Концессионер

Глава 11

Глава 11

На следующее утро, ровно в десять, карета, в которой ехали мы с ротмистром Соколовым, остановилась у величественного здания Министерства иностранных дел на Певческом мосту. Серое, строгое, оно подавляло своей казенной мощью. Соколов, предъявив на входе какой-то документ, беспрепятственно провел меня внутрь, мимо застывших у входа часовых и вышколенных швейцаров. Мой статус поднадзорного здесь превратился в своеобразный пропуск.

Нас оставили ждать в огромной, гулкой приемной с высоченными потолками, лепниной и гигантскими окнами, выходившими на Дворцовую площадь. Я сел на жесткий, обтянутый темной кожей диван. Соколов, как изваяние, застыл у двери, его присутствие ощущалось физически, как холод, исходящий от мраморных стен. Время тянулось мучительно долго. Чиновники в темно-зеленых вицмундирах бесшумно скользили по натертому паркету, бросая на меня короткие, любопытные, оценивающие взгляды. Я чувствовал себя диковинным зверем, пойманным в Сибири и выставленным на обозрение столичной публике перед тем, как решить его участь.

Внутренние двери в дальнем конце приемной бесшумно распахнулись. Из кабинета вышел высокий, сухой старик в сопровождении молодого атташе. Я узнал его по портретам в газетах — английский посол, лорд Нейпир. Он прошел мимо, направляясь к выходу, и наши взгляды на долю секунды встретились. Его глаза — холодные, голубые, вежливые — не выражали ровным счетом ничего. Но мне показалось, что он знает все — и про Маньчжурию, и про карты, и про меня. Англичанин едва заметно кивнул — не мне, а просто в пространство, знак вежливости пустому месту — и проследовал дальше. Я проводил его взглядом, и по спине пробежал холодок. Змеиное гнездо!

Наконец, дверь снова открылась, и на пороге появился секретарь.

— Господин Тарановский? Его сиятельство князь Горчаков готов вас принять.

Он посмотрел на Соколова.

— Вас, господин ротмистр, просили подождать здесь.

Соколов молча кивнул. Я поднялся и, стараясь сохранять внешнее спокойствие, вошел в кабинет канцлера Российской Империи.

Он был огромен. Залитое холодным светом из высоких окон пространство казалось бесконечным. Стены почти полностью скрывались за гигантскими картами мира — Европы, Азии, Америки. В центре, как утес посреди бушующего моря политики, стоял массивный письменный стол темного дерева. И за ним, в глубоком кресле, сидел он.

Александр Михайлович Горчаков. Канцлер. Пожилой, но еще не старый человек в простом статском сюртуке без всяких регалий. У него было лицо уставшего аристократа — тонкие, породистые черты, высокий лоб мыслителя, седые волосы, аккуратно зачесанные назад. Он поднял на меня глаза — умные, чуть прищуренные, с тяжелыми веками, глаза человека, который видел все, знает все и бесконечно устал от этого знания, но продолжает нести на своих плечах неподъемный груз судьбы Империи.

Он не встал. Лишь кивком указал мне на стул напротив стола — маленький, жесткий, неудобный стул для просителей.

Я сел предложенного стула, чувствуя себя школьником перед строгим экзаменатором. Горчаков несколько секунд молча изучал меня, затем кивнул на двух других мужчин, присутствовавших в кабинете.

— Господин Тарановский, позвольте представить, — его голос был ровным, почти безразличным. — Барон Жомини, мой советник. Генерал-майор Игнатьев, директор нашего Азиатского департамента.

Я вежливо поклонился. Реакция была предсказуемой. Старый барон Жомини, известный своей англофилией и осторожностью, окинул меня брезгливым, холодным взглядом, словно перед ним было какое-то неприятное насекомое. Зато генерал Игнатьев — молодой, энергичный, с пронзительными, чуть раскосыми глазами и хищной усмешкой под черными усами — смотрел на меня с нескрываемым, почти азартным любопытством. Я знал его репутацию «ястреба», сторонника решительных действий на Востоке. Кажется, здесь у меня мог найтись неожиданный союзник.

Горчаков тем временем взял со стола лист бумаги.

— Итак, господин Тарановский, — он снова обратился ко мне, и его голос стал жестче. — Генерал-губернатор Восточной Сибири Корсаков прислал весьма тревожный доклад. Самовольный переход государственной границы. Вооруженное столкновение на территории Цинской империи. Захват и разграбление укрепленного поселения. Все это силами отряда, который вы, частное лицо, наняли из казаков Амурского войска. Вы понимаете, сударь, что поставили нас на грань серьезнейшего дипломатического кризиса? Мы еще не получили официальной ноты из Пекина, но она последует. И мы будем выглядеть в глазах Европы как нация дикарей, не способная контролировать своих же подданных.

Он отложил бумагу и в упор посмотрел на меня.

— Извольте объясниться!

Я ожидал этого. Линия защиты была выстроена еще в Иркутске.

— Ваше сиятельство, позвольте доложить, — начал я спокойно и четко. — Это была не частная война. Это была полицейская операция, вызванная крайней необходимостью. И мне как подданному Русского императора, пришлось взвалить на свои плечи. Банда хунхузов, совершив вторжение на землю Империи, разорила мои прииски и поселения союзных нам туземцев, убив десятки людей. Я счел своим долгом преследовать этих разбойников. Тот факт, что их главное логово оказалось за рекой, — лишь географическая деталь. Я действовал в рамках необходимой обороны и защиты интересов российских подданных.

— Ах, деталь? — язвительно вмешался барон Жомини, до этого молчавший. Его французский акцент придавал словам особую едкость. — Убийство десятков подданных Цинской империи на их собственной территории — это географическая деталь? Вы хотите втравить нас в войну с Китаем, а то и с Англией, молодой человек, из-за своих коммерческих интересов! Вы авантюрист, сударь, опасный авантюрист!

Прежде чем я успел ответить на этот выпад, в разговор решительно вмешался генерал Игнатьев. Он подался вперед, и в его пронзительных глазах блеснул азартный огонек.

— Позвольте, барон! — его голос был резок и энергичен, полная противоположность вкрадчивому тону Жомини. — А каких, собственно, подданных Цинской империи имеет в виду ваше превосходительство? Шайку разбойников, которых сами китайские власти боятся как огня и не могут контролировать уже десятилетиями? Господин Тарановский, по сути, сделал за нерадивого цинского амбаня его работу! Очистил пограничье от бандитов! Я бы на месте пекинского двора ему еще и награду выслал, а не ноты протеста строчил!

Я почувствовал мощную, хоть и неожиданную поддержку. Генерал Игнатьев, директор Азиатского департамента, человек, отвечавший за всю нашу политику на Востоке, фактически оправдывал мои действия. Это был шанс перейти в контрнаступление.

— Генерал Игнатьев прав, — сказал я, поднимаясь со стула и подходя к столу канцлера. — Но дело даже не в этом. А в том, что хунхузы — не хозяева той земли. Они лишь цепные псы.

Я расстегнул внутренний карман сюртука и выложил на стол перед Горчаковым пакет с трофейными документами — английские геологические карты и их перевод, сделанный Кошкиным в Иркутске.

— Вот истинные хозяева Маньчжурии, ваше сиятельство. И вот их планы.

Пакет с глухим стуком лег на полированное дерево стола, нарушая напряженную тишину. Горчаков медленно протянул руку и придвинул бумаги к себе. Барон Жомини брезгливо поморщился, словно боялся испачкаться о свидетельства диких азиатских дел. Зато Игнатьев подался вперед, его глаза горели хищным любопытством.

Я начал доклад, указывая пальцем на разложенные перед канцлером листы.

— Вот, ваше сиятельство, — я указал на карту. — Детальные геологические карты всего бассейна реки Мохэ, и даже верховьев Амура. Составлены британскими инженерами, с точностью, какой нет и у нашего Горного ведомства. Отмечены не только золотоносные россыпи, но и залежи угля, возможные выходы серебра. Это не просто разведка, это — планомерное изучение территории для захвата.

Горчаков молча рассматривал карту через лорнет. Его лицо было непроницаемо.

— А это, — я перешел к следующему документу, — финансовые выкладки. Предварительный план британской торговой компании, созданной специально под эту маньчжурскую концессию. Расчеты прибылей, смета расходов на «обеспечение безопасности»…

— То есть на подкуп амбаней и вооружение хунхузов, — вставил Игнатьев с мрачным удовлетворением.

— Именно, генерал, — кивнул я. — И вот — прямое тому подтверждение. — Я развернул пачку бумаг, исписанных смесью корявых иероглифов и аккуратной английской вязи. — Это переписка и отчеты одного из атаманов хунхузов, некоего Тулишэня, с его европейским куратором, «мистером Текко». Здесь — все: просьбы о поставках оружия, отчеты о «зачистке» территории от конкурентов, и вот… — я выделил несколько строк, — накладные на партию револьверов «Адамс», прошедших через порт Тяньцзинь. Классический английский почерк — действовать под чужим флагом.

Я видел, как изменилось лицо Горчакова. Легкая брезгливость сменилась глубокой, сосредоточенной хмуростью. Он поднял глаза на Игнатьева, потом снова на бумаги.

— Они лезут туда не для торговли чаем, ваше сиятельство, — я решил нанести завершающий удар, пока молчание не стало враждебным. — Они лезут за ресурсами. Они хотят превратить эту землю в свою неофициальную колонию, в сырьевой придаток своей Империи. И если мы им не помешаем, если мы будем продолжать прятать голову в песок, боясь испортить отношения с Лондоном, то через пять, максимум десять лет, получим у самых своих границ новый Гибралтар или Мальту. Английскую крепость, возможно, построенную руками тех же хунхузов, которая перекроет нам весь Амур и весь выход к океану. Они строят свою империю, пока мы обсуждаем детали протокола!

В кабинете повисла тяжелая тишина. Было слышно лишь, как потрескивают дрова в камине и как шуршат бумаги в руках канцлера. Жомини выглядел откровенно испуганным. Лицо Игнатьева, наоборот, сияло почти мальчишеским восторгом от открывшихся перспектив.

— Это… это провокация! — наконец выдохнул барон Жомини, его голос дрожал от волнения. — Господин Тарановский пытается оправдать свое самоуправство, выдумав некую «английскую угрозу»! Он сознательно искажает факты, чтобы втянуть нас в прямой, катастрофический конфликт с Великобританией! Это безумие! Он просто авантюрист, играющий судьбами Империи!

— Провокация⁈ — взорвался Игнатьев, вскочив со своего места так резко, что стул за ним с грохотом откатился. Его кулаки сжались, а глаза метали молнии в сторону перепуганного барона. — Да это casus belli! Прямое, наглое вмешательство англичан в дела региона, который является зоной наших исключительных интересов! Пока мы тут, в Петербурге, боимся собственной тени, обмениваемся любезностями с лордом Нейпиром и расшаркиваемся перед лондонскими банкирами, англичане, как всегда, тихой сапой, забирают у нас из-под носа целый край! Их нужно остановить! Немедленно! И господин Тарановский, — он резко повернулся ко мне, и в его взгляде было неприкрытое восхищение и азарт соратника, — единственный, кто не побоялся посмотреть правде в глаза и действовать! Он — герой, а не преступник! Его награждать надо, а не судить!

Голос Игнатьева, полный ярости и убежденности, еще гулко отдавался под высокими сводами кабинета, когда Горчаков медленно, почти лениво, поднял руку. Жест был едва заметным, но спор мгновенно оборвался. Барон Жомини поспешно умолк, бросая испуганные и гневные взгляды на Игнатьева. Генерал же, тяжело дыша, с вызовом смотрел на канцлера, его поза выражала готовность отстаивать свою позицию до конца.

Горчаков не обращал на них внимания. Его взгляд, долгий, тяжелый, немигающий, был устремлен на меня. Я стоял перед ним, чувствуя себя пойманным зверем под прицелом опытного охотника. Его умные, усталые глаза, казалось, пытались проникнуть за слова, за бумаги, за фасад сибирского нувориша, чтобы увидеть истинную суть — авантюрист? Патриот? Провокатор? Или просто удачливый игрок, случайно вытащивший на свет божий опасную тайну, способную взорвать хрупкий мир его дипломатических конструкций? Я стоял под этим взглядом, ощущая, как по спине ползет холодок, и понимал, что именно сейчас, в этой оглушающей тишине, решается моя судьба. Одно его слово — и путь мой мог закончиться не в роскошных салонах столицы, а в сыром каземате Алексеевского равелина, откуда мало кто возвращался. Все мои миллионы, все мои планы — все висело на волоске, на настроении этого усталого старика.

— Благодарю вас, господа, — наконец произнес канцлер своим ровным, обманчиво-мягким, почти бархатным голосом, который, как я знал из рассказов, мог быть страшнее любого крика. Он перевел взгляд на меня, и в его глазах не было ни гнева, ни одобрения — лишь бесконечная, всепонимающая усталость. — И благодарю вас, господин Тарановский. Ваши… сведения… — он сделал едва заметную паузу, словно подбирая слово, — крайне любопытны. И требуют самого тщательного изучения. В самой спокойной и доверительной обстановке.

Он слегка постучал пальцами по английским картам, лежавшим перед ним.

— Мы сообщим вам о нашем решении. Можете идти.

И все. Ни обвинений, ни похвалы. Ни угроз, ни обещаний. Лишь холодная, непроницаемая стена государственной тайны, за которой могли скрываться и награда, и плаха. Я почувствовал укол разочарования и одновременно — облегчения. Не раздавлен. Не отброшен. Значит, игра продолжается.

Я молча, сдержанно поклонился — сначала канцлеру, затем Игнатьеву, который проводил меня взглядом, полным невысказанной поддержки, и барону Жомини, чье лицо выражало лишь брезгливое недоумение. Затем повернулся и медленно пошел к двери, чувствуя на спине тяжелый взгляд Горчакова.

Дверь за моей спиной закрылась так же бесшумно, как и открылась, отрезая меня от центра власти.

Я снова оказался в гулкой тишине приемной. Ротмистр Соколов тут же шагнул мне навстречу, его лицо было как всегда непроницаемо. Он ничего не спросил.

Я не знал, кто я теперь в глазах этих людей — герой, спасший Империю от невидимой угрозы, опасный преступник, нарушивший шаткое равновесие мира, или просто пешка, которую временно сняли с доски, чтобы решить, стоит ли возвращать ее в игру или пожертвовать ради более важной комбинации.

Я знал только одно: петербургский гамбит только что начался. И ставки в этой игре были выше, чем все золото Сибири. Нужно было действовать, не дожидаясь их «решения».