Концессионер

Глава 6

Дернул тяжелую дубовую дверь — заперто. Я стучал, кричал, звал Ольгу, но в ответ мне была лишь гулкая тишина и вой ветер в голых ветвях деревьев.

Наконец, в маленьком сторожке у ворот я обнаружил признаки жизни — из трубы в тонкий дымок. Дверь мне открыл сгорбленный, высохший старик, в котором я с трудом узнал бывшего слугу Ольги. Он уставился на меня, как на привидение.

— Барин… Владислав Антонович… — прошамкал он, не веря своим глазам. — Живой…

— Что здесь случилось⁈ — прорычал я, хватая его за воротник тулупа. — Где Ольга? Где все⁈

— Уехамши… — неожиданно пролепетал он. — Все уехамши, барин. В Петербурге. Еще осенью. И Михаил Васильевич с нею же!

— Как в Петербурге? Почему⁈

Старик, видя мое состояние, засуетился, пригласил в свою каморку. Там, у теплой печки, он рассказал все, что знал.

— Так ведь у барышни нашей, Ольги Александровны, деньжата теперь нашлись, — начал он. — После того, как вы уехали, приехал господин стряпчий, бумагу привозил. Говорил, дела по имению покойного батюшки ее уладил.

Я слушал его, и свинцовый груз, давивший на сердце, начал понемногу спадать, сменяясь гулкой пустотой. Она жива. С ней все в порядке. Она просто уехала… потому что у нее появились деньги. Причем появились они моими усилиями.

— Она… она что-нибудь говорила? Обо мне? — спросил я, боясь услышать ответ.

Старик покачал голову.

— Сказала только, что вы по делу торговым словом в Сибири отбыли. Велела кланяться, коли свидимся.

Сердце снова ухнуло в пустоту. «Кланяться». Простое, вежливое, пустое слово. Я вышел из сторожки и снова посмотрел на заколоченный, мертвый дом.

Значит, — в Петербург. Что ж, это даже к лучшему. Мои собственные дела все равно вели меня именно туда.

Я вернулся на станцию, к ожидавшим меня жандармам.

— Передумал, господин ротмистр, — бросил я удивленному Соколову. — Едем дальше. В Москву, оттуда — в Питер.

И тут же, в конторе начальника станции, я отправил короткую телеграмму человеку, встреча с которой была мне теперь необходима. Короткую и ясную: «Прибываю завтра. Встречай. Тарановский».

По расписанию, поезда ходили довольно часто. Следующий должен был быть в 6 вечера. Но нашим планам не суждено было сбыться так скоро. Вернувшись на станцию, я обнаружил, что нижегородский поезд, который должен был прибыть с минуты на минуту, задерживается. «На неопределенное время».

— Когда будет? — спросил я начальника станции, замученного чиновника в форменном сюртуке.

Тот лишь развел руками.

— Как Бог даст, ваше благородие. Телеграфировали из Нижнего — задержка.

— Какая задержка⁈ — вскипел я.

— Обыкновенная, — невозмутимо ответил он, привыкший к гневу пассажиров. — Машинист запил. Сменного нет. Ждем, пока проспится!

— Как это — сменного нет? — не понял я. — Поставьте другого машиниста!

— Не положено, — зевнул он. — У каждого паровоза своя бригада. Приписанная к паровозу. Коли машинист захворал, паровоз стоит. Пока его бригада отдыхает, чужую на их машину ставить — не велено. Таков порядок еще при господах французах заведен.

Поговорив еще немного, я узнал много нового про наши железнодорожные порядки. Например, оказалось, что дорога, хоть и связывает два крупнейших торговых города — Москву и Нижний Новгород — совсем не отягощена грузами. Железнодорожные перевозки заказывают немногие — слишком дорогой тариф. Особенно удивительно, что цена перевозки зависит в основном от стоимости перевозимого товара — ее устанавливают как процент от объявленной стоимости. Из-за этого дешевые грузы оказывается перевозить много выгоднее чем дорогие. И еще многое, многое другое…

Мы говорили, а во мне закипала глухая ярость. Не на этого сонного чиновника — на саму систему, этот чудовищный, нелепый, средневековый порядок, где не человек для дела, а дело для человека. В моем прошлом, в XXI веке, на одном тепловозе, сменяя друг друга, работали три, а то и четыре бригады, обеспечивая бесперебойное движение. Американцы, с которыми я плыл по Амуру, с удивлением рассказывали мне то же самое — у них так принято уже давно, с самого начала. Паровоз — это просто машина, тягловая сила: он должен тащить грузы, а не ждать, пока его хозяин-машинист соизволит проспаться. Эх, много же еще придется тут поменять! Много.

Пришлось ночевать в Гороховце, в довольно-таки скверной гостинице с клопами.

Наконец, поутру поезд из Нижнего Новгорода, пыхтя и отдуваясь, показался на станции… Мы тронулись. Но само путешествие показалось мне чудовищно долгим.Дорога была одноколейной, и наш пассажирский состав то и дело загоняли на запасной путь, где мы по полчаса, а то и по часу, пропускали встречные товарняки. И не сказать, чтобы встречных поездов было много — скорее, наоборот — но все-же они здорово тормозили нас.Но делать было нечего — пришлось смириться.

Я сидел у окна, глядя на проплывающие мимо пейзажи. Весна вступала в свои права. Поля уже подернулись нежной, изумрудной дымкой молодой зелени, в перелесках цвела черемуха. Эта мирная, спокойная красота должна была бы умиротворять, но она лишь бередила душу, а мысли мои в это время витали далеко-далеко отсюда.

Тревога об Ольге, на время забытая в дорожной суете, вернулась с новой силой. Почему она уехала? Ведь у нее не было такого намерения… Что заставило ее сорваться с места и броситься в столицу? Может… может, в этом замешан другой мужчина? Она молода, красива, а теперь еще и богатая невеста — лакомый кусок для любого столичного хлыща. Да, мы были повенчаны перед Богом, наспех, почти тайно… но что значит этот перед соблазнами светского общества? А вдруг ей сказали, что я погиб? Сообщили, что она — богатая сирота, теперь снова свободна? Эти мысли жалили, как скорпионы, мешались с тревогой и горечью, и я с нетерпением ждал, когда же этот бесконечный путь, наконец, закончится.

В Москву мы прибыли с опозданием почти на сутки. Но едва я, сопровождаемый молчаливым Соколовым, ступил на перрон, как тут же оказался в объятиях огромного, похожего на медведя, человека в дорогом сюртуке.

— Владислав Антонович! Живой! Здоровый! — гремел бас Василия Александровича Кокорева. Он с силой хлопал меня по спине, и его широкое, бородатое лицо сияло искренней, неподдельной радостью.

— А мы уж тут всякого надумались! Год от тебя ни слуху, ни духу! Думали, сгинул где в своей Сибири!

Я с трудом высвободился из его объятий, коротко представив ему ротмистра, на которого купец лишь мельком глянул, тут же потеряв всякий интерес.

— Дела были, Василий Александрович. Большие дела, — усмехнулся я.

— Да уж догадываюсь! Ты же, чертяка этакой, без большой кутерьмы не можешь! — он экспансивно подхватил меня под руку. — Ну, да что ж мы здесь торчим! Поехали! В трактир к Тестову! Там и поговорим, как люди! Поросеночка знаменитого отведаем, щец с головизною похлебаем!

Трактир Тестова встретил нас шумом, гамом и густым запахом вкусной, сытной еды. В огромном, полном народа зале гремел румынский оркестр, а услужливые половые в накрахмаленных рубахах летали между столами, разнося дымящиеся блюда. Трактир Тествоа — самое «купеческое» заведение Москвы — был весь устроен под вкус московских негоциантов. Он даже назывался нарочито «трактиром», а не «рестораном». Местные воротилы отдыхали тут душой, находясь в кругу своих — без чиновников, без дворян, и уж тем более — без прочей шушеры.

— Значит так, любезный! — скомандовал Кокорев подбежавшему половому. — Вот этих господ — он указал на жандармов — угости «по-нашему», я потом оплачу. А нас с господином Тарановским препроводи в отдельный кабинет — нам потолковать надо!

Едва за нами закрылась дверь, с лица Кокорева тут же слетела маска веселья. Он тяжело рухнул на диван и, распустив галстук, вытер платком потный лоб.

— Ох, Владислав Антонович… тяжело! — выдохнул он. — До ручки доходим, ей-богу!

— И что же у вас не так? Рассказывайте, любезнейший Василий Александрович! Может, поможем горю! — подбодрил его я.

И он начал рассказывать о том, что творится на железных дорогах ГОРЖД. Увы, дело управления такой громадой оказалось очень и очень непростым.

— Представляешь, — кипятился он, — на той неделе состав с зерном из Рязани до Москвы две недели шел! Две недели — двести верст! Сначала паровоз сломался — бригада пьяная была, котел сожгли. Ждали, пока из Москвы другой пришлют. Потом едва со встречным почтовым не столкнулись. Беда наша главная — сама дорога: она у нас вся одноколейная. В один путь. Чтобы двум поездам разойтись, один должен часами стоять на разъезде, пропуская встречный. А связи-то никакой! Начальник станции в Коломне и понятия не имеет, вышел ли поезд из Рязани. Ждет, боится лоб в лоб столкнуться. И вот стоят составы, груженые добром на сотни тысяч, стоят сутками, пар жгут, время теряют! А время — деньги! Убытки такие, что волосы дыбом встают! Мы из-за этих проклятых разъездов больше теряем, чем от всех воров вместе взятых! Хоть вторую колею прокладывай, да где ж на это денег взять? Тупик!

Василий Александрович, с потемневшим от огорчения лицом, откинулся на спинку дивана и опрокинул в себя рюмку померанцевой водки.

— А в довершение всего, Владислав Антоныч, ты не поверишь: когда состав прибыл, оказалось, что половина груза по дороге… испарилась! Просто исчезла! Концов не найдешь! Убытки — страшные! Воруют все, от начальника станции до последнего стрелочника! А порядка — никакого. И так — везде, — закончил Кокорев, залпом осушив рюмку водки. — Везде! Денег вбухали — миллионы! А прибыли — кот наплакал. Одни убытки да жалобы.

Слушал я эти жалобы, и не мог отделаться от чувства дежа вю: полтораста лет прошло, а истории — все те же самые! Коррупция, неумелое управление, воровство, бардак… «Не по Стеньке шапка. А ведь Кокорев — из лучших наших управленцев на сегодняшний день!» — грустно подумал я.

Надо ему подсобить. А то совсем мужик изведется.

— А что, если я скажу вам, Василий Александрович, что все это можно исправить? —спокойно сказал я, поддевая на вилку кусок отменной холодной осетрины.

Он уставился на меня с недоверием.

— Как? Нового министра назначить? Или всех воров перевешать?

— Проще, — я взял салфетку и макнул перо в чернильницу. — Нужно просто поменять правила. Ведь прежде всего нужно что? Правильно, чтобы доход был. А как его найти?

— Как? — повторил Кокорев, наливая себе померанцевой водки. — Будешь?

— Нет, спасибо. Чтобы был доход, нужен оборот. Надо увеличить грузопоток по дороге. Для этого надо сделать две вещи. Во-первых, изменить ценообразование.

Взяв салфетку, я начал черкать на ней схему будущего обогащения ГОРЖД.

— Смотри — вот ваши тарифы. Вы берете плату в зависимости от ценности груза. За пуд шелка — рубль, за пуд чугуна — копейку. Это же глупость! Какая паровозу разница, что тащить? Вес и объем — вот что главное! А за ценность груза пусть платит тот, кому это нужно. Введем страхование. Хочешь застраховать свой шелк от утери — плати дополнительно. И это, — я усмехнулся, — будут для нас новые, чистые барыши.

Кокорев молчал, глядя на мою салфетку.

— Но главное, — добил я его, — сами тарифы нужно не повышать, а резать! Вдвое!

— Да ты с ума сошел! — взорвался он. — Мы и так едва концы с концами сводим!

— Вот именно! — я стукнул кулаком по столу. — Ваши тарифы — грабительские. Поэтому фабрикант предпочитает везти свой товар на лошадях, неделями, а не на ваших поездах. Это долго, но дешевле! А если мы снизим цену, к нам хлынет такой поток грузов, о котором вы и не мечтали! Мы потеряем на цене, но вдесятеро выиграем на объеме! Будем оборотом брать.

— Так а как его, объем-то этот, обеспечить? У нас и паровозов, и вагонов — не мильен!

— А для этого, дорогой Василий Алексаныч, надобно ввести «американскую систему»!

И тут я объяснил ему порядок.

— Проблема первая — паровозы, — начал я. — У вас каждая бригада приписана к своему локомотиву. Паровоз — их дом, их корова. Они его холят, лелеют, никого к нему не подпускают. А когда машинист заболел или просто устал — паровоз стоит. Вместе с целым составом. Верно?

Он изумленно кивнул.

— А по-американски — паровоз ничей. Это просто тягловая сила. Машина. Одна бригада довела состав до станции, отцепилась и пошла спать. А ее место тут же заняла свежая, отдохнувшая бригада, села на тот же самый паровоз и повела состав дальше. Никаких простоев. Поезда должны ходить, а не стоять.

— Но… но ведь так они машину угробят! — возразил он. — Чужое — не свое!

— Для этого есть ремонтные бригады на станциях, — парировал я. — Их задача — чинить, а дело машинистов — ездить. Каждый должен заниматься своим делом.

Кокорев замолчал, обдумывая услышанное.

— Проблема вторая — одноколейка. Вечная беда, из-за которой поезда часами ждут на разъездах. Решить ее просто. — Я начертил линию. — Телеграф. На каждой станции, у каждого стрелочника. Чтобы дежурный по станции знал точно, где находится каждый поезд на его участке. Чтобы он мог управлять движением не вслепую, а по четкому графику. И график должен исполняться не-укосни-тель-но!

Кокорев молчал, потрясенно глядя на мою исчерканную каракулями салфетку. Он, практик, делец до мозга костей, мгновенно оценил всю мощь и простоту этих идей. Восторг на его лице сменился азартом.

— Боже мой… Владислав… да ведь это… это ж форменная революция! — торжествующим тоном прогудел он. — Это ж золотое дно! Если хоть половина из этого сработает, мы не то что из убытков вылезем — мы озолотимся!

— Вот и я о том же, Василий Александрович, — усмехнулся я. Рад был видеть, что он не утратил своей купеческой хватки.

И, пользуясь моментом, пока он был еще под впечатлением, я решил перейти к главному. К тому, ради чего я на самом деле и искал этой встречи.

— А теперь, — сказал я, отодвигая в сторону тарелки, — давай поговорим о настоящих деньгах. О настоящих дорогах.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Я говорю о Сибири, — продолжил я. — Я ехал оттуда почти два месяца. И я видел эту землю. Это не просто край, это континент. И этот континент умирает без дорог.

Я рассказал ему все. О своей идее Ангаро-Ленской ветки, о богатствах Бодайбо, которые теперь, после собрания, были полностью в моих руках. И о том, что это золото должно стать не просто мертвым капиталом, а топливом для великой стройки.

Тут раскрасневшийся от «померанцевой» Кокорев поглядел на меня с нескрываемым скептицизмом.

— Ты, Владислав Антоныч, конечно, «голова», и широко шагешь. Но строить дорогу через всю Сибирь — ну эт ты шалишь! Там пространства-то какие? Жуткие версты!

— Ну так не все сразу! Мы начнем с Урала, Василий Александрович, — с жаром возразил ему я. — Доведем дорогу до Екатеринбурга. Там грузов — море, а везут все дедовским способом — на барках. Копят грузы весь год, чтоб затем, весной, в неделю половодья все вывезти. В неделю! Со времен Петра I ничего не переменилось. Только построим туда дорогу — ее завалят грузами! Но это — только первый шаг. Дальше — Тюмень, Омск, и так до самого Иркутска. Великий Сибирский Путь.

Кокорев слушал, и его лицо становилось все серьезнее. Это был уже не просто разговор о прибыли. Это был разговор об Империи.

— Чтобы построить такую дорогу, — сказал я, — нам нужно три вещи. Деньги, воля и дешевые рельсы.

— Ну, «воля» — будет, — кивнул он, имея в виду связи при дворе и в министерствах. — Деньги… — он посмотрел на меня, — я так понимаю, теперь тоже будут. А вот с рельсами беда. Демидовы и прочие уральские тузы дерут за них втридорога. Бельгийские — и то дешевле. Казна, понятное дело, платит, — а вот мы разоримся. Нам надобно деньги считать!

— Мы не будем у них покупать. Мы сделаем их дешевле, — ответил я.

И я рассказал ему свой план. О модернизации уральских заводов. О вложении денег в новые технологии — прокатные станы, томасовский процесс, строительство паровых экскаваторов и лесопилок для шпал. Об использовании динамита для прокладки тоннелей.

— Мы не просто построим дорогу, Василий Александрович, — закончил я. — Мы сначала устроим под нее целую новую промышленность. Здесь, в России. На русские деньги и русскими руками.

Он долго молчал, переваривая услышанное. Грандиозность замысла, казалось, ошеломила даже его, человека, привыкшего мыслить миллионами.

— Ты… ты просто дьявол, Тарановский. Но как, скажи на милость, как все это осуществить? — Кокорев вскочил и зашёл по кабинету трактира. — Это же… это же годы! Десятилетия! Нужны тысячи рабочих, инженеров, подрядов…

— Нужно начать, Василий Александрович, — спокойно ответил я. — И начать с умом. Не распылять силы. Ударить в двух точках одновременно.

Я снова взял салфетку.

— Смотри. Вот Урал. Вот Казань. Мы не будем тянуть одну нитку годами. Мы начнем стройку сразу с двух сторон, навстречу друга другу. Одна бригада идет из Екатеринбурга на запад. Вторая — от Казани на восток. Они встретятся где-то вот здесь, у Камы. К моменту «схода» уже должен быть готов мост, чтобы не вышло, как на Клязьме с Левицкими… Так мы сокращаемся время постройки минимум вдвое.

— А снабжение? — он тут же занял слабое место. — Как подвозить материалы, работающие в этой глуши, где нет никаких дорог?

— А мы строим временные дороги, — сказал я, и это была моя главная, припасенная на самый конец, идея. — Деревянные.

— Что⁈

— Деревянные рельсы, Василий Александрович. Прямо из местной лиственницы. Укладывается быстро, стоят копейки. По нему можно ходить на легких паровых локомобилях, тащить вагонетки с землей, со шпалами, и ездить. Мы построим дорогу, используя саму эту дорогу для ее же снабжения. Это американская технология — так у них делают сейчас. Это мне от самих американцев известно, и вот пока мы вверх по Амуру шли, они мне много всего порассказали!

Кокорев остановился и уставился на меня. На его лице было написано полное, абсолютное, почти детское изумление. Он, купец-практик, мысливший категории обозов и пароходных фрактов, вдруг увидел простую и гениальную схему, решающую, казалось бы, неразрешимую задачу.

— Господи… — выдохнул он. — Деревянные рельсы… Локомобили… Две бригады…

Он рухнул обратно в кресло, ошеломленный.

— Ты точно дьявол.

Он сидел так с минуты, глядя в одну точку. Я видел, как в его голове крутятся невидимые шестерни, как он прикидывает расходы, доходы, масштабы. Затем он вскочил, и его задумчивое лицо снова стало решающим и полным кипучей энергии.

— В Петербург! — проревел он, хватая свою трость и напяливая котелок. — Едем в Петербург! Немедленно!

От такого поворота я чуть было не подавился.

— Куда так торопиться? Давай хоть расстегаи доедим!

— Как куда⁈ К Великому князю! К министрам!– воскликнул Кокорев, размахивая в воздухе моей заляпанной салфеткой. — Такое дело… такое дело ждать не может! Собирайся! Едем!

Я смотрел на его горящие, азартные глаза, и видел что уже нашел своего главного союзника. Великий Сибирский Путь из мечты на глазах превращался в готовый к исполнению проект.

— Ну хорошо, хорошо. Едем. Тогда про главное дело мы с тобой дорогой поговорим!

Василий Александрович, взявшийся уж было за трость, так и застыл на месте.

— Главное? Так это что, все присказка была? Что же для тебя «главное»?