Красавица и чудовище

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Бездна была одним из тех мест, которое редко посещалось жившими Внизу, они даже старались пореже думать о нем, потому что неприятна была даже сама мысль об этом. Нижний мир большей частью представлял собой переплетение старых коллекторов и неиспользуемых шахт, пробитых давным-давно при строительстве метрополитена или подземных дорог, но впоследствии заброшенных, из старых подвалов, вырытых для тех или других надобностей, но потом забытых — но надобностей, по крайней мере, человеческих и понятных. Да и сама по себе геология Манхэттена была сплошной чересполосицей, лабиринтом природных трещин, древних речных промоин, высохших водопадов, нарывших еще более глубокие и заиленные туннели, в которых всегда можно было натолкнуться на пески-плывуны, но тем не менее достаточно прозаических для того, кто смог изучить их темные закоулки.

Но здесь были и места совсем другого рода, шахты, помещения и туннели невероятной глубины, явно не имеющие ничего общего с тем миром, откуда пришли Отец и его друзья, и Бездна была одним из таких мест.

Согласно теории Отца, Бездна представляла собой просто своего рода вертикальный канал, пробитый газами в базальтовой скале, обычной для таких глубин — около семисот футов, — а его цилиндрическое сечение и совершенная отвесность являли собой игру природных сил. Но другие шептались, что только человеческие руки могли создать такое огромное отверстие семидесяти футов в диаметре и уходящее прямо вниз, словно вырезанное по отвесу, в невероятные глубины преисподней, заполненное, что осветил брошенный вниз зажженный факел, медленно перетекающими клубами тумана, скрывавшего собой все, что лежало ниже. Безусловно, именно человек вырубил неглубокие выщербленные ступени, которые начинались от входа к этой пропасти, шли вдоль стены на протяжении примерно тридцати метров и, подойдя к самому отверстию, исчезали в нем. Но с какой целью было это сделано и как давно, не знал никто, даже Отец, и никто не мог себе это даже представить. Для этого надо было иметь воображение, превосходящее фантазию Эдгара По… Время от времени кое-кто из живущей в Туннелях ребятни подбивали друг друга прийти сюда, чтобы бросить что-нибудь вниз и сосчитать до прихода звука падения, но ни одному из них еще не удалось услышать такой звук.

В своих постоянных поисках знаний Отец как-то раз опустил в эту заполненную туманом глубину веревку с привязанным к ее концу обломком скалы весом в пятнадцать фунтов. Он дважды добавлял новый стофутовый отрезок веревки к первоначальному концу — все, что у него было, но этот импровизированный зонд так и не достиг дна. Поэтому большинство людей просто держалось подальше от этого жуткого места. Скала, в которой проходила эта шахта, испускала слабый зеленоватый свет, тянувший из бездонной глубины ветерок стонал и завывал, что ветру делать не полагалось, а многократное эхо превращало эти завывания во что-то, напоминавшее нечеловеческие слова.

Кьюллен знал, что на своем пути туда они никого не встретят, и так оно и было. Сам побывав не в одном дозоре, он прекрасно понимал, что они уже обнаружены, еще до того, как услышал переданное Паскалем по трубам предупреждение, и надеялся только на то, что у его друзей хватит смысла, поняв, что они держат путь к Бездне, остаться в стороне. Этот Торп со своим сверхсовременным оружием мог перебить их всех, лазерный прицел позволял целиться даже в полной темноте — воистину тигр среди ягнят.

И он, Кьюллен, был тем самым человеком, который приподнял завесу над их миром. Именно он привлек к ним внимание внешнего мира, он сделал выгодным для постороннего открыть скрываемые ими тайны… Только он виноват в том, что соблазнил пришельца спуститься вниз.

Угрызения совести и ужас снедали его вместе с разрывающими душу воспоминаниями о том, как он поступил с Мышом. Он был просто-напросто глупцом, себялюбивым слепцом. Мышь наверняка уже умер — Мышиная Нора находится так глубоко, могут пройти часы, прежде чем кто-нибудь спустится туда… Кожаный мешок с золотом и драгоценными камнями оттягивал его руки. Все его мускулы ныли после долгого пути вниз, к Бездне, лестница сменялась лестницей, один уходящий вниз туннель — другим, и горечь раскаяния уничтожила его страх. Он должен был прислушаться к словам Винсента, советовавшего ему принять мудрость Отца; оглядываясь мысленно назад, он все еще не мог поверить в то, что он совершил сделанное им, сказал произнесенное им.

Он вел себя как пьяный — пьяный мечтой о Хорошей Жизни, опьяненный запахом денег… По дороге через пустынные подвалы какого-то многоквартирного жилого дома, в которых был ближайший вход в Нижний мир, Кьюллен подумал: а не повернуться ли ему к своему преследователю и, под смертоносным взглядом рубинового глаза лазерного прицела, попросить Торпа пристрелить его и забыть обо всем? Потеряв все в одном мире и будучи достаточно глупым, чтобы отрезать себе путь в другой, он осознал, что ему не для чего жить.

Но, взглянув через плечо, он прочитал в холодных серых глазах Торпа, что даже если бы он сделал это, даже если бы покончил с собой, чтобы сохранить секрет Нижнего мира, Торп не прекратил бы поиски золота. Сам пережив приступ золотой лихорадки, Кьюллен видел в глазах этого человека тот же недуг. Напоминая сейчас акулу, почуявшую запах крови, Торн не остановился бы перед любыми средствами — начав скорее всего с подруги Винсента Катрин — и, вероятнее всего, добился бы своей цели.

Он не должен был позволить этому случиться. Поэтому ему оставался только один выход: темная глубина Бездны.

По крайней мере, ничего не изменится, даже если он погибнет, пытаясь это сделать. Тот факт, что по пути Вниз Торп назвал ему свое имя, убедил его: этот человек не позволит ему уйти и стать источником информации.

Они миновали выщербленную каменную арку, ведущую к провалу, и остановились на верхней ступеньке древней лестницы, без поручней и очень опасной, освещенные слабым светом нескольких факелов, постоянно горящих здесь, — на этом когда-то настоял Отец. Перехватив поудобнее кожаный мешок в ноющей от усталости руке, Кьюллен взглянул через плечо и увидел, что Торп оглядывается в благоговейном ужасе, потрясенный совершенной необъятностью этого места.

— Какого дьявола мы сюда пришли?

— Вы сами это сказали, — успокаивающе произнес Кьюллен, — мы пришли сюда к дьяволу — это самое место для нас обоих. — И с этими словами он ударил мешком с золотом по пистолету Торпа.

Оружие, вращаясь, взлетело в воздух, ударилось о стену где-то за их спинами и с лязгом упало на каменные ступени. Но у Кьюллена не было времени обо всем этом раздумывать — Торп бросился на него, как тигр, пытаясь достать руками горло. Кьюллен отступил, изворачиваясь и пытаясь освободиться. Мешок с золотом упал на ступени с тяжелым мелодичным звуком, на мгновение заставившим их застыть на месте — спотыкаясь, теряя равновесие, оскальзываясь на покрытых влагой каменных ступенях. Кьюллен был выше и жилистее, но Торп мускулистее, моложе, сильнее и, самое главное, гораздо более привычным к насилию.

Кьюллен хватал ртом воздух, пытаясь оторвать от своего горла сжимающие его руки; в следующее мгновение Торп ногой подсек его ноги и повалил на спину… Края ступеней врезались ему в спину, и он почувствовал всем телом вздымающееся вокруг него влажное дыхание Бездны. Он завертелся, пытаясь обрести равновесие, его голова свешивалась над рокочущей темнотой, но в грудь ему уперлись колени Торпа, пригвоздив его к камню!

Но тут громче, чем необычное нечеловеческое эхо пропасти, раздался другой рев, дикарский рев разъяренного животного. Повернув слегка голову, Кьюллен увидел массивную фигуру Винсента, чей силуэт выделялся на фоне слабо фосфоресцирующих скал туннеля.

Торп повернул голову, изумленный и напуганный появлением этого ужасного призрака. С ощеренными клыками, с глазами, горящими золотым огнем в полутьме, Винсент прыгнул, его мантия взлетела следом за ним, напоминая крылья птицы. Раздался крик, и в воздухе растекся запах крови, Торп отлетел на несколько ступеней вниз по лестнице, нащупывая там пистолет. Винсент ринулся за ним, но Кьюллен, чувствуя, что теряет равновесие, вскрикнул: «Винсент!» И тот развернулся, поймал его руку и отдернул от страшной Бездны…

И в то же мгновение Торп схватил свое оружие и прицелился. Время словно замедлило свой ход для Кьюллена — он увидел, как карминный луч лазера, медленно поднимаясь, уперся в переносицу Винсента. Расстояние между Винсентом и Торпом было слишком велико, чтобы он смог покрыть его в один прыжок — пуля все равно настигла бы его в воздухе на середине этого пути… Хотя он понимал, что любое его движение может притянуть к нему молчаливую смерть, заключенную в этом луче, Кьюллен нагнулся и схватил единственную вещь, бывшую под руками, — кожаный мешок с золотом. И изо всех сил метнул этот мешок, весивший добрых пятнадцать фунтов, в Торпа.

Восстанавливая потом события в своей памяти, Кьюллен, к своему удивлению, сообразил, что мешок не ударил Торпа достаточно сильно, чтобы лишить его равновесия. Он только задел его по плечу — этого было достаточно лишь для того, чтобы на полсекунды сбить его прицел. Но он по-прежнему мог бы с легкостью убить Винсента — если разделаться с Винсентом было главной его заботой.

Но это было не так. Видя, что мешок вот-вот исчезнет в жуткой глубине Бездны, Торп схватил его на лету.

И потерял равновесие.

И упал.

Кьюллен, стоя на коленях и трясясь всем телом от пережитого ужаса, цепляясь за тяжелую накидку Винсента и чувствуя на своих плечах тяжесть его дружеских когтистых лап, вновь обретая дыхание и начиная понимать, что его жизнь продолжается, не мог отделаться от чувства, что он все еще слышит крики летящего в Бездну Торпа, доносящиеся из ее мрака и тумана, хотя эти крики на самом деле уже давно затихли.

Благодаря Бездне они наконец решили, что делать c сокровищем. Джеми вернула в общую кучу обрамленное в золото зеркало, Киппер — перстень с огромным сапфиром. Когда Кьюллен нагнулся, чтобы опустить крышку над сияющей желтым светом грудой, Винсент бросил туда же еще и золотое ожерелье, которое предыдущим вечером ему вернула Катрин, когда он сказал, что они собираются с ним сделать, то самое ожерелье, которое подарил ей Мышь только потому, что она, как и он сам, была другом Винсенту. Как сказал Торп, бывают подарки и подарки, и в некоторых случаях недостаточно ничего не знать об их происхождении.

Они почти не говорили, когда волочили сокровище по тоннелям, ведущим от Мышиной Норы. Но все, кто принимал в этом участие — Винслоу, Бенджамин, Мэри, Джеми и все остальные, даже дети, — похоже, чувствовали, что в этих совместных усилиях, в этой борьбе с тяжелым металлом, в бесконечно длинных коридорах и на нескончаемых лестницах между ними вновь рождается тот союз, который ценнее любого количества украденного золота.

И там, у края Бездны, Отец обратился к ним всем, его изможденное лицо выглядело совершенно спокойным в мертвенном свете факелов и слабом сиянии нависающих над Бездной скал.

— Все ли согласны с тем, что то, что мы намереваемся сделать, является единственным выходом из положения?

Ему ответил гул голосов, приглушенных и усталых: «Только так и можно…», «Достаточно неприятностей…», «Нам этого не нужно. Пусть его здесь не будет», «Мы должны от него избавиться…», «Нам это уже очень дорого обошлось».

Так оно и есть, подумал Отец, глядя на закрытую крышку сундука. Они могли навсегда потерять чувство дружбы, возникшее в результате тяжкой борьбы за выживание без контактов с Верхним миром; общество, которое поддерживало каждого из них, физически и эмоционально; защищенность, которую в этом союзе чувствовал каждый. И они уже дорого заплатили за это, мысленно отметил он, самоуважением, если вспомнить все, что они наговорили и наделали. Они чуть было не заплатили за это жизнью Мыша. Убежденный рационалист, Отец не верил ни в древние заклятия, лежавшие на этом золоте, ни в поверья, гласящие, что несчастья следуют за сокровищами, притягиваемые к ним пролитой кровью их хозяев. Не было у него и никаких свидетельств того, что сокровища были похищены, стали добычей пиратов, в свое время бороздивших воды Нового Света и не делавших исключения ни для местных плантаторов, ни для приезжих купцов. Но в глубине души он был уверен, что эти вещи были добыты неправедными путями и, как очень многие вещи Верхнего мира, могут причинить каждому, кто их коснется, лишь горе и страдание.

— Пора, — сказал Кьюллен и нагнулся, чтобы столкнуть сундук вниз. По толпе прошло движение, послышались неясные голоса. Кьюллен обернулся на шум как раз вовремя, чтобы увидеть проходящего сквозь толпу и приближающегося к нему Мыша. Они взглянули в глаза друг другу, Кьюллен — с облегчением от вида своего друга, вставшего на ноги, но еще и с чувством вины и раскаяния, будучи не в состоянии забыть потрясенного неожиданностью взгляда Мыша.

Но Мышь только протянул руку и улыбнулся, радуясь тому, что его друг вернулся живым и здоровым, исцелившимся от той странной болезни Верхнего мира, которая было разделила их. Выпрямившись, Кьюллен пожал протянутую ему руку, не в состоянии поверить, что он был так болен и глуп, чтобы предпочесть сокровище — в конце концов, как сказал Мышь, «просто бумагу», — теплоте мужской дружбы.

Мышь наклонился, стиснув зубы — его раны и швы на них еще болели, — чтобы помочь Кьюллену столкнуть сундук, который они нашли.

— Погодите…

Это был голос Винсента. Оба друга обернулись, удивленные, Кьюллен был совершенно уверен, что именно Винсент больше всех страдал от появления сокровища и — отчасти вследствие воспитания Отца отчасти будучи не совсем человеком — менее всех был подвержен эпидемии алчности. Он стоял немного в стороне от других, у самого края бездонной пропасти, слегка склонив свою рыжевато-коричневую голову. Но теперь он выступил вперед и встал, освещенный светом факелов, голубые глаза под нависающими бровями сверкали, ветер, дующий из Бездны, развевал полы его мантии и играл длинными прядями его гривы.

— Мы не должны делать этого, — произнес он своим низким голосом.

Немного опешив от неожиданного препятствия, Отец произнес, тщательно выбирая слова:

— Но мы все согласились, что есть только один выход.

Винсент отрицательно покачал головой.

— Если мы сбросим это сокровище вниз, значит, оно победило нас, — сказал он, — пусть для него нет места в нашем мире, но в других мирах, в Верхнем мире, есть много голодных и бездомных.

Когда эти слова проникли в души людей, по толпе прошло движение. В первый раз Кьюллен подумал без искажающего воспоминания отчаяния о черных днях своей жизни после смерти жены, когда ему буквально негде было приклонить голову; руки Мэри непроизвольно вскинулись к лицу при мысли о детях, которых она потеряла; пальцы Джеми сжались на руке Мыша. Те же, кто был рожден Внизу, как Винслоу и Паскаль, промолчали тоже, отчасти памятуя свои походы Наверх, отчасти рассказы тех, кто покинул тот мир. Живя тем, что отвергал Верхний мир, они чересчур хорошо знали, какую юдоль уготовал он рожденным слабыми.

Винсент продолжал:

— И хотя мы живем отдельно от того мира, мы не можем отрицать того факта, что мы часть друг друга. Мы не можем отвернуться от того мира.

«Уж не Катрин ли внушила ему такие мысли?» — подумал Отец, глядя вниз на Винсента, стоявшего наполовину в темноте, наполовину в свете факелов, напоминая некоего демона, охраняющего это мрачное царство мертвых. Или они родились после всех тех долгих наблюдений над людьми города в его аллеях и парках, над людьми Верхнего мира, к которому Винсент питал всегда такое деятельное сострадание? Или они появились просто потому, что Винсент был тем, кем он был, потому что его не затронула жажда золота, потому что эти странные глаза, напоминающие драгоценные камни, видели так ясно? Всегда настороженный по отношению к Верхнему миру и обиженный им, Отец осознал, что его возлюбленный приемный сын был прав.

— И что же вы в конце концов с ним сделали? — тихо спросила Катрин, глядя вниз — на темные вершины деревьев Центрального парка, на поток света, тянувшийся, несмотря на столь поздний час, из его западной части. Рядом с ней, на фоне переливающихся огней и черного бархата неба над ними, обрисовывался странный плоский профиль Винсента.

— Оставили его у порога приюта Святой Регины для бездомных, — ответил он, повернув голову, чтобы видеть ее глаза.

— Знаю его, — сказала Катрин, — им перепадает не так уж много пожертвований — у них иногда даже бывает нечем оплатить аренду, — но они преданы делу.

— Они… понимаешь, я долго наблюдал за ними, видел их многие годы на аллеях и задворках города. Я думаю, одна или две сестры этого приюта даже догадываются о моем существовании, хотя и не знают, кто я такой, — они несколько раз оставляли для меня еду. Они хорошие люди, у них свои собственные проблемы, и в то же время они слышат призыв свыше давать кров всем обездоленным.

Он слегка улыбнулся, по его лицу скользнула ухмылка, а в голосе появились довольные нотки:

— Только все вместе мы смогли поднять Наверх все сокровище, тащили его вверх по бесконечным лестницам и переходам всем народом, даже Отец, кому, кажется, не очень понравилась эта идея, работал вместе со всеми, чтобы принести этот дар. На это было приятно посмотреть. И, — добавил он, все так же лукаво усмехаясь, — вся эта физкультура в конце концов внушила даже сомневающимся здоровое отвращение к таким большим количествам золота. Кьюллен постучал в дверь приюта и поскорее скрылся; я же ждал, прячась в тени, что будут делать сестры, внесут ли они сокровище в дом. Думаю, они смогут распорядиться им достойно, сохранив уважение к его древности…

— Интересно, — сказала Катрин, обнимая его и прячась в тепло его накидки, — что они подумали при этом?

Винсент просто ответил:

— Что это был мираж.