Красавица и чудовище

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Было почти четыре утра, когда Винсент и Катрин покинули библиотеку, спустившись по ступеням в основании здания под стеллажами книг, но Катрин непонятно почему испытывала душевный подъем и облегчение. Она узнала имя женщины — фактически девушки, потому что тогда ей было не больше девятнадцати, — на которой женился Отец в июне 1950 года.

И, к своему невероятному удивлению, поняла, что встречала ее.

Фраза «Париж, куда меня послал отец» и изучение свадебного платья на фотографии, найденной Винсентом, дали Катрин информацию о социальном положении женщины, которая подписалась просто Маргарет. Платье было настоящим платьем от Диора, только кружева могли стоить семьсот — восемьсот долларов — долларов 1950 года. Обстановка, которую Катрин, бывшая подругой у трех невест из высшего света, узнала, принадлежала роскошной церкви Сен Джордж. Им не пришлось долго пролистывать страницы светской хроники, чтобы обнаружить сообщение о широко освещаемом бракосочетании между доктором Джекобом Веллсом и мисс Маргарет Чейз, единственной дочерью — и единственной родственницей — Энсона Траверса Чейза, одного из самых могущественных, самых безжалостных и, несомненно, самых состоятельных предпринимателей Нью-Йорка, входящих в число десяти тысяч самых богатых промышленников. К тому времени, как Катрин начала выходить в свет, его уже не было в живых — и, судя по всему, что она слышала о нем от отца, посещавшего тот же клуб, он сейчас горел в одном из кругов ада, предназначенных для тех, кто угнетал ближнего своего.

Но Катрин помнила о встрече с затворницей Маргарет Чейз на одном из тех огромных светских приемов, которые она имела несчастье посетить, пока ее отец лелеял надежды найти ей подходящую партию. Краткое знакомство, деликатное рукопожатие, обмен хорошо отработанными улыбками и похвалы платьям друг друга прежде, чем они перешли к другим светским обязанностям; но у Катрин сохранилось воспоминание о стройной, белокожей, довольно увядшей женщине, которая, вероятно, была бы необычайно красива, если бы в ее тонком лице было хоть какое-то оживление.

Полутора часами спустя, после двух чашек крепкого кофе и затем душа, Кэтрин позвонила приятельнице своего отца Ким Баскервиль, пожилой вдове, которая всю жизнь вращалось в тех кругах высшего нью-йоркского общества, где капиталы были составлены уже давно, и, по ее собственным словам, знала все обо всех, кто представлял из себя что-либо. Катрин знала, что Ким вставала рано — покормить своих шестерых птичек и трех пекинесов, — в шесть тридцать ее наверняка можно было застать дома после пробежки вокруг парка Грамерси.

— Маргарет Чейз? — спросила Ким, и в ее голосе послышался внезапный порыв сострадания. — О Боже, да, я знаю ее адрес, бедняжки, если она дома — она месяцами то ложится в больницу, то выписывается после химиотерапии. Рак поджелудочной железы — ее оперировали дважды, и сейчас… Говорят, что дело только во времени.

— О, — сказала Катрин, словно кусочек головоломки вдруг опустился на место, — о, мне так жаль. Эта красивая молодая девушка умирает.

— Что ж, — сказала Ким, к ее голосу возвращалась обычная твердость, — где жизнь, там и надежда, как говорится, только иногда бедная Маргарет казалась такой хрупкой. Вам, вероятно придется связаться с мистером Даттоном — Генри Даттоном: он к ней ближе всех с… да, с ноября, тогда они, по-моему, познакомились. Просто удивительно, как он о ней заботится. Да и почему бы ему в самом деле этим не заниматься — она оставляет ему за милосердие все до цента.

— Правда? — Катрин опустилась на краешек табурета, сняла с головы полотенце и начала расчесывать волосы пальцами, чтобы они быстрее просохли. За окном снова начал моросить серый дождик, мелкий, нудно барабанящий по террасе, отражение тоски письма, написанного в Париже столько весен назад.

— Да, совершенно открыто, — зачирикала Ким, услышав задумчивую нотку в ее голосе, — ты ведь знаешь, что людям нужно завещать кому-то деньги, и абсолютно естественно, что человек, зарабатывающий деньги милосердием, считает прибыльным предлагать свои услуги тем, кто болен и без семьи. Я только рада, что у нее есть друг, который за ней присматривает.

«Может быть, — подумала Катрин, записав адрес Маргарет Чейз и отправившись сушить волосы. — И может быть, я несправедлива к добросердечному человеку, занимающемуся тяжелым трудом». Но, основываясь на своем опыте работы в районной прокуратуре и жизни среди сливок нью-йоркского общества, где она выросла, она не замечала, чтобы перспектива денег выявляла в ком-то лучшие качества.

А Маргарет Чейз умирала. Катрин помедлила, перевела взгляд с зеркала туалетного столика на серое утро за окном, вновь чувствуя печаль от невероятной несправедливости всего этого. Наверняка это она поместила объявление в газете, она послала за ним, за человеком, женившимся на ней многие годы назад, которого она поклялась любить вечно.

И Катрин подумала, дал ли такую же клятву Отец.

В семь тридцать, приняв душ, накрашенная и одетая в изысканное сочетание красного с черным, Катрин пересекла мраморный шахматного рисунка пол холла одного из роскошных домов на Пятой авеню и дала на чай лифтеру, чтобы тот доставил ее к апартаментам Чейз в пентхаузе.

Генри Даттон встретил ее у двери.

— Прошу прощения, что пришла так рано.

Он покачал головой с приветливой улыбкой:

— Ничего страшного. Вы, очевидно, занятая женщина, так же как и я занятой мужчина… Хотите кофе, мисс Чандлер?

Поскольку она была на ногах с половины двенадцатого прошлого вечера, она кивнула, и он нажал кнопку переговорного устройства, заказывая кофе. Его принес молодой смуглый, прекрасно вышколенный человек, который обращался с серебряным подносом и эдвардианским кофейным сервизом тонкой работы безо всякого следа той заученной почтительности, которая была характерна для известных Катрин профессиональных дворецких. «Интересно», — подумала она, переводя взгляд снова на Даттона. По-своему симпатичный, русые волосы, светлые глаза… слишком светлые, подумала она. Бледно-голубые без теплоты. В серых слаксах, аккуратном синем спортивном жакете у него был тот же вид, что и у других профессиональных дельцов, которых она встречала: занятой, приглаженный, с тщательно отработанными отличными манерами.

Кофе был великолепный — Катрин всегда была своего рода знатоком, и месяцы питья бурды в конторе районной прокуратуры обострили ее восприятие. Он очень соответствовал всему облику комнаты, длинной, залитой солнцем, с только что побеленными стенами, богатой резьбой по дереву и панельной обшивкой, которая все еще сияла тщательно сохраняемой изначальной полировкой. Зелень на серванте — желтые звездчатые хризантемы и белые астры — явно стоили больше сотни долларов, хотя их цветы сейчас и завяли и их нужно было бы обрезать… Пространство самой комнаты, длиной почти сорок футов поперек фасада здания, было самодовольным и спокойным заявлением о цене комнаты.

Над мраморным камином на них смотрел портрет угрюмого мужчины лет за сорок. Художник явно старался придать своей модели величественный облик, запечатлевая каждую деталь гардероба и домашней обстановки с точностью прейскуранта, но его мастерство подвело его: рот мужчины выглядел как ловушка, его мелкую душу выдавали коварные жестокие глаза. Комплиментарность портрета была нулевой, но что касается сходства, оно было поразительным.

— Это отец мисс Чейз? — спросила она, и Даттон улыбнулся.

— Классический прохиндей, — сказал он, нотка восхищения в его голосе выдавала притворность этого осуждения, — в свое золотое время он помогал финансировать обе стороны испано-американской войны. Депрессия его не коснулась…

Движение в дальнем конце комнаты заставило его повернуть голову. Катрин увидела средних лет латиноамериканку в одежде медсестры, стоящую в дверях. Даттон сказал: «Извините», — и, поднявшись, пересек комнату, чтобы поговорить с ней. Потягивая кофе, Катрин наблюдала за ним — медсестра жестикулировала и кивала, как бы говоря «ничего страшного», Даттон качал головой. Наконец он положил руку на худенькую спину медсестры и проводил ее назад в просторы неизвестной комнаты.

Когда он вернулся, на лице его было написано сожаление:

— Простите, мисс Чандлер, Маргарет сейчас не расположена никого принимать. Вероятно, завтра.

— Прекрасно, завтра, — сказала Катрин, взглянув на него, когда он снова занял место на стуле напротив того диванчика, где сидела она. — Только скажите мне когда.

— Если бы я знал, — он печально вздохнул, — но ее состояние не позволяет мне сказать вам точно. — Он размешал сливки в кофе. Глядя в эти светлые глаза, на рот, который при всей подвижности губ обладал твердостью, очень напоминающей портрет, смотрящий из-за его плеча, Катрин почувствовала, что этот человек заговаривает ей зубы. — Может быть, я смогу вам чем-то помочь?

Катрин отпила глоток кофе:

— К сожалению, это личное дело.

Светлые глаза сузились от любопытства:

— Мне показалось, вы сказали, что вы из районной прокуратуры?

— Да, — ответила Катрин, — и тем не менее это личное дело.

Она поставила чашку и вынула из сумочки визитную карточку, которую положила рядом с окаймленной серебром сахарницей.

— Мой служебный телефон на карточке, — сказала она, поднимаясь, — так что вы сможете связаться со мной завтра, как только мисс Чейз будет к этому расположена.

— Конечно, — улыбнулся Даттон и лично проводил ее до двери. — Мисс Чандлер, — добавил он, открывая дверь на лестничную площадку. С плащом, переброшенным через руку, она обернулась к нему. Он поднял бровь: — Вы всегда так загадочны?

Она одарила его лучшей из улыбок сожаления, извиняясь, но не отступая и не проговариваясь.

— Профессиональная болезнь, — извинилась она. Что-то ее настораживало в этом человеке, что-то слишком гладкое, слишком просчитанное вперед, хотя она ни за что не смогла бы определить, что именно. Возможно, это было упоминание Ким о зарождающемся здесь наследстве и этом вовремя подсуетившемся парне. — Спасибо за кофе.

Спускаясь вниз в лифте, Катрин поймала себя на мысли о том, удалось ли Отцу увидеться вчера с Маргарет и знал ли Генри Даттон что-либо об обстоятельствах, заставивших Маргарет дать объявление.

Генри Даттон стоял в вестибюле апартаментов Маргарет Чейз несколько мгновений после того, как дверь на лестницу захлопнулась. Затем он задумчиво вернулся в гостиную, где плотный молодой человек, принесший кофе, собирал сервиз.

— Коннор, — позвал Даттон, и молодой человек поставил поднос и подошел к нему. Аккуратный жакет Коннора не мог скрыть ширину его плеч, то, как он держал руки, было словно ярлыком человека, накачавшего мускулы, гладкое симпатичное лицо было невыразительным и холодным.

— Алора говорит, мисс Чейз снова вас спрашивала, — доложил Коннор, и Даттон кивнул.

— Я к ней зайду через минуту, — он качнул головой в сторону входной двери, — женщина, которая только что была здесь…

— Сэр?

— Пожалуйста, удовлетвори мое любопытство, — сказал Даттон, — выясни, что ей надо.

Секунду Коннор размышлял, а затем кивнул, соглашаясь.

— Молодец. — Даттон прошел через комнату, затем в дверь и по короткому коридору в комнату, где лежала Маргарет.

Шторы были чуть-чуть открыты, и проникавший тонкий луч апрельского солнца делал свет все еще горевшего ночника грязным и мутным. За окном только что прошел дождь, и едва видимые сквозь тонкую щель сверкающие башни Рокфеллеровского центра, фантастические формы здания компании «Крайслер» и острый шпиль Эмпайр-Стейт, казалось, плавали на фоне свежеомытого неба, чистые и яркие, как кадр из какого-нибудь невероятного фантастического фильма Голливуда. Маргарет сидела в постели, обхватив себя руками. Ее лицо казалось опустошенным.

— Маргарет… — Даттон озабоченно нагнулся к ней.

Она повернула к нему глаза и вздохнула:

— Я чувствую себя так, словно проспала полвека. — Она провела рукой, худой и покрытой пятнами из-за обесцвечивающей химиотерапии, по коротко остриженным седым волосам и издала звук, который мог бы быть горьким смехом: — Боже, я, должно быть, ужасно выгляжу.

Она действительно так выглядела, но Даттон тепло улыбнулся:

— Ты прекрасна, как всегда.

— Я на черта похожа. — И на мгновение твердость ее губ напомнила о силе человека на портрете в другой комнате. Затем она вздохнула, расслабляясь, и продолжала: — Думаю, что прогулка пойдет мне на пользу. Немного посмотреть на настоящую зелень и подышать свежим воздухом.

«И может быть, купить газету», — подумал Даттон (в холле был киоск) и умиротворяюще сказал:

— Мне не нравится эта идея. Тебе нужно отдыхать. — И он отправился снова задернуть шторы, отсекая сверкающий день.

Маргарет провела руками по лицу, оглянулась в поисках очков и часов, которые всегда стояли на тумбочке рядом с ними. Но там был только набор пузырьков с лекарствами, стакан воды — даже «Таймс» с ее объявлением унесли.

— Который час? — пробормотала она.

Даттон присел на стул возле ее кровати и вынул несколько таблеток из чашечки, приготовленной сиделкой.

— Время принимать лекарства. — В действительности было на час или на два раньше нужного времени, но Даттон решил, что так будет лучше.

— Ненавижу их.

Он протянул ей таблетки, вкрадчиво улыбаясь:

— Ты должка быть благодарна им.

В ее голосе была горечь, но вместе с гранитной твердостью, которую иногда вырабатывает долгое страдание:

— Ненавижу болеутолители. Небольшая боль хороша для души.

— Ну давай же, — настаивал Даттон, в его голосе слышалось едва заметное нетерпение. — У меня встреча с Плановой комиссией по поводу приюта, который мы строим, и она началась пять минут назад. — И он снова, наполовину поднимаясь, протянул ей таблетки; она немного отстранилась, когда на нее упала его тень, как будто его рост и сила несли скрытую угрозу.

— Пожалуйста, Генри, — простонала она, — я не хочу.

Его голос был убеждающим, но непреклонным:

— Давай, давай, Маргарет, пей лекарство сейчас… доктор велел.

Их глаза встретились, ее — наполненные безнадежной усталостью, знанием того, что это не имеет значения. А почему бы и нет, подумала она. Зачем утруждать себя борьбой? Она скоро умрет — доктора обещали ей в лучшем случае месяц, вероятно, намного меньше этого… А на объявление нет ответа. Алан, очевидно, был прав.

Пересилив себя, она взяла стакан с водой, протянутый им, таблетки, которые он вложил в ее обессиленную руку. Проглотив их, она откинулась на подушки с болью и ощущением тошноты, не зная больше, был ли это результат рака, или химиотерапии, или таблеток, которые она принимала, как казалось, уже годы…

Алан скорее всего был прав…

Она нахмурилась.

— Не понимаю, почему Алан не позвонил, — произнесла она, и Даттон с улыбкой пожал плечами.

— Ну… ты же знаешь Алана, — сказал он с подчеркнутым осуждением.

— Вот именно, — сказала Маргарет, чувствуя, как ее голос и мысли начинают закипать, — Я прекрасно знаю Алана.

Но груз фенобарбитала тянул ее вниз; она опустилась на подушки, смущенная, усталая и неспособная размышлять. Она засыпала с мыслями о том, как выглядит трава, мокрая и яркая после утреннего дождя, и с надеждой на то, что, когда она проснется, позвонит Алан, чтобы сказать, что с ним связался Джекоб, что Джекоб вернулся…

Она прошептала: «Я замерзла», — и Даттон натянул на нее повыше одеяла, в то время как она погружалась в туманный сон.