Магия, кофе и мортидо наставника Медея. Дилогия

Глава 6 Терапевтическая

❝ Профиль тоньше камеи,

Глаза как спелые сливы,

Шея белее лилеи

И стан как у леди Годивы ❞

Саша Черный

Он очнулся в незнакомом месте.

Легкий ступор от вида побеленного на советский манер потолка быстро уступил безразличию от недостатка сил. На мгновение в груди поднялась паника, но мерзкая больничка, в которой он подыхал после неудачной миграции, выглядела совершенно по-другому. Медей поднял голову, быстро скользнул взглядом по интерьеру и удовлетворительно вздохнул, когда вместо облупившейся краски, забитой палаты и казенных коек обнаружил себя в просторном, но весьма уютном зале.

«Академия Эвелпид, ну разумеется. Я выжил, троекратное ура. Эх, меня бы устроило новое попадание, например в гаремник или гаремник, а может быть даже гаремник. Но нет, держи смесь „отаку Титанов“ с чернушной версией Роулинг, типа: „Гарри Поттер и триста спартанцев“. Нет, скорее „Гарри Поттер и Игра Престолов“. По крайней мере, в самой Игре Престолов я мог бы трахнуть Серсею. Или ее брата-карлика. Или лютоволка. Зависит от выбранной стороны».

Он повернул корпус, чтобы рассмотреть интерьер без трагичного затекания шеи.

Деревянную стену персиковых тонов с черным морским орнаментом поверху украшала мозаика врачебных сцен, кровати казались удобными и мягкими, без лишней роскоши. Через два койко-места от него негромко трещал камин, а из-за приоткрытой двери небольшого помещения виднелись ряды амфор, пучки трав, сушеные грибы и части тел животных.

Все ясно. Он в местном лазарете, терапевтирионе.

«Зачем обзывать локации в новелле так дерьмово? На слух, словно карлик из Игры Престолов пошел работать в деревню по программе: „земский доктор“. Ну, или как заклинание, каким Мальчик-который-выжил обзывался в смертожорцев».

Он посмотрел на зеленые от мази бинты на своих запястьях и малохольной груди. Хотелось стать сильнее. О, не для того, чтобы помочь или спасти это жалкое место. Академия сгниет, а Медей будет рукоплескать шоу имени Герострата из первых рядов. Смотреть в чужие глаза, чтобы увидеть там отражение будущего пожара. Неотвратимого, всеобъемлющего, сатанинского в своей ненасытной подлости.

Хотелось стать сильнее. Чтобы снова ощутить биение жизни внутри изнеженного, малохольного тела отродья. Омывающий сознание страх, лихорадочный поиск решений, конструктор ключевых фраз в режиме реального времени, отчаянный выкрик, надежда преуспеть, разгадать ребус правильного решения,

Минута славы настоящей магии. Словно ты стоишь на вершине горы, на краю мира. Титан и небесная высь в мозолистых пальцах. Мертвые тела моузов, оглушительный взрыв рядом с дендроидом-паразитом, танец безобидных песчинок вокруг презираемой всеми фигуры. Магия.

Он осекся, когда в палату вошла Эскулап.

«Лол. Я и не думал, что это — канон. Выглядит очень специфично. Хотя забавно. Даже привлекательно. Ах, при всех своих недостатках, автор хорошо умел держать читателя в напряжении и ломать шаблон. В том числе такими вот выходками. Чисто, сбавить градус серьезности».

Вышедший к нему врач выглядел как угодно, только не тривиально. Рост едва ли превышал метр сорок, смазливое личико усыпано белыми змеиными чешуйками, точно ирландцы — веснушками, кудрявые черные волосы кое-как выпрямлены и собраны в старомодный пучок с торчащими из него вьющимися лохмами.

Мешковатый белый халат не застегнут, волочится за маленькой фигуркой королевской мантией, в руке миниатюрный посох с двумя змеями — они непрерывно шипели, скалили друг на друга пасти, извивались вокруг палки, точно зацикленный ролик в тик-токе. Под халатом безвкусный, растянутый свитер с намеком на объемные для такого роста женские выпуклости, шелковые черные брюки в обтяжку и греческие босоножки довершали образ.

Все это великолепие наверняка создавало у местных совершенно сюрреалистическую картину, однако мало трогало самого Медея. Он уже знал из новеллы, что Эскулап — одна из самых забавных личностей местного социума. Если не трогать некоторые темы и не дать вовлечь себя в сомнительные делишки.

А вот отродье от вида доктора приходило в лютый ужас, в основном из-за понимания полной бесперспективности обмана или манипуляций неуклюжей милашки. В конце-концов, девушка являлась полубогом и заведовала местным больничным отделением, терапевтирионом, без малого сорок лет. А жила и вовсе под сотню. У полубогов совершенно другие отношения с временем.

Стоило только доктору переступить порог своей вотчины, как мозаики двух прекрасных юношей на обеих створках ворот повернули голову и провозгласили звонкими голосами:

— Бог присутствует в храме врачевания.

Не успело эхо от их слов окончательно замереть в больничном покое, как Медей уже ляпнул:

— Разве что Бог богатства.

Эскулап неэстетично хрюкнула, споткнулась о собственный халат-мантию и чуть не сверзилась на землю. Только непрерывно шипящий посох-кадуцей позволил ей удержаться на грешной земле. Еще бы. Медей помнил, с каким раболепным почтением взирали на нее люди после произнесенных стражами-конструктами слов.

Но ему насрать. Что может сделать будущий мертвец, чье кредо — невмешательство? Она даже лечить не откажется, сколько не груби. Только потом очень неприятно накажет или попытается. Проверено захватчиками. Только когда они стали

Он моргнул, когда понял, что пропустил вопрос от светила местной медицины.

— Не смей меня игнорировать, смертный! — несмотря на показную злость, она лишь забавно топнула ножкой по мраморному полу и захихикала, глядя на него чарущим, завораживающим, притягательным, околдовываю

— Может хватит⁈ — возмутился он, когда понял, что уже некоторое время пялится, как кретин, в ее виноградно-фиолетовую радужку с далекими золотыми искрами внутри, точно звездный свет в Туманности Андромеды.

— Даже не заметил сразу. Слабак. Что ты делаешь на должности наставника? — ее голос не имел девичьей звонкости, но и хрипотцой взрослой женщины похвастаться не мог.

Нечто среднее, не такое гипнотическое, как взгляд, но с эффектом расслабляющим и незлобивым. Просто приятный тон, без спецэффектов.

— Жду, пока мне скажет об этом мудрец, размером с винную амфору.

Ох, как же приятно хамить собеседнику. Ему не хватало этого в последнее время. В прошлом мире, под препаратами, он только и делал, что облаивал прохожих, врачей, пациентов и их родственников в больнице. За это его избили соседи по палате, но он только смеялся, слыша, как ломается кость, но НЕ ЧУВСТВУЯ ее

— Ау-У-уф, — он подскочил на кровати, насильно вырванный из томного плена посмертных воспоминаний.

Да, в этот раз чувствительность тела оставляла желать худшего. В плане толерантности к боли.

— Мудрец размером с винную амфору… — она повторила его фразу со странной интонацией, пока сам Медей тяжело дышал.

Он узнал боль, мгновение которой вызвала у него Эскулап: так лопается фурункул — миг чистой, локализованной агонии. Очень изобретательно. Как говорится, майн респектирунг.

— Хорошая метафора. Мне немножко понравилось. Возрадуйся, смертный. Я не буду приковывать тебя к кровати на следующие сутки, — сказала она с милой непосредственностью матери, которая разрешила ребенку не есть макароны на ужин.

«Да, чего-то я зарвался. Неподвижно лежать двадцать четыре часа, подыхать от скуки и ходить под себя было бы очень неприятно. Как-то упустил момент: в новелле это читалось смешно, а наставников полубог таким образом никогда не наказывала… перед студентами. А сейчас — каникулы. Отродье-отродье, не мог поделиться телом уже с началом учебного года? Какая-то неделя перед Академией не веселая. Хуже, чем Ночь перед Рождеством».

— Что молчишь, смертный? — она лениво ткнула в него шипящим посохом.

Медей вздрогнул, когда двое змей на мгновение отвлеклись друг от друга, чтобы оскалиться на постороннего клыкастым дуэтом. Яд соблазнительно блестел на кончиках клыков.

— Молчание — самая честная благодарность, — на лицо рефлекторно вылезла смущенная улыбка номер три.

Да, Медею настолько опротивело постоянное скатывание к прежнему образу, что он решил классифицировать все тренированные выражения лица отродья, чтобы использовать их только сознательно.

— О да, — ирония удивительно шла ее чистому голосу, — уважай кредитора… пока не вернешь долг! Твой Бог Богатства ослепнет в храме врачевания, потому что все «благодарные» пациенты отводили бы взгляд.

— Тогда он изначально глупее своих последователей. Ведь благодарность от них — начало новых просьб, — он улыбнулся нарочито робко, тренированным выражением номер восемь.

Эскулап снова захихикала, а Медей едва не поддался обаянию полубога. Он поймал себя на мысли, что жадно пожирает глазами смазливое личико: рассматривает удивительно органичные белые чешуйки под глазами, на щеках, у крыльев очаровательного носика, задерживается взглядом на коралловых губах с маленькими, острыми, жемчужно-белыми зубками, когда на лице врача появляется улыбка, любуется контрастом колец буйных черных волос на лебединой шее и оттенком идеальной кожи

Он быстро отвел взгляд. Она не настоящая. Эффект зловещей долины, ты где, ау? Люди не могут выглядеть так чуждо и так идеально одновременно. Хотя-я-я… Не казались ли первые негры такими же странными и ненормальными предкам современных европейцев?

У Эскулап, по крайней мере, привычный оттенок кожи. Густая белизна, точно у жирных сливок, с небольшим розовым оттенком идеального здоровья. Чересчур светлый тон для местных. Аборигены здесь имели разный цвет кожи, от кофейной смуглости ближнего востока, до медового, но редко когда — привычную европейскую белизну. И, кстати, у нее довольно высокая грудь. Заметная, несмотря на растянутый свитер. Он уже упоминал об этом? Хорошее повтори и еще раз повтори.

«Пожалуй, хватит пялиться. Соблазнить полубога нереально, а канон даже подсказок не имеет. Можно будет подоставать ее раздевающим взглядом как-нибудь во время уроков, когда Академия полна учеников и нельзя ронять авторитет наставника. А то сейчас достанется мне самому безо всякой пользы».

— Тогда что за просьбу ты озвучишь? После моей помощи с твоим опасным истощением, растяжением каналов и мутацией аурных значений.

Если Эскулап хотела надавить на совесть или почтительность, то у нее не получилось. Какая совесть к двумерным моделькам на основе буквенной кодировки для развлечений? Только здравое опасение навредить чересчур развязным поведением себе самому.

— Меня зовут наставник Медей, о великая врачевательница…

Она быстро поскучнела.

— И я бы хотел узнать у вас

— Я не делаю предсказаний, и не лечу…

— Узнать у вас, — быстро перебил ее Медей и быстро закончил обычным тоном без пафоса или почтительности, — почему вы не можете убивать людей? Сознательно.

«В новелле это никак не объясняется. Какого Геркулеса такая имба сидит в лазарете да только и делает, что лечит полудохлых студентов? Почему тогда после вторжения тупо отступает в сторону, когда захватчики врываются сюда и начинают добивать пациентов? Настолько пофиг? Но „клятва Гиппократа“, пусть здесь она звучит по-другому, не простой звук. Это магический контракт. Будет интересно выяснить подробности. А еще — понять, насколько самостоятелен красочный книжный мирок».

— О, — только и сказала слегка удивленная полубог, — ладно, это занятный вопрос. Я передумала назначать тебе терапию пчелиным ульем за безделье.

«В чем прикол? Ага, пчелы — синоним трудолюбия. Вот засранка».

— И я хочу перейти на «ты».

— Это не относится к Дионису, — хихикнула она и медленно, демонстративно облизнула губы гибким, раздвоенным язычком.

«И что означают ее слова?» — отстраненно подумал он, пока боролся с накрывшей его волной возбуждения.

Медей даже не мог понять точно: это воздействие самой Эскулап, фетиш прежнего владельца или его собственное увлечение миниатюрной, но полностью женственной красоткой перед ним. К сожалению, торчащий холмик на казенном одеяле откровенно показывал, насколько пациент успел оценить «невинный» жест маленького доктора.

«Причем здесь Дионис?»

Память отродья тут же поспешила на помощь.

«А, „не по делу“, „ты отклонился от темы“. Ладно. То есть Эскулап скормила мне местный мем. Прикольно, но не смешно. Три черепа из десяти только за милое личико».

— Хорошо, смертный. Меня не интересует раболепие, можешь обращаться по имени. Насчет твоего вопроса — все просто: я не хочу.

Что?

— Что? — повторил он голос своего сознания, огорошенный и раздраженный.

— Мое врачевание это развлечение и мерило жизни. А также цепочка испытаний и методов. Как двенадцать подвигов Геракла, что свершились ради определенной цели: искупления ли, вознесения или тщеславия — то не важно, да и неведомо никому, кроме самого героя.

— О-о…

— Мне не интересно, что случится с пациентами после. Важен опыт, вызов, интерес. Или обязательства, которые я неохотно несу.

Эскулап подождала несколько секунд, подошла ближе, заглянула снизу вверх в его спокойное, задумчивое лицо. А затем удивленно, нет, пораженно, почти шокировано подняла брови, когда разглядела: Медей не показывает ни капли шока или неприятия после ее слов. Только задумчивость, с которой он переваривал сказанное.

"Не хочет убивать? Просто не хочет? И все? М-дя. Честно говоря, звучит, как типичное оправдание от автора. Лоля-полубог, хотя нет, ее даже лолей не назвать, пропорции естественные, как у просто миниатюрной девушки

Тогда — маскот-полубог, который типа очаровательный и милый, и должен быть помощником или добрым врачом… а на деле просто ставит на пациентах эксперименты, преследует свои, непонятные цели. Хм. Может, имелись черновики или ответы на вопросы, которые я пропустил, где проговаривалась мотивация Эскулап? Все же, хоть саму новеллу перечитывал раз десять, особо глубоко в лор не лез.

Ответ докторши какой-то чересчур объемный, закрывает большую часть вопросов и, одновременно, нагоняет тумана в духе новеллы. Оставляет недосказанность. Например, совершенно непонятно, почему она вообще сидит в Академии. Не лучшее место для получения опыта. Шла бы тогда в армию или больничку крупного города. Причина в неких обязательствах из ее намека? Может быть. Жаль, больше я от нее не получу. Разве что…"

— Почему ты спрашиваешь?

Она сбила его с мысли и Медей заморгал, слишком тугой и медленный от последствий тяжелого истощения, чтобы быстро восстановить ход размышлений.

— Что? Это очевидный вопрос. Только не говори мне о внезапной любви, — пренебрежительно заявила она, а затем обаятельно улыбнулась, — иначе я назначу тебе «испытание Лисистраты».

Тело вздрогнуло от рефлекторного страха прошлого владельца. Местные девушки любили издеваться над омежками подобным образом. К губам несчастного прикладывали пиявок, как символ поцелуя. А потом объявляли результат, в зависимости от степени приязни к своему избраннику и стервозности характера. Обычно поступали так:

Если пиявки отваливаются — любовь ненастоящая. Мужчина лгун или повеса. Если присосались — кровь слишком горячая, нужно срочно остудить. А вот дальше зависело от фантазии: зайти в море ночью, принять ледяную ванну, отказаться от вина и мяса на неделю и так далее. Развлечение продолжалось до талого, пока не иссякнет терпение одной или интерес другой стороны.

«Окей, ветка шуток про влюбленного в полубога ничтожного Медея сходу отправляется в утиль. Очень грустно: такого удобного оправдания беготне по замку и присутствия рядом с важными сюжетными сценами будет мне не хватать, но терпеть унижения я не готов. Эх, может еще получится договориться?»

— Ах, твоя красота так волнует мое сердце… и все, что ниже, — девушка перед ним удивленно моргнула и скованно хмыкнула, — могу ли я хотя бы попытаться завоевать твою благосклонность?

— Нет, — лениво ответила она, — ты довольно, хм, возбудимый юноша, но мне не нужны эти глупые смертные игры возле моих священнодействий, — она прижала указательный и средний палец ко рту сверху вниз, буквой Λ, показала ему язык прямо через них, насмешливо прищурилась поверх запястья, опустила палец и пренебрежительно закатила глаза.

А он снова ощутил резкое желание обладать, схватить за тонкие запястья, притянуть к себе, впиться поцелуем, а затем грубо кинуть в нагретую его телом кровать, чтобы

Медей подавил дурацкое желание — эмоция чересчур сильно походила на внезапный порыв овладеть определенной игрушкой или книгой в магазине, который он часто показывал в детстве. Неуместно. Да, она нравилась ему во время чтения новеллы. Особенно версия ее непристойных иллюстраций в специальных изданиях. Но как-то он чересчур остро реагирует. Последствия лечения? Да, похоже. Как будто таблеточку специальную выпил. В любом случае, он покинет мелкую, фигуристую негодяйку и возбуждение уйдет.

— … Хотя я разрешаю тебе заходить в мой храм без врачебной нужды. С дарами и развлечением, — уточнила Эскулап, потянулась с кошачьей грацией, — не чаще раза в неделю. Знай свое место, наставник.

— А за твои похотливые взгляды и потраченное время расскажешь мне историю. Сейчас. Интересную. Или следующим утром чьи-то волосы устанут держаться на голове. Посмотрим, насколько ты преуспеешь, — Эскулап не ожидала от него ничего замечательного.

Как и ни от кого другого из местных, кроме менее опытных студентов. Глядишь, кто-то из них и выдаст нечто оригинальное, пока не начитался и не наслушался традиционного эпоса. Медей даже на студента не тянул, поэтому она лишь создавала повод для злой шутки.

В оригинальной новелле ей кое-как хватало героини и ее пристяжи: первая садилась на уши с аналогами глупых любовных романов его мира, а вторые рассказывали о своих совместных злоключениях. Ах, нет же, приключениях. Мягко говоря, не самый качественный контент: Эскулап мирилась с ним из-за харизмы главгероини с ее завиральными побасенками, а также описания действительно необычных похождений обнаглевшей от безнаказанности протагонистки.

Хоть что-то новое в ее размеренных буднях. Потому что сто пятьдесят лет жизни подразумевали все возможные вариации местных историй.

Местных. Историй.

«У меня в голове содержатся тысячи совершенно оригинальных, не похожих ни на что сюжетов. Такая плата придется по вкусу нам обоим. Но не сейчас. Не хватает доверия».

Он знал, что мог удивить ее. Может даже шокировать или восхитить. Однако потом она не сможет удержать в голове противоречивую картину. То, что девушке-полубогу плевать на чужие жизни не значит, что она обязательно будет терпеть вторженца. Что не откажет ему в доступе в свою обитель, как убийце души собственного донора. Или не попытается вернуть обратно в тело душу отродья. Хотя бы из интереса.

«Нужно больше доверия. И золота. Но доверия — в первую очередь. Это сильно облегчит пребывание в Академии. А что может сильнее сблизить двух людей, чем постыдная тайна и одно крупное разоблачение?»

Медей был уверен: маленький врач никому не расскажет о его тайне. Вернее, тайне отродья. Да, он решился поведать ей о том, как именно ничтожный мошенник оказался на месте наставника. Никакой опасности Медей в этом не видел.

Девушка-маскот перед ним хранила куда более острые секреты: главгероини с ее шестерками, одной магически одаренной старухи (очередной рояль гэ героини), милой парочки студенток, хотя и любила доводить их перед одноклассниками и учителями многозначительными намеками под видом заботы о здоровье.