Концессионер

Глава 2

Глава 2

— Вам надлежит немедленно проехать с нами, — произнес офицер тем же бесстрастным тоном.

В голове молнией пронеслись варианты. Аглая? Неужели решилась на крайние меры после нашего вчерашнего разговора? Сибиряков? Слишком прямолинейно для него, он предпочитал действовать чужими руками. Или тот сретенский чиновник, наводчик бандитов… Дотянулись-таки его связи?

— Куда? По какому делу? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

— Вам все объяснят на месте. Прошу одеваться.

Это был не приказ, но и не просьба. Это была констатация факта. Я медленно вернулся в комнату, чувствуя на спине тяжелые взгляды. Один из нижних чинов вошел следом и встал у двери. Обыск был поверхностным, почти формальным. Он лишь бегло, почти формально, ощупал бока и карманы сюртука. Сердце на миг замерло, когда рука жандарма скользнула по левому боку, там, где под сюртуком, в плоской кожаной кобуре, покоился мой верный «Лефоше». Но рука прошла мимо, не заметив или сделав вид, что не заметила, смертоносный металл. Расставаться с последним шансом я не собирался.

Меня посадили в приличные крытые сани, запряженные парой сытых лошадей. Офицер сел напротив. Двое его подчиненных разместились на козлах. Правда я успел заметить, как один из казаков увидел происходящее и быстро оседлав коня, двинулся следом, что уже не плохо.

— Позвольте все же узнать, в чем меня обвиняют? — предпринял я еще одну попытку.

Офицер ответил ледяным молчанием, глядя сквозь меня на заснеженные улицы Иркутска.

Мы ехали в полной тишине, нарушаемой лишь скрипом полозьев и фырканьем лошадей. Я лихорадочно перебирал в уме все свои грехи — прошлые и настоящие. Куда меня везут? В тюремный замок? В жандармское управление на допрос? Или, может, это инсценировка, и за ближайшим поворотом меня ждет глухой переулок и нож под ребро от людей Сибирякова? Эта неизвестность была хуже любой определенности.

Наконец, сани замедлили ход и остановились. Я выглянул наружу мы стояли не у тюрьмы и не у полицейского управления. Мы стояли у самого величественного здания в городе — Дворца генерал-губернатора.

Меня провели через анфиладу гулких приемных и коридоров, где со стен на меня строго взирали портреты суровых сибирских наместников. Скрип сапог конвоя эхом отдавался в тишине. Наконец, одна из массивных дубовых дверей отворилась.

— Ожидайте здесь, — бросил офицер.

Меня втолкнули внутрь, и дверь за моей спиной с глухим стуком захлопнулась. Щелкнул замок.

Я остался один. В огромном, пустом кабинете с высоченными потолками и окнами от пола до потолка, за которыми вихрилась снежная пыль. В золоченой клетке, в самом сердце сибирской власти, ожидая приговора, суть которого была мне неизвестна. Время тянулось мучительно долго. Тиканье огромных напольных часов в углу отсчитывало секунды, и каждый удар отдавался в гулкой тишине, как молот судьбы.

Наконец, за дверью послышались шаги. Замок щелкнул, и в кабинет вошел невысокий, но крепкий пожилой мужчина в генеральском мундире без лишнего шитья. Сухое, обветренное лицо, усталые, но пронзительные глаза под седыми, густыми бровями. Я узнал его по портретам. Михаил Семенович Корсаков. Генерал-губернатор Восточной Сибири, соратник великого Муравьева-Амурского, один из тех первопроходцев, что присоединили к Империи огромные земли, а теперь превратились в их главных администраторов. Человек, чьим именем уже назвали порт на Тихом океане.

Он прошел к своему огромному письменному столу, не удостоив меня даже беглым взглядом. Мои глаза невольно проследили за ним, отмечая детали. На стенах — гигантские карты Сибири и Приамурья, испещренные пометками, портрет Государя, скрещенные наградные сабли. Но на столе, рядом с аккуратными стопками официальных бумаг, лежали инженерные журналы и несколько образцов руды. Хозяин этого кабинета был не просто сатрапом. Он был строителем.

Он сел за стол, но сесть мне не предложил. Несколько долгих, невыносимых секунд он молча, изучающе смотрел на меня. Это был взгляд человека, привыкшего видеть людей насквозь — и каторжников, и купцов, и чиновников.

— Господин Тарановский, — наконец произнес он, и его голос, тихий и ровный, прозвучал в тишине кабинета оглушительно. — Несколько дней назад я получил донесение от наказного атамана Амурского казачьего войска.

В моей голове все встало на свои места. Гольцов. Старый лис сдержал слово, но не так, как я ожидал. Он доложил по инстанции.

— В донесении говорится, — продолжил Корсаков, сцепив пальцы, — что группа забайкальских казаков, самовольно нанятая вами, пересекла государственную границу и вторглась на территорию Цинской империи. Более того, эта группа вела там боевые действия, участвовала в штурме укрепленного поселения и, как я понимаю, имела успех.

Он сделал паузу, и его усталые глаза впились в меня, требуя ответа.

— Господин Тарановский, вы понимаете, что это называется частная война? Вы, подданный Российской Империи, без всякого приказа и разрешения, повели за собой государевых служивых людей воевать на чужой земле. Я еще не получил официальной ноты от китайцев, но она, несомненно, последует. И это будет международный скандал, который может поставить под угрозу все договоры, подписанные покойным графом Муравьевым.

Он откинулся на спинку кресла, и тишина в кабинете стала еще более гнетущей.

— Объяснитесь.

Слово повисло в гулком, пропитанном властью воздухе кабинета. Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Сейчас каждое слово имело вес. Маска смиренного просителя здесь не поможет. Передо мной сидел не просто чиновник, а человек, сам прорубавший для Империи окно на Восток. И говорить с ним нужно было на его языке — языке фактов и силы.

— Позвольте доложить, ваше превосходительство, — голос мой звучал ровно, почти бесстрастно. — Я не начинал эту войну. В начале осени банда хунхузов, ведомая неким Тулишэнем, вторглась на русскую территорию. Они сожгли дотла несколько стойбищ наших союзников-нанайцев, а затем напали на мой прииск Амбани-Бира, вырезав часть гарнизона. Я лишь преследовал разбойников и убийц. И так уж вышло, что их главное логово оказалось за рекой.

— Это называется самосуд, господин Тарановский! — жестко прервал меня Корсаков. — Существуют границы, законы, рапорты! Вы должны были доложить ближайшему воинскому начальнику, а не устраивать карательную экспедицию, словно вы сами себе хан и богдыхан!

Я сделал шаг вперед, и спокойствие слетело с меня, как маска. Вся несправедливость, вся ярость последних месяцев — за убитых товарищей, за сожженные поселения, за это вот казенное, слепое равнодушие — вскипела во мне.

— Какие законы, ваше превосходительство⁈ — мой голос зазвенел, отражаясь от высоких потолков. — Где были ваши законы и ваши казачьи разъезды, когда они резали моих людей и союзных нам нанайцев на нашей земле⁈ Ваш предшественник, покойный граф Муравьев, верно показал, как надо говорить с теми, кто живет за Амуром. Они уважают только силу и презирают слабость! Этот край держится не на параграфах уложений, а на страхе перед русским штыком! И когда этот страх уходит, сюда немедленно приходит резня! И поняв, что нас можно грабить без ответа, придут другие и весь край потонул бы в огне и крови!

Лицо генерал-губернатора побагровело. Он медленно поднялся из-за стола, опираясь костяшками пальцев на полированную столешницу.

— Да кто вы такой, чтобы судить о моей работе⁈ — проревел он, и в его голосе заклокотал гнев оскорбленной власти. — Чтобы поучать меня, как управлять этим краем⁈ Вы — авантюрист, который своей безрассудностью едва не поджег всю границу!

— А помните ли вы, что Ермак Тимофеевич был никто иной как главарь частной армии? — не отступая, парировал я. — А кем был Хабаров? Тот еще авантюрист! Но именно эти люди заложили фундамент нашего господства над этим диким краем! Наконец, — я посмотрел ему прямо в глаза, нанося самый точный удар, — не припомните ли вы, как некто Невельский, нарушив все прямые запреты Петербурга, вошел в устье Амура и основал там пост, поставив столицу перед фактом? Ведь вы были этому соучастником, не так ли?

На мгновение в кабинете повисла звенящая тишина. Упоминание Невельского, чья дерзость была одновременно и славой, и вечной головной болью для официальной власти, было ударом ниже пояса. Корсаков замер, его гнев сменился ошеломлением.

И, не давая ему опомниться, я бросил свой главный козырь.

— А вы знаете, кто на самом деле поджигает границу, ваше превосходительство⁈ Вы знаете, что за спиной этих хунхузов уже стоят англичане⁈

Мой вопрос об англичанах повис в звенящей тишине кабинета. Ярость на лице Корсакова медленно сменилась ошеломленным недоверием.

— Что за вздор? — наконец выдавил он, опускаясь в свое кресло. — Какие еще англичане? Вы в своем уме?

Не говоря ни слова, я шагнул к столу. Из внутреннего кармана сюртука я извлек плотный, обернутый в промасленную кожу пакет — те самые трофейные бумаги, что я вывез из Маньчжурии. Пакет с глухим стуком лег на полированную столешницу, прямо поверх официальных рапортов.

— Вот, ваше превосходительство. Доказательства. Все, что вам нужно знать о настоящих хозяевах Маньчжурии.

Хмурясь, Корсаков недоверчиво потянул пакет к себе. Пока его пальцы развязывали тесемки, я начал свой краткий, по-военному четкий доклад.

— Это — детальные геологические карты Маньчжурии и Амура составленные британскими инженерами. На них отмечены богатейшие россыпи, до которых мы с вами еще даже не добрались. Это план британской торговой компании по созданию концессии на этих землях. А это, — я ткнул пальцем в пачку бумаг, исписанных корявыми иероглифами и аккуратной английской вязью, — прямое доказательство связи хунхузов с неким «мистером Текко» и накладные на поставку современного европейского оружия через порт Тяньцзинь.

Генерал-губернатор, до этого лишь брезгливо перебиравший бумаги, замер. Его взгляд впился в строки на английском. Шуршание бумаги в наступившей тишине казалось оглушительным. Пока ошеломленный правитель Сибири изучал документы, я нанес завершающий удар.

— В Маньчжурии, пользуясь слабостью цинской власти, хозяйничают не просто бандиты, ваше превосходительство. Там действуют агенты британской короны. Они подминают под себя регион, его ресурсы, и готовятся создать там, на самых границах России, свое вассальное, полностью подконтрольное им государство. Если мы сейчас будем действовать не так решительно и смело, как действовал покойный граф Муравьев, то завтра увидим на китайском берегу Амура английский форт с пушками. Что тогда будет с нашей навигацией по Амуру и самим краем?

Корсаков медленно поднял на меня тяжелый, задумчивый взгляд. В его глазах больше не было гнева. Был шок, недоверие и глубокая, тревожная тень. Он молчал долго, постукивая пальцами по столу, затем снова склонился над бумагами.

— Интересные бумаги, господин Тарановский, — наконец медленно произнес он. — Очень интересные. И как удачно они у вас оказались… Почти как оправдание. Я изучу эти документы. Самым тщательным образом.

Он выпрямился, и его голос снова обрел официальный, ледяной тон.

— А пока расследование по вашему делу о самоуправстве будет приостановлено. Но покинуть Иркутск без моего личного разрешения я вам запрещаю. Дадите в приемной подписку о невыезде. Вы свободны. Пока.

Я вышел из кабинета генерал-губернатора и медленно пошел по гулким коридорам дворца. Свободен. Но подписка о невыезде, которую я оставил в приемной, была похуже любых кандалов. Это была клетка, пусть и позолоченная, размером с Иркутск. Я выиграл время, но проиграл пространство.

На улице, в синих сумерках, меня ждали уже казаки. Они стояли у саней, напряженные, как взведенные курки, готовые к худшему — к бою, к погоне, к попытке отбить меня у конвоя. Увидев, что я вышел один, без жандармов, их суровые, обветренные лица на миг дрогнули. Кто-то облегченно выдохнул, выпустив в морозный воздух густое облако пара, кто-то молча перекрестился. Они не задавали вопросов. Им все было ясно без слов.

Вернувшись в гостиницу, я не стал ни ужинать, ни отдыхать. Усталости не было. Была лишь злая, деловая решимость. Пока я заперт здесь, мои враги — и Сибиряков, и Аглая, и таинственный «мистер Текко» — будут действовать. Плести интриги, подкупать чиновников, укреплять свои позиции. Мне нужно было их опередить.

Раз я не могу сейчас вернуться в свою таежную крепость, значит, нужно строить новую крепость здесь, в Иркутске. Укрепить свои позиции, найти новых, неожиданных союзников и подготовить почву для будущих сражений, которые теперь будут вестись бумагой и золотом.

Я вошел в свой номер, чтобы в тишине обдумать план действий, и увидел на столе аккуратно сложенный лист бумаги. Записка, которую, очевидно, оставил для меня половой. Я развернул ее.

Аккуратный, бисерный почерк принадлежал Михаилу Васильевичу Загоскину:

«Владислав Антонович, не извольте гневаться за назойливость. Собрание почтеннейшего купечества по университетскому вопросу состоится завтра, в полдень, в здании Главного Управления. Ваше присутствие и, смею надеяться, веское слово были бы бесценны. С почтением, М. Загоскин.»

Я медленно перечитал записку. Университет… Какая ирония. Одна война, война с саблями и ружьями, временно приостановлена. Но тут же, не давая мне ни единой минуты на передышку, начинается другая. Война за умы, за влияние, за будущее этого края.

И, возможно, именно она окажется самой главной.