Красная мантия

Глава 4 Внедрение (Р)

В которой главный герой знакомиться с миром и готовиться стать жрецом императора.

Зайдя в помещение, дядя достал из котомки и выставил на стол бидон со свежей водой. Дальше последовали жестяная коробка и пачка пакетиков. Последней была упаковка каких-то прямоугольников.

— Опять подсматривал за улицей? — недовольно начал он.

Но меня таким было не пронять, и я перешёл в атаку.

— Я не видел никого знакомого. Когда я вернусь домой?

Дюк тяжело вздохнул, помассировал переносицу и ответил:

— Теперь это твой дом. Ты будешь жить здесь, вместе со мной, твоим дядей, ты ведь помнишь?

— Да-да, дядя Дюк, — поспешил я согласиться, пока в воздухе не запахло работным домом. Но нужно было сеять зёрна, хоть мне было неловко приплетать наверняка погибшую женщину, я продолжил.

— А когда мама придёт? Она обещала прийти и научить новым буквам, она говорила, у меня талант.

Невольно на словах о матери у меня на глазах проступили слёзы, а к концу я так и вообще сбился на сопли. Это была моя самая длинная тирада в этом мире. И похоже, мне удалось не ошибиться в словах. Но гормональный выброс уже повёл тело в разнос, и мне едва удавалось сдерживать приступ истерики. Не выдержав такой гормональной атаки, дядя расчувствовался и предельно аккуратно приобнял меня, присев на пол.

— Понимаешь, Грэг… Ты ведь уже взрослый, ну, в общем… — пытался он подобрать слова. — Тут штука такая, была авария, да, авария, они не смогли спастись и погибли. Да, погибли… Но тебе не стоит переживать! Ведь у тебя есть я, да? Верно?

На что я лишь молча кивнул.

— А читать мы тебя поучим, раз у тебя ТАЛАНТ!

Слово «талант» он выделил отдельно и явно с усмешкой.

— Да, а я вот не знал, что Леверн умела читать, да, дела…

Он поскрёб подбородок своей пятернёй. Сняв с шеи шнурок, на котором болталась аквила и чёрный прямоугольник, он приложил этот прямоугольник к крышке сундука, стоявшего в комнате, и тот со щелчком открылся. Закопавшись в содержимом, дядя выудил две потёртые брошюрки в бумажном переплёте, на лицевой стороне которых была отпечатана аквила.

— Да, может, не лучший выбор, но… м-да… — продолжал он бормотать себе под нос.

Усевшись за стол, дядя взял меня на колени.

— Ну что, приступим. — пододвинул он одну из книг поближе. — Ну, талант, попробуй прочитать.

Я принял вызов и начал сначала называть буквы, благо они были похожи на английские или даже арамейские, ряд цитат на котором я когда-то заучивал.

— Слово об Императоре.

— Правильно говорить «СЛОВО», — поправили меня.

И я продолжил:

— Список молитв на все случаи жизни.

Я удивлённо посмотрел на дядю, тот же, неправильно меня поняв, ободряюще кивнул. И я приступил к названию второй брошюры.

— Житие и деяния святого Себастьяна Тора.

— Деяния и Святого, — опять меня поправил.

Кажется, меня готовят совсем не в тот культ, в Экклезиархию, вспыхнуло в моей голове. Ещё один путь возможного развития. И, судя по доступному пособию для чтения, частицу этого пути мне придётся пройти — пути жреца Императора.

Уроки чтения продлились часа полтора, плавно перейдя в заучивание основных молитв. И лишь бурчание живота и периодическое бросание взгляда на предметы, оставленные на столе, напомнили дяде, что я как бы не жрал с вечера.

Металлическая банка оказалась полна питательной смеси. Меня строго предупредили, что это мой паёк на восемь дней и чтобы я не смел сожрать его раньше. Пакетики с салфетками на деле оказались витаминизированным порошком. Его можно было как растворять, так и просто высыпать в рот. Прямоугольники оказались питательными батончиками, они же «трупные батончики», как я сказал, не удержав язык за зубами. На что мне крайне строго пояснили, что это всё враньё. Трупы действительно утилизируют, но они идут на пасту для сервиторов, а рабочих кормят пастой строго из животного белка и растительных компонентов, о чём стоит отметка со штампом в углу каждого батончика и банки с питательной смесью. От строгих выверенных формулировок тянуло такой казёнщиной, что не очень-то и верилось. Но другого ничего не было, поэтому оставалось лишь надеться и поменьше думать. Меньше думать — это хорошо, особенно если не думать об архивраге, и свежезаученная молитва с этим хорошо справлялась.

Весь следующий день я занимался тремя вещами: пытался продраться сквозь тексты Экклезиархии[ 5] , боролся с голодом и занимался дыхательной гимнастикой, пытаясь отрешиться и скоротать время. Но чувство голода сильно мешало, его крайне подталкивало наличие доступной пищи. И даже мантра «трупный батончик, трупный» уже не столько вызывала рвотные позывы, сколько заставляла примириться с этим фактом. Хотелось заняться более активной подготовкой, но каждая попытка приседать вызывала головокружение и слабость. Поэтому приходилось ограничиваться ходьбой по комнате и элементами разминки.

Дядя сегодня пришёл, как обычно, незадолго до того, как уличная жизнь из размеренной, со стиркой, детскими криками и бегом, начинала переходить во взрослую, притенённую, с громкими пьяными разговорами и зажиманием доступных дам в тёмных уголках.

Но солнце ещё было достаточно высоко, чтобы его лучи, пробиваясь сквозь остекление, освещали улицы. В этот раз дядя не стал закрывать дверь, а остановился рядом, как будто приглашая меня прогуляться. Я не сразу понял и не мог поверить, что дни моего затворничества сочтены. Натянув сандалии — они были единственной обувью в помещении, подходящей мне по габаритам, — я направился на улицу.

Мы шли вдоль парапета нашего барака. Дядя специально шёл медленно, то ли не желая меня нагружать, то ли давая возможность всё разглядеть получше. Мы привлекали внимание. Окружающие то и дело оборачивались или останавливались, чтобы получше нас разглядеть. Часть из них здоровались с дядей, тот в ответ кивал, реже жал руку. Но в основном разглядывали меня. Даже стало казаться, что повязка придаёт мне вид бравый и лихой.

Чем дальше мы шли, тем больше я начинал замечать детали, которые не мог увидеть в щёлку приоткрытой двери. Почти у всех одежда была латаная-перелатаная, большая часть людей носила рабочие костюмы и спецовки, и женщин это касалось в той же мере, что и мужчин. К тому же часто одежда была не со своего плеча. Возраст сооружений был заметен везде. Сколько нужно было тереть поручни руками, чтобы оставить на них глубокие волнообразные выбоины? Непонятные системы на крыше пестрили следами некачественного ремонта. Да, жизнь продолжала бурлить, но всё чаще, вглядываясь в лица, я замечал некую опустошённость. Люди скорее не жили, а пытались «довыжить» отпущенный им срок.

Мы вышли из улицы и направились к круглому зданию, запирающему выход из грота. В обе стороны от него и к нему тёк обильный ручеёк путников. Обернувшись, я понял, что поселение представляет из себя квадрат в три ряда бараков, формирующих две улицы. С самой дальней части нагромоздились здания, врезанные в скалу. Меня одёрнули, и мы продолжили путь к круглому зданию.

Первое, что бросилось в глаза, когда мы подошли ближе, — это массивные гермоворота. Они были раскрыты, люди беспрепятственно заходили и выходили. Но самым занимательным был череп, вписанный в шестерню. Он был искусно вмонтирован в середину и сейчас разделён пополам. Это был первый знак интересующего меня культа.

К сожалению, внутренности здания меня разочаровали. Ни черепов, ни готической архитектуры. Это была банальная станция, смешанная с неким аналогом нашего МФЦ. Тот же серый бетон, прямые минималистические линии. Одна половина была отдана под зал ожидания, вторая же представляла линию прозрачных квадратных окон различных служб, среди которых я смог прочитать только «Монорельс» и «Администратум».

К последнему мы и направились. Из-за роста я едва мог рассмотреть происходящее за окном. Лишь верхушку старческого черепа с фрагментом аугментации.

— Чем писарь Администратума может вам помочь? — послышалось из небольших динамиков, звук которых перемежался изрядными хрипами. Видимо, традиции и преемственность вокзалов нерушимы.

— Выдача официального документа об усыновлении и получение копии чип-ключа.

— К сожалению, выдача чип-ключей не является прерогативой Администратума согласно пункту 6 подпункта 3 общего свода правил….

— Да-да, но мне нужен именно документ, и я подавал заранее…

Дальше я не стал вслушиваться в препирания Дюка и чиновника Администратума. Ещё по Земле я знал, что взять их можно только планомерной осадой и тщательной подготовкой.

Любопытство разбирало меня, и единственным способом разглядеть, что происходит за прозрачными окнами, было решение забраться повыше. Помочь в этом могли лишь бетонные лавки зала ожидания. Встав на крайнюю из них, я попытался рассмотреть происходящее.

Сотрудник Администратума, с которым продолжал спорить дядя, не был виден за его массивной спиной. Ряд соседних окон оказался пуст. Но вот мой взгляд наткнулся на четвёртое окно справа от дяди. Мои глаза непроизвольно расширились. Это явно было то, что меня интересовало. За стеклом был молодой человек лет двадцати, может, двадцати пяти. Одет он был в серый балахон, по краям обрамлённый красный зубчатым кантом. На плечах балахона тоже была красная ткань, а справа на груди виднелся небольшой знак — череп, вписанный в шестерню. С такого расстояния он скорее угадывался, чем был достоверно виден. Да, его трудно было отнести к Механикус, как их изображали в моём мире. Но набор признаков доказывал его прямое отношение к культу.

Молодой человек сидел за столом, справа от него был компьютер с рядом небольших экранов. Это нагромождение коробок позволяла отнести к компьютерам только массивная клавиатура, явно перетяжелённая излишними кнопками и тумблерами. Венчала же этот «гроб технологий» небольшая подставка с огарками свечей и палочек для благовоний. Я искренне этого не понимал, ведь это всё должно засасываться в систему охлаждения и откладываться на деталях, ухудшая теплоотвод…

На техножреца парень не тянул ни внешне. ни возрастом. Он продолжал выполнять какие-то манипуляции, при этом то ли бормотал, то ли, что более вероятно, читал молитвы. Экраны светились сплошным зелёным светом, в который складывались строки и мелькающие изображения на таком расстоянии. Меня неудержимо тянуло заглянуть в них, попробовать прочитать и разобраться. Я не знал, чего во мне больше: чувства превосходства от того, какими технологиями я пользовался, или желания найти здесь нечто более величественное, что-то, чем располагал мой мир.

Не успел я дойти до окна, в котором заметны были зелёные отблески, как был перехвачен чьей-то рукой. Секунда страха сменилась узнаванием. Дядя, ничего не говоря, повёл меня на выход.

То, что он достиг поставленных целей, и то, что срок моего затворничества подходил к концу, было ясно из тубуса, сжатого в его руке. Поверх тубуса был намотан шнурок, на котором болталась знакомая чёрная пластина ключа.

Под размеренный шаг дяди мы возвращались домой. Освещение окружающего грота становилось всё более тусклым. Когда мы практически дошли до нашей квартиры, меня заворожило открывшееся в одном из панорамных окон крыши грота. В свете заходящей звезды была видна планета. Но наиболее притягательным было зрелище монструозной конструкции, опоясывающей её. Огромный обод из металлических конструкций опирался на ажурные лифты, спускающиеся к основанию зелёной планеты. Даже с такого расстояния была заметна некая неправильность увиденной конструкции. В определённых местах отсутствовала симметрия, и складывалось впечатление, что кольцо было изгрызено. Испытание временем и вызовами не прошли даром для неё. Увиденное зрелище вызвало в голове словосочетание «мир-кузница ». Я не знал, насколько велик он был или какое место занимал в Империуме, но его тайны манили.

Прошла ещё неделя. Я наконец-таки смог выходить на улицу. К сожалению, радиус моих прогулок был ограничен бараками. Я пытался сходить на станцию монорельса, но дважды был остановлен рабочими по пути. Тогда же я и познакомился с физическими наказаниями. Вторая попытка вылилась в выпоротую задницу. Вероятнее всего, за мной был организован присмотр из знакомых дяди. Ещё одним местом, закрытым для моих посещений, как, впрочем, и для всей остальной мелюзги, был вход в шахту. Он[ 9] не был намертво запечатан. Нет, там явно работали люди. Скорее всего, часть шахты была приспособлена под нужды поселения.

Знакомство с местной детворой оказалось несложным. Внутри них не было разделения по чётким группам. Группы легко создавались по интересам и так же легко разваливались. Как и в любом детском обществе на Земле, здесь имелись свои игры, свои ставки, своя валюта. Основной валютой являлась еда. Небольшие свёртки с порошком или же кусочки батончика переходили из рук в руки. И порой в них трудно было признать нечто съедобное.

Общее состояние детей было удручающим. На их фоне я выглядел не так уж и плохо. Тем не менее эти дети с местами явно выпирающими костями находили способ отказаться или утаить часть еды, чтобы использовать её в играх. Ведь если ты ничего не ставишь, то вскоре оказываешься на задворках общества. Этот мир с самого младенчества приучал их выживать.

Поначалу мне было тяжело пользоваться своим преимуществом в опыте и возрасте. Но вскоре эти чувства ушли на задний план, поскольку именно эти дети были единственным доступным мне ресурсом. Есть то, что использовалось для обмена и могло пройти не один десяток рук, мне было противно. Но вот использовать для обмена мне это абсолютно не мешало. Таким образом, у меня начали появляться мелкие предметы, имеющие ценность для детей. Различная мелочёвка, начиная от пуговиц, шариков и полосок заточенного металла, заканчивая важными для меня вещами.

Я щедро платил за новые для меня знания. Мне могли нести всё что угодно, чаще всего это были сборники молитв, обрядов, а также инструкции. Самым главным условием была новизна. Дети охотно меняли бесполезные листки на еду, которой им всегда не хватало. Видя мой интерес, Дюк тоже принёс пару брошюр с работы. Это были инструкции по работе с литейным оборудованием, нормы выдачи снаряжения, а также сроки его списания. Но по-настоящему ценной литературы были крохи.

Дни сменялись неделями, и размеренное бытие всё больше меня тяготило. Мой взрослый разум требовал действия и информации. Чем больше проходило времени, тем больше меня тянуло на авантюры. Одной из них стала вентиляционная шахта. Она располагалась в одной из боковых стенок Грота и уходила внутрь, её вентиляторы давно застыли в одном положении. А главное, взрослые редко там ходили. Соответственно, некому было меня остановить.

Подбив присоединиться небольшую компанию из моего барака, я с ними направился к вентиляции. Как оказалось, это не являлось чем-то запретным, так как вход был закрыт достаточно плотной решёткой, но это не могло меня остановить. Решётку не стали заваривать, более того, она оказалась всего лишь прикручена. Длинный болт с гайкой, собранные на манер ключа, позволят решить мне эту проблему, но не сейчас. Посещение вентиляции в составе компании станет достоянием общественности и лишит меня возможности регулярно туда пробираться.

На следующий день, запасшись водой и питательным порошком, я направился к вентиляции. Как я и планировал, раскрутить угол решётки оказалось нетрудно, однако я не учёл отсутствия света. Мне удалось пройти около километра, пока природного освещения не стало недостаточно. Похоже, мою экспедицию придётся отложить. Опять.

Вопрос, откуда брать источник света, был весьма серьёзным. Это уже не являлось той мелочью, которую можно было выменять у детей. К тому же трудно было аргументировать, зачем малолетнему ребёнку мог потребоваться источник освещения, пригодный для работы в шахте. Попытка поднять эту тему с дядей наткнулась на железобетонный аргумент: ночью читать вредно. К тому же лишних средств у дяди не было, он и так тратил немало на моё питание. Выход был найден в ламповой свече. Точнее, это был кусок фитиля, торчащий из банки с маслом. Он сильно чадил и давал больше дыма, чем света. Но это было уже что-то.

Помимо здоровенного болта с гайкой, я запасся заточенными полосками металла. Одним из важнейших моих приобретений был большой ручной разрядник. Нет, это не было оружием. Это был ручной индуктор с двумя проводами и с накопителем, что [ 10] позволяло при замыкании проводов поджечь небольшой шнурок, хотя порой и не с первой попытки. Очень хотелось прикрутить к нему лампочку или кусок светодиода, получив таким образом более приемлемый источник света, но всё это натыкалось на отсутствие инструментов и самих материалов.

И вот наступил тот день, когда я стоял на пороге вентиляции. В моей руке горела лампадка, а я был готов к новым открытиям, которые мне мог подарить этот тоннель. Причину хорошего состояния металла я понял достаточно недавно. Всё дело в вакууме, а точнее, в рециркуляции воздуха, которая высасывает всю лишнюю влагу. Надо отметить, весьма ценную в космосе. Именно это и способствовало сохранности металла.

Моё медленное продвижение и тусклый свет заставляли вглядываться и замечать детали. Везде были видны следы демонтажа. Вот тут шли линии электропередач, здесь какие-то трубы более меньшего диаметра. Всё, что можно было срезать, было срезано. Всё, что можно было вынести, было вынесено. Чем дальше я продвигался, тем меньше у меня оставалась надежда на хорошие находки. Скорее всего, шахта была заброшена давно, и из-за эксплуатации прилегающего поселения ценностей здесь не осталось.

Очередной шаг для меня чуть не закончился фатально. Как-то совершенно незаметно тоннель расширился, и я остановился буквально у края пропасти с уже занесённой ногой. Дальше труба диаметром метров десять уходила вниз. Тусклое освещение не позволяло увидеть её конец. Но что-то мне подсказывало, что падение я не смог бы пережить. Я прошёл от одного края пропасти до другого и не нашёл путей для того, чтобы перебраться. Пришлось развернуться. У меня были такие надежды на эту экспедицию! Поэтому разочарование полностью поглотило меня.

Спустя три дня всё поселение было поднято на уши. Искали пропавшего мальчика. Меня беспокоили смутные подозрения. К сожалению, они оказались правдивы. Кто-то нашёл открученную решётку и даже без света решил пройти вглубь по тоннелю. Но там, где мне было суждено остановиться, иной шагнул дальше. В тот же день решётка была заварена наглухо. Итак, локация оказалась для меня полностью недоступной. Тяготила ли меня смерть малознакомого мальца? Могу сказать, что нет. Больше всего меня мучило то, сколько времени придётся бесцельно потратить в ожидании возраста хотя бы частичной дееспособности.