Меченый. Том 3. Жребий брошен

Глава 15 Фантастика и интересные личности

8 августа 1986 года; Москва, СССР

НАУКА И ТЕХНИКА: Советские телевизоры шагают в будущее: 12 каналов — новый стандарт!

В эпоху бурного развития телевидения советская промышленность демонстрирует впечатляющие успехи. Заводы страны массово переходят на выпуск телевизоров с расширенным диапазоном приёма — теперь современные модели способны уверенно показывать не менее 12 телевизионных каналов!

Например Львовский «Электрон» последней модификации уже предлагает 14 встроенных каналов, а симферопольский «Фотон» и вовсе замахнулся на 16! Пока это может казаться избыточным — ведь даже в крупных городах СССР сегодня доступно лишь шесть программ: пять общесоюзных и одна местная. Но разве не так же казались фантастикой нынешние возможности ещё два года назад, когда зрители довольствовались всего двумя каналами?

Сейчас эфир наполнен разнообразием:

1-я программа — новости и общественно-политические передачи;

2-я программа — музыка, лекции, культурные проекты;

3-я программа — художественные и документальные фильмы;

4-я программа — детские передачи и мультфильмы;

5-я программа — региональные студии;

6-я программа — развлекательные передачи.

Телезрители с нетерпением ждут 7-ю программу, которая, по слухам, будет посвящена спорту. Активисты также предлагают создать специальный канал для женщин — с советами по домоводству, модой, кулинарией и полезными рубриками.

Темпы развития телевидения в СССР поражают. Если сегодня 6 программ кажутся нормой, то через десятилетие, вероятно, мы будем удивляться, как обходились таким скромным выбором. Техническая база уже закладывается: новые телевизоры готовы к будущему. Осталось лишь наполнить эфир достойным содержанием!

Вторая половина лета 1986 года после возвращения из «кругосветного путешествия» затянула рутиной. Встречи, отчеты, совещания, выступления, посещения. Прилетел президент Никарагуа, пообщались с ним насчет открытой поддержки США повстанцев-контрас, идущей вразрез резолюции Генассамблеи ООН. Предложил разместить в Никарагуа полноценную военную базу, но Ортега отвечать «да» не торопился. Учитывая, что он вместе с президентами других стран Центральной Америки только полгода назад подписал декларацию о невмешательстве в дела независимых государств США и СССР, выглядел этот приезд за помощью немного лицемерно, о чем я не преминул никарагуанцу высказаться. В стиле — кто девушку платит, тот ее и танцует, иначе схема работать больше не будет.

Прилетал в Москву Ясир Арафат, в очередной раз пытаясь подбить СССР на активные действия против Израиля. Лезть еще и в эту заваруху желания не было ни на грош, тем более что у союзной нам Сирии из-за иракской войны образовалась проблема с беженцами. Население Ирака, особенно его южных провинций, потихоньку потянулось «на выход». Саддам, естественно, был против, но полностью перекрыть поток оказалось просто невозможно. Что делать с этим человеческим материалом, никто не знал. После известных событий с палестинцами устраивать у себя лагеря беженцев дураков не нашлось, поэтому мы людей потихоньку вывозили в сторону Греции. Тупейшим способом — загружали иракцев на судно, подплывали к какому-нибудь острову, не самому крупному, спускали шлюпки и — привет, земля свободы. Европейцы пока еще не до конца поняли весь масштаб проблемы и пребывали в некоторой растерянности.

Как мне в расписание попало посещение издательства, я даже и не знаю сам. Во многом случайно — вот уж действительно поверишь в то, что иногда высшие силы направляют твой путь, — благодаря принятому еще весной 1985 года решению о снижении количества выпускаемой идеологической литературы и выделении фондов для «более востребованных» жанров.

Нужно понимать, что общий ежегодный тираж различной литературы в СССР был колоссальным. От двух до двух с половиной миллиардов экземпляров — там, правда, в это дело включались на равных правах и брошюры по пять страниц, и толстенные тома с десятками авторских листов, поэтому точно оценить этот объем представлялось малореальным — ежегодно. По 80 тысяч новых наименований: учебники, словари, техническая литература, художественная, общественно-политическая.

Последняя занимала в общем объеме не столь уж значительную долю — порядка 15%, опять же подсчитать более точно это было практически невозможно. Под нее, правда, еще и выделяли самую лучшую бумагу, самую качественную полиграфию — ну потому что как же можно теоретиков коммунизма на папиросной бумаге печатать, Стругацких или Есенина можно, а Ленина — ни в коем случае, — поэтому данные 15% были как бы немного «тяжелее» других.

Где-то около 40% изданий приходилось на учебную и научную литературу, 10% — на техническую и производственную. Еще 15% — на всякую всячину типа справочников, руководств и прочей сугубо нишевой литературы. И только оставшиеся 20% относились к художественным книгам, так что нет ничего удивительного в постоянном дефиците именно последней категории печатной продукции. Тем более что из этих 20% весьма существенную долю «отжирала» детская литература, на которую в СССР делался достаточно серьезный упор.

Ну и в общем вот то мое распоряжение Борису Николаевичу Пастухову, руководящему советским Госкомиздатом, о пересмотре планов издательствам и смещении акцента с общественно-политической литературы на художественную и привело меня в этот день в издательство «Мир».

Красивое красное здание в самом начале Рижского переулка встретило меня шумом и гамом. Кто-то из моих помощников тиснул в расписание этот визит с пояснением, что, мол, будет полезно личным присутствием «освятить» процесс улучшения ситуации со снабжением населения качественной литературой. У меня было время, окно в расписании, и я не стал противиться. Почему бы и не съездить к «книжникам», не торгануть лицом еще и на этом фронте. Не все же с работницами фабрики «Большевичка» встречи устраивать, иногда хочется и среди интеллигенции «потусить».

Данный визит в целом не отличался от любого другого. Встретили меня всем начальственным кагалом. Провели по зданию, показали внутреннюю кухню: «Тут сидят редакторы, тут отдел корреспонденции, где отвечают на письма читателей, тут непосредственно печатный цех, где и рождаются на свет книги».

— А что, Владимир Петрович, — обратился я к директору издательства, ставшему моим Вергилием на этой экскурсии, — часто вам читатели письма пишут?

(Карцев В. П.)

— Часто, — кивнул высокий, импозантный мужчина с приятной улыбкой. На вид примерно одного со мной возраста, может, чуть младше. Карцев был не только администратором, но и достаточно видным научным деятелем, доктором технических наук, профессором, автором учебников и книг по биографии великих ученых прошлого. И прочая, прочая, прочая, как говорится. Интересный персонаж. — Просят увеличить тиражи или включить в план какие-то свои любимые произведения.

— И что особо востребовано у современного советского читателя? — с едва читаемым ехидством в голосе поинтересовался я, предполагая возможный ответ.

Настроение у меня было прекрасным. Самые острые моменты, которые в той истории привели СССР к краху, кажется, оказались подкорректированы. Внешнеполитическое положение страны было прочным как никогда, и вообще появилось некоторое ощущение уверенности в завтрашнем дне. Я даже успел от него отвыкнуть, если честно.

В столицу пришла жара, душа просилась в отпуск. В этом году на юга я совершенно точно уже не попадал, но вот в следующем, если никаких казусов не произойдет, глядишь, и получится выделить недельку на отдых и любовь. С любовью, правда, все было сложно. С Раисой мы последний раз виделись два месяца назад, и после «отставки» медсестрой у меня уже несколько месяцев никого не было, отчего «мужское естество» порой неиллюзорно поднывало.

— Ну поскольку мы все же на иностранных книгах специализируемся, в основном просят печатать западных фантастов. Азимова или Брэдбери, например. Эти тиражи всегда разлетаются в мгновенье ока.

— Хайнлайн?

— Нет, Михаил Сергеевич, — мотнул головой Карцев. — Его нам цензурная комиссия не одобрила, хоть мы пару раз и обращались. Слишком много милитаризма, да и не секрет, что Хайнлайн был антикоммунистом всю жизнь.

— Зря. Надо будет это дело пересмотреть, — задумчиво протянул я, листая свежеотпечатанный, еще «теплый», пахнущий краской томик Кларка. В прошлой жизни у меня был его сборник рассказов советского еще издания. В мягкой обложке и с весьма посредственной полиграфией. Тут же все было гораздо более солидно — и обложка твердая, приятная на вид и на ощупь, и даже иллюстрации цветные, что для «взрослой» советской литературы было достаточно нетипично. — Разве что добавить предисловие от издательства с пояснениями политического момента. Чтобы читатели понимали, что, описывая жуков, Хайнлайн имел в виду коммунистов. Глядишь, юные советские умы на капитализм посмотрят несколько под иным углом, не только с точки зрения наличия джинсов и жвачки.

— Интересная мысль, но боюсь, без вашего вмешательства нам подобное все равно не позволят, — хмыкнул собеседник, явно демонстрируя, что лично он с творчеством американского фантаста знаком не понаслышке.

Мысли по поводу того, как советские медиа ретранслируют для советских граждан западные новостные поводы, у меня имелись уже давно. На самом деле я об этом еще в той жизни задумывался.

В этом деле имелась странная и парадоксальная ситуация, осознать которую с точки зрения банальной логики у меня просто не получалось. Несмотря на то что советские газеты регулярно проходились по «капиталистам», разносили их — часто вполне справедливо, но это дело уже пятнадцатое, если быть совсем честным, — за милитаризм, эксплуатацию, двуличную политику, игнорирование интересов третьих стран и бесконечную жажду наживы, в тех моментах, когда советские журналисты обращались непосредственно к материалам западных коллег, в отношении СССР сквозил сплошной позитив. Ну то есть советские журналисты перепечатывали только те западные статьи, которые хвалили или как минимум нейтрально-позитивно отзывались о достижениях первого в мире государства рабочих и крестьян.

На практике выходила странная и парадоксальная ситуация. Советский человек, черпающий свое представление об окружающем его мире из отечественных же газет, мог думать, что, несмотря на идеологическое противостояние двух систем, лично к нему, живущему в деревне Нижние Подзалупки Васе Пупкину, у среднестатистического Джона Смита из Техаса претензий нет. Что во всем виновата только разница систем, и если этой разницы не станет, во всем мире тут же возобладает любовь-дружба-жвачка и вообще невообразимая идиллия.

То, что это не так, показал 1991 год, вернее, события, ставшие логическим продолжением развала СССР. Западному миру нужен внешний враг для отвлечения общества от собственных проблем, и Союз на эту роль подходил как нельзя лучше. Не будет Союза — на роль «империи зла» назначат Россию, и не важно, как сильно ты будешь перед ними унижаться.

Короче говоря, примерно с середины лета предыдущего года установка на публикацию только позитивных мнений иностранцев об СССР была скорректирована. Рупором нового подхода стала газета «За рубежом», которая и раньше специализировалась на внешней политике, но теперь начала делать это несколько под иным углом. Там — неожиданно для читателей, причем настолько, что поначалу даже письма в редакцию пошли косяком, мол, не сошли ли журналисты с ума часом, — начали активно публиковать наиболее кондовые антикоммунистические статьи из настроенных максимально ястребино западных изданий.

Настоящей жемчужиной тут стала, для примера, статья из журнала Time Magazine, выпущенная в начале 1986 года под заголовком «Why the Soviets Will Never Change: Inside the Evil Empire’s War Machine» — «Почему Советы никогда не изменятся: Внутри военной машины Империи Зла».

Основными тезисами статьи были:

«СССР готовит ядерное нападение на США».

Спорно, хотя изнутри Союза было понятно, что ни о каком нападении речь не идет, тем более в условиях сокращения армии, о чем слухи ходили уже достаточно широко.

«Советские граждане живут в нищете и терроре».

Рассказывать советским гражданам, что они буквально голодают, дерутся между собой за последний кусок хлеба и скоро вообще скатятся до каннибализма — это сильно. Ну и истории о том, что «злой и страшный» КГБ ежедневно арестовывает буквально на улицах десятки тысяч человек, которые уезжают в неизвестном направлении и больше не возвращаются, тоже выглядели с этой стороны Атлантики достаточно смешно.

«Коммунизм — это религия зла».

СССР сравнивали с нацистской Германией, приписывали уничтожение «сотен миллионов» человек в стиле «половина страны сидит, половина охраняет». Поставленный между Советским Союзом и Третьим Рейхом знак равенства особо возмутил советских читателей, многие из которых еще помнили войну и те ужасы, которые принесли с запада такие вот «белокурые бестии с добрыми лицами».

«Советы контролируют мировые революции».

На фоне всего остального — особенно забавно это выглядело, когда параллельно на соседней странице шла новость о сотнях тысяч убитых американцами в Персидском заливе арабов, — данное утверждение прошло практически незамеченным, хоть и было, откровенно говоря, гораздо дальше от истины, чем советскому руководству бы хотелось.

Статья оказалась настолько резонансной — даже жаль, что амеры не каждую неделю подобную чушь выпускают, хоть садись и сам придумывай что-то подобное собственными силами, — что редакцию журнала завалили возмущенными письмами граждане. Пришлось ее перепечатывать в «Известиях» с дополнительными пояснениями и «экспертными оценками». Кто-то даже предлагал подать на американский журнал в суд, но дело это было очевидно бесперспективным, поэтому потихоньку сошло на нет, лишь оставив в глубине души советских граждан ощущение, как будто туда жидко нагадили. Впрочем, именно так оно и было, и именно такого результата мы и добивались.

Короче говоря, подобный же подход я хотел внедрить и в литературе. Не убирать очевидно клюквенные антикоммунистические моменты, а наоборот — выпячивать их. Пусть советские люди поймут, что их на западе на самом деле считают не вторым и не третьим, а скорее пятым сортом. Глядишь, мозги встанут на место.

— Михаил Сергеевич, — вырвал меня из задумчивости местный начальник. — Давайте в актовый зал пройдем, там уже сотрудники собрались, только вас ждут.

— Ну что ж, давайте, для того и приехал, — я с определенным сожалением отложил в сторону томик Кларка и последовал за своим провожатым. Бросить все, уехать в Ялту, лежать у моря, пить ром с — за неимением кока-колы — яблочным соком и читать фантастику, а не вот это вот все…

Встреча с сотрудниками издательства могла бы так и остаться очередным протокольным междусобойчиком. Сколько их же было за этот год? Не один десяток. Подробности большей части таких мероприятий стираются из памяти едва ли не на следующий день. Вот они есть, а вот их уже нет.

Я как обычно вышел на небольшую «сцену» — актовый зал издательства больше напоминал большую школьную аудиторию размерами, все же не на завод-гигант приехал, другие масштабы, — поздоровался, толкнул речь насчет изменений в госполитике, насчет того, что правительство уделяет значительное внимание в том числе и такому жанру, как фантастика, что, мол, уметь мечтать о будущем, а не только смотреть под ноги и думать о хлебе насущном, — это тоже важный навык.

— А вы сами, товарищ Горбачев, что читаете? — раздался из зала вопрос, когда я выдохся и предложил перейти от монолога к диалогу.

— Я фантастику уважаю, однако, честно говоря, за последний год фактически не прочитал ни одной художественной книги. Верите, нет, товарищи, просто не хватает времени. Работать приходится практически без выходных и даже в отпуск в прошлом году не сходил, нарушая все требования КЗоТа. То одно, то другое, какой-то текст перед глазами постоянно, но вот именно на художественную литературу нет ни сил, ни времени, — я с улыбкой на лице повернул голову к задавшему вопрос и неожиданно понял, что его лицо мне знакомо. Да и голос тоже, интонации, правда, непривычные во многом, но это как раз понятно.

Передо мной всего в десятке метров стоял Жириновский. Собственной персоной. Еще молодой, но уже вполне узнаваемый. Видимо, местный директор заметил какую-то тень заинтересованности в моем взгляде, поэтому тут же встрял в диалог и пояснил:

— Это наш руководитель юротдела, Жириновский Владимир Вольфович.

(Жириновский В. В.)

Да уж, свела судьба с еще одним интересным кадром.

Мысль мгновенно унеслась дальше. Жириновский всегда занимал свою достаточно узкую, но стабильную «экологическую нишу» оппозиции справа. Пока в СССР никакой «общественно-политической» жизни просто не существовало, однако вариант с необходимостью перепрыгнуть из кресла генсека в кресло президента Союза я в голове держал постоянно. КПСС — структура сложная. Гарантировать, что там не созреет заговор, как против Хрущева в 1963 году, я не мог совершенно точно. Даже среди моих сторонников «партия реформаторов», считающая мои действия недостаточными, имела немалое влияние. Пока между группировками — реформистов и консерваторов, русских и нацменов, условных силовиков, красных директоров и экономистов — все они составляли рваное лоскутное политическое поле, причудливо перемешиваясь друг с другом. Один и тот же человек мог легко состоять в нескольких разных «фракциях», как бы не любили это слово в КПСС. Пока удавалось лавировать, но уверенности, что так будет и дальше, честно говоря, не было.

И вот, исходя из этих соображений, иметь человека, способного взять на себя роль официальной оппозиции, который бы знал при этом свое место и не претендовал на верховное лидерство, было совсем не ошибкой.

Из зала меж тем продолжали поступать вопросы, на которые я чисто механически давал ответы, благо ничего особо острого за время встречи так и не прозвучало. Людей интересовали все те же вопросы: жилье, продукты, антиалкогольная кампания, международная обстановка.

Уже после встречи с коллективом я отдельно поинтересовался у Карцева о Жириновском. Владимир Петрович пожал плечами и дал достаточно сомнительную, как для обычного человека, характеристику:

— Работящий, умеющий вникать в детали. Лидер по жизни, но имеет свойство влипать в разные неприятные ситуации. Характер сложный, любит высказать свое мнение, идущее вразрез начальству.

— Хм… Есть у меня должность одна. Собачья, если честно. Нужен человек, который будет руководить отделом по разбору писем от населения. Мы туда студентов набрали, а так чтобы организовать работу, никто особо желанием идти не горит. Уже два человека сбежали, сверкая пятками. Работы много, а карьерные перспективы — весьма туманные.

— Возможно… — Владимир Петрович явно не был готов рекомендовать Жириновского хоть куда-то и вообще демонстрировал полнейшее удивление тем, что я заинтересовался рядовым, в общем-то, клерком.

Так или иначе, судьба человека, мать которого была русской, а папа — юристом, в этот день сделала резкий поворот. Я совершенно точно не был уверен в правильности этого кадрового решения, поэтому, прежде чем пускать Вольфовича в «большую игру» — какая большая игра, если он даже членом партии-то не был, впрочем, это возможно было в некоторой степени и плюсом, — хотел сначала присмотреться к нему накоротке. Уже с середины августа Жириновский перебрался на работу в Кремль, а я получил в обойму человека, который при всей своей показной эксцентричности до последнего вздоха стоял на позиции русской великодержавности.