Концессионер

Глава 1

Глава 1

Судьба играет человеком! Примерно месяц тому назад я тщетно добивался аудиенции Аглаи Верещагиной. Теперь Аглая Степановна соизволила сама приехать ко мне. Казалось бы — бинго, надо поспешить на встречу! Но теперь у меня были дела поважнее: и главным из них была встреча с Михаилом Загоскиным.

— Степан Митрофанович, мне сейчас недосуг! — вежливо пояснил я. — У меня назначена важная встреча. Давайте вернемся к этому вопросу, когда я освобожусь!

Рекунов нахмурился, но отступил.

Дворец генерал-губернатора в центре Иркутска, где находилось Главное управление Восточной Сибири, впечатлял своим столичным, имперским величием. Пока я, оставив в приемной тулуп и шапку, ждал аудиенции, разглядывая портреты суровых сибирских наместников на стенах, в голове вертелись мысли. Мне, главе компании с миллионными оборотами, пожалуй, следовало бы нанести визит вежливости его превосходительству генерал-губернатору. Но сегодняшняя цель моя была иной.

Вскоре в приемную вышел адьютант.

— Вас примет чиновник по особым поручениям, господин Загоскин. Прошу!

Меня проводили в просторную канцелярию, заваленную картами, отчетами и проектами. За столом сидел человек лет тридцати пяти, худощавый, с высоким лбом мыслителя и живыми, проницательными глазами, смотревший на меня с нескрываемым любопытством. Это и был Михаил Васильевич Загоскин, видный деятель в команде губернатора Корсакова.

— Наслышан о вашей победе на собрании, господин Тарановский, — начал он с легкой иронией. — Говорят, вы умеете убеждать. Надеюсь, ваши таланты пойдут на пользу краю, а не только на пополнение ваших личных счетов.

— Именно о пользе краю я и пришел поговорить, — ответил я, решив сразу перейти к делу.

Я рассказал ему о своих планах на Бодайбо: о драгах, о насосах для гидродобычи, о динамите. И о главной проблеме — о катастрофической нехватке на всю Сибирь грамотных горных инженеров. И тут Загоскин преобразился. Ирония исчезла, а глаза его загорелись страстным огнем.

— Инженеры! — воскликнул он, вскочив из-за стола. — Вот оно, золотое слово! Вы привозите их из Петербурга, платите им бешеные деньги, а они через год бегут из нашей Сибири, как из чумного барака! А почему? Да потому что здесь для образованного человека — пустыня! Ни театров, ни библиотек, ни научного общества!

Он возбужденно заходил по кабинету.

— Мы вывозим из Сибири золото караванами, а взамен получаем лишь каторжников да чиновников-казнокрадов! На таком фундаменте, господин Тарановский, будущее края не построить! Нам нужно не золото! Нам нужны мозги! Свои, сибирские! Нам нужен…

Он остановился передо мной и торжественно произнес:

— Нам нужен университет! На всю огромную Сибирь, от Урала до самого Тихого океана, — ни одного! Это же позор! Разве на этом можно построить будущее края, господин Тарановский? — почти выкрикнул он, останавливаясь передо мной.

— Нельзя, — согласился я. — Нужны свои знатоки. Грамотные управляющие, инженеры. Я с этим уже столкнулся. Найти толкового специалиста, готового ехать в эту глушь, — почти невозможно.

— Вот! — он торжествующе поднял палец. — Вот именно! Мы должны перестать просить. Мы должны начать воспитывать своих!

Он подошел к огромной карте Сибири, висевшей на стене, и ткнул пальцем в точку, обозначавшую Иркутск.

— Что нужно, чтобы молодой, талантливый человек не бежал отсюда при первой же возможности? Ему нужно образование. Настоящее, университетское! Ему нужна наука, профессура, библиотека! — он говорил с жаром проповедника. — Я уже много лет бьюсь над этой идеей, пишу записки в Петербург, доказываю… Но они там, в столице, не понимают. Они боятся — боятся, что сибирский университет станет рассадником вольнодумства.

— А чего хотите вы, Михаил Васильевич? — прямо спросил я.

Он обернулся, и его глаза горели.

— А я хочу, — он понизил голос до страстного, заговорщического шепота, — чтобы мы, сибиряки, перестали кланяться Петербургу. Чтобы мы построили его сами. Здесь.

— Университет? — уточнил я.

— Да! На сибирские же деньги! На ваши деньги, господин Тарановский! — он посмотрел на меня в упор. — На деньги таких, как вы, золотопромышленников, которые выкачивают из наших недр миллионы. Вместо того чтобы просаживать их в Париже или строить дворцы на Невском, вложите их сюда! В будущее! Мы скинемся — вы, Баснины, Трапезниковы, другие купцы, даже ваш враг Сибиряков, если его хорошенько прижать… Мы соберем капитал и положим его на стол перед государем. Капитал и прошение — об открытии в Иркутске первого Сибирского университета! Который будет готовить для наших же заводов, для наших приисков, для наших дорог — своих, сибирских инженеров! Своих врачей! Своих юристов!

Наша беседа, затянулась на два часа. Загоскин, увлеченный своей идеей, говорил с жаром и страстью. Он ходил по кабинету, доставал с полок пыльные папки с проектами, цитировал отчеты сибирских экспедиций. Я же вставлял короткие, прагматичные реплики о драгах, насосах и гидродобыче, и эти технические детали лишь подливали масла в огонь его просветительского энтузиазма.

— Мы должны действовать, господин Тарановский! Немедленно! — воскликнул он, останавливаясь передо мной. — Бумаги, проекты — все это пылится в петербургских канцеляриях годами! Нужно показать столице волю и деньги сибиряков! Нужно начать подписку!

— Подписку? — переспросил я.

— Да! Составить подписной лист на пожертвования для учреждения Сибирского университета! Мы соберем местных купцов, золотопромышленников, всех, у кого есть хоть капля совести и разума! Пусть впишут свои имена и суммы, которые готовы пожертвовать. С этой бумагой, с живыми деньгами, я смогу пойти к его превосходительству генерал-губернатору. А он, в свою очередь, поставит перед Сибирским комитетом вопрос ребром!

— Это прекрасная идея, Михаил Васильевич, — сказал я, видя, как горят его глаза. — И я, со своей стороны, готов ее поддержать и капиталом, и влиянием. Но, чтобы строить будущее, нужно сначала разобраться с настоящим.

Он вопросительно посмотрел на меня. Пришлось пояснить — зачем я, собственно, к нему и пришел.

— Видите ли, мне нужен специалист — человек, который разбирается не только в бухгалтерии, но и в экономике края. Который знает реальные цены на фураж, на перевозки, на жалование рабочим.

— Зачем вам это, Владислав Антонович? — в его голосе прозвучало любопытство чиновника, почуявшего интересное дело.

— У меня возникли… разногласия с одним из моих акционеров, — упоминавшийся вами господине Сибирякове, — я намеренно выбрал самое мягкое слово. — Он предоставил в правление отчет о расходах на свою бодайбинскую экспедицию. Суммы там значатся колоссальные. И у меня есть веские причины полагать, что они, скажем так, несколько завышены. Мне нужно провести независимую ревизию его сметы. По сути — доказать в суде, что он мошенник.

Загоскин слушал, и в его глазах появился острый, хищный блеск. Вражда между старым сибирским купечеством, которое представлял Сибиряков, и новыми, прогрессивными силами, к которым принадлежал сам Загоскин, была общеизвестна и неистребима. Он увидел в моей проблеме не просто коммерческий спор, а возможность нанести удар по своим идейным противникам.

— Считайте, что вы его нашли, — он усмехнулся. — Статистика и экономика Сибири — это, можно сказать, моя профессия и страсть. Если вы предоставите мне все данные из его отчетов — точное число рабочих, количество лошадей, объемы перевезенного груза, пройденное расстояние, — я вам за два-три дня составлю контрсмету. Реальную. С выкладками, основанными на казенных расценках и средних рыночных ценах. И ни один суд, уверяю вас, не сможет ее оспорить. Мы докажем, сколько на самом деле он потратил. И сколько — положил себе в карман!

Мы расстались почти

Выйдя из губернаторского дворца, вернулся в свою гостиницу. В холле меня ждал Рекунов.

— Господин Рекунов, вы освободились? Аглая Степановна просит вас к себе, — сказал он коротко, без всяких предисловий. — Она остановилась в «Ангарском подворье».

— Просит? — я усмехнулся. — Еще не давно, помнится, было «не велено пущать». Что же так переменилось?

— Не могу знать. — мрачно ответил Рекунов посмотрев в пол. — Так что мне ей ответить?

— Передайте, что я пообедаю и буду через час.

Он промолчал, лишь едва заметно дернулся мускул на его невозмутимом лице. Через час, как и обещал, я явился в гостиницу «Ангарское подворье» Госпожа Верещагина ждала меня в одиночестве. На ней было элегантное дорожное, платье. Выглядела она смущенно и взволнованно. Увидев меня, она поднялась навстречу.

— Владислав Антонович… Я рада, что вы пришли.

— Я пришел, потому что меня позвали, Аглая Степановна. Так в чем же дело, не терпящее отлагательства? — холодно спросил я, намеренно не принимая приглашения сесть.

Она смутилась еще больше.

— Ваш… ваше послание, что передал мне Сергей Митрофанович… — начала она. — Признаться, я удивлена. Вы в нем изволили угрожать мне каторгой. Но за что? Я несчастная вдова и не сделала ничего противозаконного.

— Ничего? — я вскинул бровь. — А как расценивать вашу попытку сговора с Сибиряковым с целью сместить меня с поста генерального управителя?

Верещагина мгновенно покраснела от досады.

— А где вы были, Владислав Антонович⁈ Где вы пропадали все эти месяцы⁈ Я слала вам письма, запросы! В ответ — тишина! Я поверила в вас, вложила в это дело все, что у меня было, а вы просто исчезли! Я думала… — ее голос дрогнул, — я думала, что вас уже и в живых-то нет! А Сибиряков был здесь, рядом. Он убеждал, доказывал…

— Он лгал, — отрезал я.

— Откуда мне было это знать⁈ — воскликнула она. — Почему вы не отвечали?

— Потому что там, где я был, Аглая Степановна, телеграфа не имеется, почтовые обозы не ездят, и даже голуби не летают! Я был в Маньчжурии, где вырезал банды, грабившие мои прииски!

— Но разве вам не следовало находится в Иркутске и вести дела Общества? — спросила Верещагина.

— Я отдал необходимые указания и отбыл по своим делам. Господин Сибиряков, бывший исполнительным директором, прекрасно знал, чем ему следует заниматься.

— Но разве это дело для генерального управителя — гонять по лесам разных бандитов? А если бы вас убили?

— Вот тогда вы — и другие акционеры — спокойно избрали бы другого управляющего. Говорю вам прямо: если вы считаете, что управляющий должен безвылазно сидеть в конторе, то вы сильно заблуждаетесь. Иногда стоит взглянуть на свои дела вблизи, своими глазами. Именно поэтому — я сделал паузу, — недавно я был на приисках Бодайбо.

При упоминании Бодайбо она вздрогнула.

— Я провел там ревизию, — продолжал я безжалостно. — И выяснил весьма любопытные вещи. Оказалось, что ваш новый союзник, господин Сибиряков, не просто провел «разведку». Он втихую намыл там за лето более пятидесяти пудов золота. Нашего с вами золота. И именно этими, крадеными деньгами он и пытался оплатить свой взнос в наше Общество. Сейчас будет судебное разбирательство.

Аглая Степановна покачнулась, как от удара. Я смотрел, как меняется ее лицо: шок, неверие, а затем — холодная, расчетливая ярость обманутой женщины.

— Вот на кого вы хотели меня променять, Аглая Степановна? — добил я ее. — На вора? На обыкновенного мошенника, укравшего у вас же из-под носа целое состояние?

Она молчала, и в этой тишине рушились последние остатки ее союза с Сибиряковым.

Однако Аглая Степановна быстро пришла в себя. Шок на ее лице сменился привычной деловой жесткостью. Она была хищницей, и даже попав впросак, не собиралась сдаваться.

— Это… это возмутительно! — произнесла она, и в ее голосе зазвенела сталь. — Этот человек ответит за свой обман! Владислав Антонович, я была слепа. Прошу вас, давайте забудем это досадное недоразумение. Мы должны действовать вместе, чтобы наказать негодяя и вернуть наше золото!

Услышав это, я не смог сдержать ухмылки. Ну конечно — как только оказалось, что Сибиряков проиграл, а я победил, она снова захотела стать моим союзником, партнером. Но я уже не верил ни единому ее слову. Знаем проходили.

— «Наше» золото, Аглая Степановна? — я усмехнулся. — Боюсь, вы ошибаетесь. У нас с вами больше нет ничего «нашего».

Она замерла, делая вид что не понимает, о чем я веду речь.

— Сударыня, я предлагаю вам выйти из Общества, — сказал я ровно.

— Что⁈ — она вновь покраснела и вскочила на ноги. — Да вы с ума сошли!

— Напротив, я в полном рассудке. Я готов выкупить ваш пакет акций. Двадцать тысяч штук. По номиналу. Два миллиона рублей. Я выплачу вам всю сумму до копейки, и мы с вами разойдемся с миром.

— По номиналу⁈ — она нервно с истерическими нотками расхохоталась. — Да вы знаете, сколько сейчас стоят ваши бумаги на иркутской бирже после собрания⁈ Их с руками отрывают по пять тысяч шестьсот рублей за акцию! Мой пакет стоит одиннадцать миллионов! Одиннадцать, а не два! И я не продам его! Ни за что!

Ну что же. Ожидаемо. По-хорошему мы не хотим — значит, будет по-плохому.

«Если в сердце дверь закрыта — надо в печень постучаться», хе-хе.

— А каторга вас тоже не пугает, Аглая Степановна? — тихо спросил я.

Она осеклась, ее смех оборвался.

— Ну вот опять эта каторга! О чем вы говорите?

— О подделке учредительных документов, конечно не — так же тихо продолжал я. — О подлоге. Преступлении весьма серьезном.

Я смотрел, как кровь медленно отступает от ее лица.

— Когда мы учреждали Общество в Петербурге, вас там не было. А ваша подпись на прошении, поданном на Высочайшее имя, требовалась. И она там стоит. Вот только… это не ваша подпись!

Аглая Степановна уставилась на меня широко раскрытыми от изумления глазами.

— Но я… я ничего не подделывала! — выдохнула она.

— Ну кто же об это знает? Уважаемая Аглая Степановна! Но знаете, что самое забавное? Я в этом деле чист, как стеклышко. А вот вы — нет.

Я видел в ее глазах полное непонимание, и это доставляло мне жестокое удовольствие.

— Представьте себе, Аглая Степановна, заголовки в «Иркутских ведомостях», — я начал рисовать ей картину. — «Знаменитая кяхтинская купчиха Верещагина обвиняется в подлоге при учреждении акционерного общества». Как это скажется на вашей чайной торговле? Кто после этого даст вам кредит? Кто пойдет с вами в дело? Ваша репутация, которой вы так дорожите, будет уничтожена.

— Но при чем здесь я⁈ — почти крикнула она. — Меня там даже не было!

— А при том, — я шагнул к ней вплотную, — что, приняв акции и проголосовав ими через вашего поверенного, вы, с точки зрения закона, признали подлинность тех документов. Вы стали соучастницей. И доказать обратное будет невозможно.

Я давал ей понять, что она в ловушке. В той самой западне, которую я приготовил для нее с самого начала. Просто на всякий случай. И этот случай настал.

— Но я… я ничего не подписывала! — выдохнула она, и в ее голосе прозвучало отчаяние. — Почему я пойду на каторгу, если подпись не моя⁈

Я смотрел на ее бледное, искаженное страхом лицо без всякого сочувствия.

— А потому, Аглая Степановна, что в суде это будет выглядеть совершенно иначе, — я начал медленно, безжалостно объяснять ей всю геометрию ловушки. — Вы, получив акции, не заявили о подлоге. Напротив. Вы вели себя как полноправный акционер. И на собрании, вы прислали своего поверенного, господина Рекунова, с официальной доверенностью, чтобы он голосовал от вашего имени.

Я достал из кармана ту самую доверенность, которую мне передал стряпчий вместе с другими документами собрания.

— Вот она. Здесь — ваша настоящая подпись. А вот, — я вынул еще один документ, копию учредительного договора, — подпись, которую поставили за вас. Как вы думаете, сколько времени понадобится эксперту-графологу, чтобы доказать, что они сделаны разными людьми?

Она молчала, глядя на бумаги, как на змей.

— Но ведь и вы пострадаете! — наконец выкрикнула она, цепляясь за последнюю соломинку.

— Я? — я удивленно вскинул бровь. — Ничего подобного. Я лишь предположил, что подпись может быть поддельной. А кто ее подделал… да кто ж его знает. Я скажу, что бумаги мне передал ваш поверенный, господин Рекунов. Я в каллиграфии не разбираюсь. Так что я был уверен, что все законно!

Аглая с отчаяньем смотрела на меня, и в глазах ее гаснет последняя надежда. Она поняла: перед законом я был чист. А она, своими собственными действиями, своим голосованием на собрании, сама залезла в петлю, молчаливо признала себя участницей подлога.

— Итак, — я снова вернулся к текущим делам, — еще раз предлагаю вам подписать бумаги о продаже мне акций. Продажа вашего пакета по номинальной стоимости. Два миллиона рублей. Я считаю, это весьма щедрая плата за молчание и свободу.

Она долго смотрела в одну точку, на обивку кресла. В комнате стояла такая тишина, что было слышно, как тикают часы в холле. Я видел, как в ней борются гордость, жадность, страх и ненависть ко мне.

— Мне… мне нужно подумать, — наконец прошептала она, не поднимая глаз.

— Думайте, — я кивнул. — Только не слишком долго. У меня много дел.

— Завтра, — сказала она. — Приходите завтра в это же время.

— Хорошо, — согласился я. — Как раз я подготовлю необходимые бумаги.

Я вышел из ее номера с чувством завершенности. Жестокой, грязной, но необходимой.

На следующий день, с утра пораньше, когда я, выспавшись, как никогда в жизни, пил утренний чай, в дверь моего номера громко и требовательно постучали. Я открыл, думая, что это посыльный от Лопатина или, может быть, пришел Рекунов с ответом от своей хозяйки.

Но на пороге стояли не они. На пороге стояли двое. Офицер в голубом жандармском мундире. И двое усатых нижних чинов с саблями наголо.

— Господин Тарановский? — спросил офицер, и его голос был холоден, как байкальский лед.

Я молча кивнул.

— Прошу следовать за мной!