Концессионер

Глава 9

Глава 9

Пролетка качнулась, набирая ход, и исчезла в потоке экипажей, оставив после себя лишь облачко морозного пара и оглушающую пустоту в моей душе.

Я стоял как вкопанный посреди тротуара. Шум Невского проспекта — цокот копыт, крики извозчиков, смех прохожих, перезвон колоколов с Казанского собора — все эти звуки вдруг отступили, стали глухими, нереальными, словно я оглох. Мир сузился до одной-единственной картины, выжженной в мозгу: ее смеющееся лицо, повернутое к другому. Я стоял так долго, не чувствуя ни ледяного ветра, ни того, как меня толкают спешащие пешеходы, пока чей-то раздраженный возглас:

— Чего встал столбом, любезный⁈ — не вырвал меня из оцепенения.

Механически, не разбирая дороги, я побрел прочь, в сторону Мойки, в свою гостиницу. В голове был хаос. Что это было? Неужели она? Не может быть… Обознался… Нет, это была она. Ее смех. Ее глаза. Ее жест, когда она поправляет выбившуюся прядь волос… Но… как? Почему?

Я лихорадочно перебирал в уме наше прощание там, в разоренном имении. Ведь обещала ждать… Клялась любить вечно… Что же случилось?

Первая, самая простая и жгучая, как раскаленное железо, мысль — измена. Деньги! Я вернул ей состояние. Она стала богатой невестой. И тут же забыла обо всем. Нашла себе блестящего гвардейца, столичного хлыща, а я стал не нужен, стал помехой ее новой, блестящей жизни. Эта мысль обжигала стыдом и яростью. Захотелось догнать эту пролетку, вышвырнуть оттуда этого офицерика, схватить ее за плечи и…

Но тут же включилась голова. Не могла она так… Это не похоже на Ольгу, которую я знал. Гордую, верную, стойкую. Мы же повенчаны перед Богом, пусть и наспех, почти тайно… Может, ей сказали, что я погиб? Сообщили, что я убит где-нибудь в Маньчжурии или сгинул в сибирских снегах. И она, погоревав, решила начать новую жизнь. Кто-то специально это подстроил! Но кто?

Я вошел в свой роскошный, тихий номер в «Демуте». Машинально бросил цилиндр и перчатки на стол. Подошел к огромному зеркалу в золоченой раме. Из него на меня смотрел усталый, осунувшийся человек с лихорадочным блеском в глазах. Человек, только что покоривший Сибирь, ворочающий миллионами, заключающий сделки с промышленными гигантами и бросающий вызов самой Империи. Человек, который сейчас чувствовал себя абсолютно разбитым и бессильным.

Мой взгляд упал на стол, где рядом с планами Путиловского завода лежали пачки акций «Сибирского Золота», казначейские билеты — символы моего могущества. Пыль. Все это оказалось пылью перед лицом простого вопроса: Что произошло?

В этот момент дверь моего номера отворилась без стука. На пороге стоял ротмистр Соколов. Его холодное, непроницаемое лицо не выражало ничего, кроме казенного долга.

— Владислав Антонович, — ровным голосом произнес он. — Вечер. Вам надлежит оставаться в нумерах до утра. Таков порядок для лиц под следствием.

Я молча смотрел на него. И с какой-то новой, страшной остротой ощутил свое полное, абсолютное одиночество. Соколов, выдержав мой взгляд, молча вышел, плотно притворив за собой дверь. Я остался один, в тишине роскошного номера, наедине со своей болью и растерянностью.

Я сидел так долго, уставившись в одну точку, что остывший чай в стакане покрылся тонкой пленкой. Стук в дверь вырвал меня из оцепенения. Вошел половой, доложил о приходе Кокорева. Я машинально велел впустить, не испытывая ни малейшего желания кого-либо видеть.

В номер буквально ворвался Василий Александрович — румяный с мороза, энергичный, полный планов и идей.

— Владислав! Я уже начал! — загремел он с порога, бросая на кресло бобровую шапку. — Запустил удочки в редакции «Биржевых ведомостей»! Есть там у меня один писака, Аристархом зовут, за сотню-другую любую статью напишет! Уже готовим первую публикацию — о несметных богатствах Маньчжурии и угрозе со стороны англичан!

Он возбужденно ходил по комнате, жестикулируя, но я почти не слушал его, лишь рассеянно кивал. Моя апатия так резко контрастировала с его неуемным энтузиазмом, что он наконец осекся.

— Ты чего не весел? — он внимательно посмотрел на меня. — Что с тобой?

— Видел я ее, Василий Александрович, — глухо ответил я.

— Кого? — не понял он.

— Ольгу. Невесту мою.

Я коротко, без эмоций, словно докладывая о биржевых сводках, рассказал ему о сцене на Невском: щегольская пролетка, ее смех, блестящий гвардейский офицер рядом.

Кокорев слушал, и его деловой азарт постепенно угасал, сменяясь искренним сочувствием, которое, впрочем, тут же окрасилось его неизменной купеческой практичностью.

— Эх, дела-то амурные… — он досадливо крякнул, наливая себе коньяку из графина на столике. — Ну, я, Владислав Антоныч, в этих тонкостях, признаться, не силен. Не мой профиль. Бабы — они, знаешь, как погода в Питере: то солнце, то дождь… Но тут, мне кажется, кручиниться рано.

Он подошел ко мне, положил тяжелую руку на плечо.

— Ты ж ей деньжищ отвалил немалых, так? Ну. А она теперь — девица не просто красивая, а с капиталом. Богатая невеста! А где капитал — там всегда охотники крутятся. Может, этот гвардеец и не амур ей крутит, а к состоянию ее присматривается? Дело-то житейское. А может, ей и впрямь сказали, что ты на Амуре сгинул. И она, погоревав, решила судьбу свою устраивать. Всяко бывает.

— Что теперь гадать… — с горечью произнес я. — Надо найти ее. Объясниться.

— Вот! — Кокорев оживился. — Вот это деловой разговор! Найти и объясниться.

— А как ее искать-то в этом муравейнике? — хмуро я посмотрел на него.

— Да просто же все, — тут же предложил он самое очевидное решение. — Дадим объявление в «Ведомости». «Такой-то, прибывший из Сибири, разыскивает девицу Ольгу Левицкую…» — так все друг друга ищут. Она прочтет и сама откликнется.

— Нет, — резко оборвал я его. — Не годится.

— Почему?

— Я не хочу, чтобы она знала, что я ее ищу, — в голосе моем снова появилась сталь. — Сначала я должен выяснить, что это за офицер. Кто он такой, и что его с ней связывает. А уже потом… потом я решу, что делать.

Проблема переставала быть душевной раной. Она становилась тактической задачей, которую нужно было решить.

Кокорев смотрел на меня, и на его лице появилось облегчение. Он снова видел перед собой того Тарановского, которого знал — хищника, стратега, человека, который действует.

— Верно, — кивнул он. — Сначала разузнать, потом — бой. Так по-нашему. Ну, тогда тут другое средство надобно. Газетой тут не поможешь…

Он задумчиво побарабанил пальцами по столу, на котором еще стояли остатки нашего коньяка.

— Раз так… раз нужно действовать тихо… значит, нужен нам человек особый. Сыщик.

— Сыщик? — с сомнением переспросил я. — Из полиции? Да разве они станут таким заниматься? Да и как я им объясню… эту деликатность? К тому же, я под надзором. Мой «ангел-хранитель» Соколов…

— Обычный околоточный — нет, не станет, — отмахнулся Кокорев. — Да и опасно. Разболтает всему околотку, что у богатого сибирского барина невеста с гвардейцем загуляла. Нет. Но в Петербурге есть один человек… Не совсем полицейский. Легенда. Говорят, может черта в аду найти, если хорошо попросить.

— Кто же это?

— Зовут его Иван Дмитриевич Путилин, — Кокорев понизил голос, словно говорил о чем-то почти сверхъестественном. — Чин у него не самый большой, служит начальником сыскной полиции. Но сам градоначальник без него шагу ступить боится, если дело запутанное. Он не такой, как другие. Не кричит, не машет шашкой. Он — как тень. Слушает, смотрит, запоминает всякую мелочь, что другой и не заметит. А потом, когда все уже думают, что дело — гиблое, он приходит и спокойно так, будто о погоде говорит, называет имя убийцы. Распутал недавно дело о похищении бриллиантов у графини… Нашел воров в самом Лондоне! Говорят у него глаз как у орла, а нюх как у собаки. Только вот подобраться к нему непросто. Он человек себе на уме. За всякое дело не берется. И денег не любит… вернее, любит, но честь ему, говорят, дороже.

Я слушал, и во мне боролись скепсис и надежда. Легенда? Или просто очередной столичный миф? Но выбора у меня не было.

— Попробуй устроить встречу, Василий Александрович, — сказал я. — Деньги — не проблема.

Кокорев кивнул и тут же отправил своего доверенного человека с запиской. Ответ пришел на удивление быстро. Встреча была назначена на следующий день, в полдень, в отдельном кабинете ресторана «Донон» — заведения дорогого, респектабельного, но достаточно тихого для конфиденциальных бесед.

Идя на эту встречу, я чувствовал себя непривычно неуверенно.

Путилин уже ждал нас. Он оказался человеком совершенно невзрачной внешности: средних лет, среднего роста, в скромном, идеально вычищенном, но не новом сюртуке. Ничего выдающегося, кроме глаз. Светло-серые, очень внимательные, они смотрели спокойно, но казалось, видели тебя насквозь, до самой души.

— Иван Дмитриевич, — представил нас Кокорев. — А это — тот самый господин Тарановский, золотопромышленник, о котором я вам писал.

Путилин коротко кивнул, не выказывая ни особого интереса, ни подобострастия.

— Иван Дмитриевич, дело у меня деликатное… — начал я, чувствуя, как слова застревают в горле. Я коротко, стараясь сохранять деловой тон, изложил ситуацию: внезапный отъезд невесты, неожиданная встреча на Невском, неизвестный офицер. — Мне нужно не просто найти ее. Мне нужно тайно установить личность этого господина. Кто он? Какое положение занимает? И что его связывает с Ольгой Владимировной?

Путилин слушал молча, не перебивая, его лицо оставалось непроницаемым. Когда я закончил, он несколько секунд смотрел в окно, на серый петербургский снег, а затем повернулся ко мне.

— Простите, господин Тарановский, — его голос был таким же невыразительным, как и его внешность, — но я — чиновник уголовной полиции. Я ищу убийц, воров, мошенников. Я не занимаюсь розыском сбежавших невест и не лезу в дела амурные. Это — работа для частных филеров, а не для начальника сыскной полиции Петербурга. Обратитесь к ним.

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

— Иван Дмитриевич, постойте, — остановил я его. — Дело не только в амурах. И, возможно, не в измене.

Он вопросительно поднял бровь.

— Возможно мою невесту используют как приманку и ширму. И что этот офицер связан с людьми, которые уже пытались меня убить и ограбить. У меня есть враги. Очень серьезные враги. Вы наверняка слышали, о переходе железной дороги, полностью под контроль подданных российской империи. Я поспособствовал этому и сильно.

От моего признания бровь поднялась еще выше.

— И я думаю, что, найдя этого офицера, вы выйдете на след не банального соблазнителя, а тех кому не понравилось, что железная дорога стала русской!

В его доселе скучающих глазах вспыхнул острый, профессиональный интерес. Он медленно сел обратно.

— Вот это… уже другой разговор, — произнес он. — Детали.

И начался допрос. Короткие, точные, неожиданные вопросы посыпались на меня градом. Он спрашивал не обо мне, а об Ольге: ее характер, привычки, круг знакомых, родственники в Петербурге, ее финансовое положение, даже о том, какие книги она читала. Я отвечал, поражаясь его памяти и умению выстраивать из разрозненных мелочей цельную картину.

Наконец, он поднялся.

— Хорошо. Я возьмусь за это дело. Деньги переведете на этот счет, — он протянул мне визитку банкирского дома Горенберга. Сумма, написанная на обороте, была внушительной, но я лишь кивнул. — Но условие одно, господин Тарановский. Никакой самодеятельности. Никаких попыток встретиться с ней или с ним за моей спиной. Вы теперь — просто зритель. Если я что-то найду — дальше действую я. По закону. Согласны?

Я скрипнул зубами. Отдавать контроль над ситуацией было невыносимо. Но другого выхода не было.

— Согласен.

Путилин кивнул и, не прощаясь, вышел из кабинета так же тихо и незаметно, как и вошел. Я остался один, глядя на визитку в руке и понимая, что только что отдал свою судьбу, в руки этого странного, невзрачного человека.

Следующие два дня превратились в пытку, делами заниматься совсем нехотелось. Я извелся. Ходил из угла в угол своего роскошного номера в «Демуте», как зверь в клетке. Пытался читать газеты, но буквы расплывались перед глазами. Брал в руки бумаги по «Сибирскому Золоту», но мысли упрямо возвращались к сцене на Невском, к смеху Ольги, к блестящему мундиру офицера. Ротмистр Соколов, моя молчаливая тень, неотступно следовал за мной даже в пределах гостиницы, и его бесстрастное присутствие лишь усиливало раздражение и чувство бессилия.

На исходе второго дня, когда я уже почти потерял надежду, в дверь тихо постучали. На пороге стоял Путилин. Он вошел так же незаметно, как и в прошлый раз, словно просочился сквозь закрытую дверь. Он не сел, предпочитая говорить стоя у окна, спиной к тусклому свету петербургского дня.

— Ну что, Иван Дмитриевич? — нетерпеливо спросил я, не в силах больше ждать. — Есть новости?

— Есть, господин Тарановский, — спокойно ответил он, поворачиваясь ко мне. — Новости есть. И они… любопытны.

Он достал из кармана маленькую, потертую записную книжку и начал свой доклад. Голос его был сухим, монотонным, лишенным всяких эмоций, будто он зачитывал полицейский протокол о мелкой краже.

— Барышня Ольга Васильевна Левицкая действительно прибыла в Петербург около полугода назад, после получения известий об улаживании дел по наследству. Сняла квартиру в доходном доме на Галерной улице. Ведет жизнь весьма уединенную, почти затворническую.

Он перевернул страницу.

— Из дома выходит редко. Раз в неделю — в Казанский собор к обедне. Иногда — прогулка по Английской набережной или в Летнем саду, всегда в сопровождении пожилой компаньонки. Посетителей почти не принимает, в свет не выезжает. Круг общения крайне ограничен.

Он сделал паузу и поднял на меня свои внимательные, бесцветные глаза.

— А теперь — самое любопытное, господин Тарановский. Никаких гвардейских офицеров. Никаких визитеров-мужчин, кроме старого стряпчего, ведущего ее дела. Никаких тайных встреч. И уж тем более — никаких прогулок в пролетках по Невскому проспекту. За последние две недели барышня вообще ни разу не покидала пределов своего околотка. Мои люди проверяли это особенно тщательно.

Я слушал его и чувствовал, как земля уходит из-под ног.

— Но… это невозможно! — выдохнул я. — Я видел ее! Своими глазами! Это была она!

— Глаза, господин Тарановский, — невозмутимо произнес Путилин, — самый ненадежный свидетель. Особенно, если душа взволнована. Память услужливо дорисовывает желаемое или пугающее.

Он закрыл свою записную книжку. Его работа была сделана.

— Так что, извините, — подвел он итог. — Либо вы обознались, приняли за вашу невесту другую даму. Что вполне вероятно в столичном-то многолюдье. Либо… — он на мгновение задумался, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на профессиональный интерес, — … либо кто-то очень умело разыграл перед вами спектакль. Пустил вам пыль в глаза.

— Спектакль? — я ухватился за это слово. — Но… кто? Зачем⁈

— А вот это, сударь мой, — Путилин слегка пожал плечами, — уже не входит в нашу сделку. Я нашел барышню. Она ведет безупречный, даже скучный образ жизни. Признаков преступления, связанного с ней или ее окружением, — нет. На этом мои полномочия все. Честь имею.

Он кивнул и вышел так же тихо, как и вошел, оставив меня одного в полном смятении. Я сел на диван, пытаясь осмыслить услышанное. Я не обознался. Я был абсолютно уверен в том, что видел Ольгу. Ее смех до сих пор звенел у меня в ушах. Но и не верить лучшему сыщику Империи, человеку, чья репутация была безупречна, у меня не было оснований. Его люди не могли ошибиться.

Путилин ушел, оставив меня одного в тишине номера, наедине с этой невозможной загадкой. Я должен был увидеть ее сам. Немедленно.

Не помня себя, я выскочил из гостиницы, едва не сбив с ног дежурившего у входа жандарма. «Стой! Куда⁈» — крикнул он мне вслед, но я уже прыгал в пролетку первого попавшегося лихача.

— Галерная! Номер семнадцать! Гони, чтоб чертям тошно стало! Двойная плата!

Экипаж рванул с места, едва не опрокинув меня на сиденье. Я смотрел на мелькающие мимо серые фасады петербургских домов, но ничего не видел. В голове стучало: «Ольга… Спектакль… Кто?..».

Я не знал, что скажу ей. Не знал, что сделаю. Знал только, что должен посмотреть ей в глаза.

Вот и Галерная. Старый, дорогой доходный дом с атлантами у подъезда. Я выскочил из пролетки, бросив извозчику ассигнацию, и взбежал по широкой парадной лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь гулким стуком в ушах. Третий этаж. Нужная дверь, обитая темной кожей.

Я замер, пытаясь перевести дыхание. Затем решительно постучал.

За дверью — тишина. Потом — легкие, быстрые шаги. Замок щелкнул.

Дверь распахнулась.

На пороге стояла Ольга.

Свежая, румяная, здоровая. Ни следа той бледной, измученной девушки, которую я оставил в Гороховце. На ней было изящное домашнее платье из переливчатого зеленого шелка, волосы уложены в модную высокую прическу. Она была точь-в-точь той смеющейся красавицей, которую я видел в пролетке на Невском.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Узнала. Ее лицо мгновенно изменилось. Румянец сошел, сменившись мертвенной бледностью. Губы приоткрылись, словно она хотела что-то сказать, но не смогла.

Не издав ни звука, она медленно закатила глаза и, как подкошенная, начала оседать на пол.

Я едва успел подхватить ее бесчувственное тело. Она была легкой, почти невесомой. Я держал ее на руках, глядя на ее бледное, безмятежное лицо, и ничего не понимал. За ее спиной — пустая, залитая утренним светом прихожая. Никого.