Евгения Балашова из нашего мира не ушла.

У меня ещё есть время. Дней пять. Больше тянуть нельзя. Если клон не появится, я пойду вытрясать информацию из всех, кого подозреваю в причастности к этому делу.

Щеблетова в первую очередь. Я знаю, в каком кабинете он сидит. Пусть молится, проклятый ледяной маг, чтобы мы с двойником встретились в ближайшее время. Иначе ему же будет хуже.

В районе десяти утра я прошёл в административный корпус и постучался в кабинет Углова.

— Проходите-проходите, господин Мечников! — улыбнулся он. — Доброе утро. Я рассчитывал, что вы успеете прийти ко мне пораньше.

— Вчера вечером вас не было на месте. Ректор не даст соврать, я хотел побеседовать как можно скорее, — холодно ответил я.

— Да нам тут и беседовать-то не о чем, — пожал плечами он. — Документы в отвратительном состоянии. Оправдаться вы уже никак не сможете. Поэтому…

Поэтому, господин Углов, пора использовать мой главный козырь, который я подобрал ранним утром на саратовском вокзале.

Дверь в кабинет Углова распахнулась, а затем раздался громкий крик:

— Тишина! Молчать! Никто не будет говорить с моим клиентом, пока меня нет рядом!

Андрей Углов аж перо из рук выронил.

— А вы ещё кто такой⁈ — вскинул брови он.

— Ах, это? — улыбнулся я, а затем указал на вошедшего в кабинет человека. — Мой личный юридический и финансовый консультант, господин Углов. Я решил, что беседовать с вами без него не имеет смысла. Знакомьтесь, Илья Андреевич Синицын.

Посмотрим, кто из них лучше разбирается в законах!