Лана из Змейгорода

Глава 17. Плачея

— Лада ты моя ненаглядная! Ланушка-лапушка, лебедушка белокрылая! — не веря своему счастью, целовал Яромир уста Ланы, прижимал к губам ее правую руку, на безымянном пальце которой красовалось его кольцо.

Как и набор пояса для батюшки Водяного, его ящер выковал зимой, вытягивая на волочильном станке тонкую золотую проволоку, сплетавшуюся в бесконечное плетение узора, оберегающего их любовь и предрекающего долгую, счастливую жизнь. Какими бы бедами ни стращал батюшка Водяной.

А еще подарил он любимой прялку, сработанную из цельного корневища зычной ели, чья древесина в сочетании с явором годится на самые звонкие гусли кудесника. Лопасть и донце, соединенные резной ножкой, покрывал оберегающий узор, в котором сходились обереги воды и огня, знаки двух славных родов.

Лана тоже не осталась без подарка, и ею приготовленного заранее. Долгими зимними вечерами, пестуя тоску-кручину о несбывшемся, она пряла наговорную льняную пряжу, из которой, выкрасив лен в лазурный цвет и соединив с привозным шелком, выткала на вертикальных кроснах тонкое и прочное полотно.

Рубаху она шила и отделывала вышивкой и тиснением уже после испытания, втайне от батюшки, взяв за основу одну из старых сорочек Яромира. И теперь ящер носил подарок, не снимая, не забывая хвастаться перед воинами дружины. Бравые молодцы, отведав сыченых медов батюшки Водяного, провозглашали на обручальном пиру такие двусмысленные здравицы про золотую сваечку и серебряное колечко, что Лана только успевала закрываться убором невесты плачеей, чтобы никто не видел ее пылающих щек.

— Да что ты смущаешься, Ланушка-лапушка, — находя ее руку, подбадривал ее Яромир. — Тут нет ничего постыдного. Дожить бы до того дня, когда все пожелания станут явью.

Хотя ящер ходил вокруг своей невестушки, как голодный кот возле крынки со сметаной, бесчестие свершать он не решался. Чай, не дикие сородичи, чтобы, поперек разума слушать только голос природы. Лана и сама с трудом держала оборону, под жаркими поцелуями растекаясь, точно только вынутый из сот липовый мед, и при этом вспыхивая огнем.

— И почему твой батюшка назначил такой долгий срок? — сокрушался Яромир, показывая подарки для сестер и их мужей, когда Лана приносила ему в кузницу обед. — Он что и вправду думал, что я не управлюсь? Да я за время изгнания только кольчуг штук пять на подарки наплел! Не считая той брони, которую выковал для степных вождей. К Купале все уже будет готово! Или твой батюшка опасался, что в начале лета я не сумел бы подготовить достойный его дочери пир?

В самом деле конец весны и начало лета считались, конечно, временем благодатным, но голодным. Бедняки, особенно из числа смертных, одними травами и ягодами перебивались, разбавляя их, если везло, ушицей или дичиной. Все зерно, которое удавалось сберечь за зиму, к этому времени ложилось в землю вместе с семенами овощей. Ящеры, конечно, тоже отмечали начало пахоты, в истинном обличье впрягаясь в плуг и вспахивая такие глубокие борозды, что хоть сад сажай. Однако землей почти и не жили. Однако рожь и ячмень в закромах обычно не переводились, и для того, чтобы поставить к свадьбе пиво, вовсе не требовалось ждать до нового урожая.

— И для батюшки, и для сестер-русалок — лето хлопотная пора, — пояснила Лана, которая радовалась тому, что у ее милого родни оставалось немного, а приданое ей матушка собрала еще загодя, когда провожала в Змейгород.

Куда уж тут сидеть за кроснами или над пяльцами, когда целые дни надо проводить в небесах среди дождевых облаков, следя за тем, чтобы до молодых всходов не добрались заморозки, или злобные порождения нави не наслали на них тлетворную росу и другие болезни. Да и с лесными жителями забот хватало, особенно когда в гнездах и норах начал появляться молодняк. Поди всех согрей да проследи, чтобы мохнатые и пернатые родители своими обязанностями не пренебрегали. Яромиру так и пришлось согласиться, что у его милой и в самом деле хватает забот.

— Я, когда работаю в кузнице, тебя, почитай, и не вижу, — пожаловался он. — Только если сама ко мне забежишь или меня отрядят с вами в дозор. Ты трудишься день-деньской, словно смертная крестьянка. Даже, кажется, больше, чем они. Разве что под облаками.

Лана и правда, налетавшись за день по небу лебедкой, валилась с ног, не имея сил даже затеплить огонь, чтобы ужин себе приготовить, скидывая хозяйственную работу на домового. А ведь за день на крыльях она нередко маковой росинки во рту не имела. Если только не разделяла трапезу с Гордеей и другими обитательницами посада. Какими же вкусными казались на свежевспаханном и поле или недавно засеянном репище немудрящие квас, хлеб и лук.

— Смертные девки да бабы нам тоже помогают, — вступилась она за подруг.

— Когда водят у священных ракит свои круги? — скептически уточнил Яромир, который в упоении стихией огня в доступной всем русалкам более хрупкой и тонкой магии продолжения жизни не очень разбирался.

— Пройдя под березовыми шатрами, они становятся сестрами друг другу и нам, — пояснила Лана. — А любая просьба лучше слышна, если ее повторяют много голосов.

Она не стала уточнять, что именно совместные очистительные обряды, проведенные русалками с участием смертных, помогли хоть немного затянуть жуткую рану, нанесенную лесу Навью, не позволив скверне затронуть окрестности.

— А что до страды, то у смертных она просто наступает позже, когда все дожди уже отгремят и солнце повернет на зиму, — добавила она.

— Ты и тогда, думаю, найдешь себе заботу, — помешивая ложкой горячее варево, с полным ртом промычал Яромир.

— Обещаю, после Купалы мы каждый день будем вдвоем подниматься в небо.

— По мне, уж лучше вместе ночи проводить! — мечтательно протянул Яромир.

Отставив пустой горшок и вытерев руки, он сгреб было ее в охапку, но Лана ловко вывернулась, грозя пальцем. Пока не завершили обряд, она держала себя строго, как батюшка с матушкой наказали.

Интересно, почтит ли вечно занятая заботами Волога своим присутствием свадьбу меньшой дочери? Покинет ли ради этого речные владения, которые не чаяла как от Кощея оборонить. Неужто придется исполнять на девичнике причитание невесты-сироты да при живых родителях? Хотя бы батюшка, сразу после обручального пира покинувший Змейгород, обещал к осени вернуться.

А может быть, не стоило чиниться, а следовало приголубить Яромира, как советовала шустрая Радмила, полагавшая, что после обручения жениху с невестой уже многое дозволено. Но Лана вспоминала судьбу несчастной Дивны. Ее же батюшка тоже вроде просватал. И какой это обернулось для всех бедой. Ох, не стоило в эти счастливые дни Кощея вспоминать.

Пока они с Яромиром жили как бы в коконе любви. Жених и, в особенности, невеста, пока не свершилось таинство брака, живут как бы на грани, на пересечении дорог и миров. И вроде бы вольная волюшка пока не оплакана и из родительского дома девица еще не ушла. А для родных она уже почти чужая. Да и с подругами свободно не погуляешь.

Конечно, русалки не следовали обычаям смертных, у которых просватанные девушки и ногой необутой по земле не ступали, и с родными объяснялись лишь при помощи жестов. А уж в небесную синь все вместе поднимались и плясали у священных ракит одинаково, распустив волосы и сняв с рубах пояса. Однако, когда сестра и подруги приходили помогать с подарками для жен старейшин, Лана сидела над рукодельем особняком и накрытая плачеей.

Это длинное узорчатое покрывало матушка Волога соткала из лунного света и дождевых капель еще для своей старшей дочери Дивны. И хотя этот пронизанный древней магией заветный покров в пору между сватовством и замужеством носили все старшие сестры, Лана его немного побаивалась, не чая передать Даждьросе. Благо матушка, кажется, смирилась с их дружбой.

Другое дело, что дочь Хозяйки Медных гор со своим Велибором так и не объяснилась, да и Дождирада, которой Лана хотела бы в день свадьбы передать свою красоту, ленту из девичьей косы, жениха пока не нашла. Из молодых ящеров Змейгорода ни один не затронул сердце робкой русалки, а выходить замуж без любви ей бы брат первый не позволил.

— Счастливая ты, Лана, — обнимая сестру, без зависти, но с неизбывной тоской смотрела на нее Даждьроса. — Всего через пару месяцев войдешь хозяйкой к милому в дом.

— Для меня сейчас каждый день как столетие, — делались Лана, вспоминая прежнюю безоблачную жизнь, когда время текло незаметно, измеряясь только сменой сезонов.

— Да оно и понятно, — хихикнула в кулачок сестра. — А уж для Яромира — и подавно!

Лана невольно улыбнулась, вспоминая объятия и поцелуи, которые становились все жарче, едва не соскальзывая до запретного. Вот только думала она совсем не о том. Зыбкость и незавершенность ее положения навевала недобрые предчувствия, а отцовские предсказания просто пугали. Уж скорей бы длинное узорчатое покрывало плачеи сменила нарядная кика.