Концессионер

Глава 14

Глава 14

Ощущение того, что я нахожусь под колпаком, не покидало меня. После свадьбы прошла неделя — неделя утомительных визитов, светской болтовни и моего молчаливого, напряженного вглядывания в лица прохожих и окна карет. Невидимые тени, следовавшие за нами, никуда не делись.

Вероятно, я остался под надзором, хоть и не гласным.

Вечером, вернувшись в гостиницу, я решил действовать и нанес визит господину Липранди, тому самому, что присматривал за мною от Третьего отделения еще в предыдущий мой визит в Петербург. Он, как всегда, сидел в своем кабинете в здании на Фонтанке, 16, читая газету.

— Полковник, — начал я без предисловий, — давайте начистоту. Ваши люди плохо работают.

Он поднял на меня свои холодные, ничего не выражающие глаза.

— О чем вы, господин Тарановский?

— О «хвосте», — я усмехнулся. — О той неприметной пролетке, что вот уже неделю таскается за моей каретой по всему Петербургу. Неужели в Третьем Отделении не могут найти людей половчее? Слишком уж заметно.

На лице Липранди не дрогнул ни один мускул. Он аккуратно сложил газету.

— Мои люди, господин Тарановский, не ездят за вами в пролетках, — сказал он ровно. — Мой человек — вон тот дворник с метлой, что третий час подметает идеально чистый тротуар напротив. А до этого была разносчица пирогов. А вчера — нищий у ворот. Мы предпочитаем работать незаметно.

Я молчал, ошеломленный этим внезапным откровением.

— А вот кто был в той самой пролетке, — продолжил он все тем же бесстрастным тоном, — вопрос весьма интересный. И не только для вас, как выясняется. Но и для моего ведомства.

В этот момент наши роли переменились. Из надзирателя и поднадзорного мы превращались в нечто иное.

— То есть, вы хотите сказать… — начал я.

— Я хочу сказать, — он перебил меня, — что за вами в этом городе охотится кто-то еще. Кто-то грубый, непрофессиональный, но настойчивый. И мне, признаться, очень любопытно, кто именно проявляет такой нездоровый интерес к лицу, находящемуся под покровительством Его императорского Высочества.

— И что вы предлагаете? — спросил я.

— Я предлагаю вам сделку, господин Тарановский, — он впервые позволил себе что-то похожее на усмешку. — Вы перестаете играть в прятки и пытаться сбежать от меня. А я, используя свои скромные возможности, попытаюсь выяснить, кто эти ваши… назойливые поклонники. Идет?

Я кивнул. Кто бы не следил за мной — с этим стоило разобраться.

На следующий день, едва я вернулся с утренней прогулки, в моем номере появился Кокорев. Он был возбужден, размахивал газетой, неуклюже, но любезно поклонившись Ольге, с порога обрушил на меня поток новостей.

— Читал⁈ Я, как председатель правления ГОРЖД, назначил дату общего собрания! Через неделю! Будем биться, Владислав! Будем развивать нашу компанию!

Я взял у него газету. Действительно, на первой полосе «Биржевых ведомостей» красовалось официальное объявление.

— Кстати, о делах, — Кокорев перешел на деловой тон, усаживаясь в кресло. — Помнишь наш старый разговор касательно опциона?

Еще бы я не помнил! Год назад, когда мы с Кокоревым своей дерзкой игрой на бирже обрушили акции ГОРЖД, Кокорев, восхищенный моей хваткой, заключил со мной договор — опцион на право выкупа огромного пакета акций по той, бросовой цене.

— Время пришло, Владислав Антонович, — продолжил он, и его глаза хитро блеснули. — Ты помнишь цену? Одиннадцать рублей за акцию. А знаешь, сколько они стоят сегодня, после того, как мы с тобой начали наводить там порядок?

— Сколько?

— Сто сорок! — торжествующе произнес он. — Чуть не в десять раз! Ты получаешь их за гроши! Ну что, будешь выкупать?

Я молчал, быстро прикидывая в уме. На выкуп всего пакета, который мы оговорили, у меня не хватило бы денег. Не то чтобы их совсем не было. Но очень уж велики мои расходы — и на технику разного рода, и на оружие, и на маньчжурский проект. Но самая крупная его часть…

— Беру, — сказал я твердо. — На восемьсот тысяч рублей.

— Восемьсот! — ахнул Кокорев. — Вот это размах! Вот это японимаю!

— Если желаешь, Василий Александрович, оставшиеся двести тысяч выкупи сам! — предложил ему я.

На лице Кокорева промелькнула тень досады.

— Что такое, Василий Александрович? Неужто не желаешь прикупить акций по такой славной цене? — усмехнулся я.

— И хочется, и колется, Владислав Антонович. Ох, как колется… — он тяжело вздохнул.

— Хорошо, Василий Александрович. С моими акциями решили. Давайте теперь о собрании. Каков расклад сил? Что будем делать?

Кокорев тут же посерьезнел.

— Расклад плохой, — признал он. — В правлении сейчас две главные партии. Два проекта. И наш, признаться, пока в меньшинстве.

Он достал из портфеля бумаги и разложил их на столе.

— Вот. Смотри. Первая партия — назовем их «южане». За ними — все наши главные хлеботорговцы, экспортеры. И, говорят, сам министр финансов, господин Рейтерн, им благоволит.

— Чего хотят?

— Хотят тянуть дорогу на юг. К Одессе. К портам. Их логика проста и понятна любому купцу: вывоз. Вывозить наше зерно в Европу, и на этом зарабатывать быструю, легкую валюту. Идея эта очень популярна. Она сулит немедленные барыши.

— Превратить Россию в сырьевой придаток Европы, — пробормотал я. — Знакомо.

— А вторая партия — наша, — продолжал Кокорев, не расслышав моих слов. — «Восточники». Нас меньше, но за нами — промышленники. Мы говорим, что дорогу нужно тянуть не на юг, а на восток. К Уралу. К его заводам и рудникам.

— И что вы им возражаете? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Да что им возразишь! — он в сердцах ударил ладонью по столу. — Они кричат: «Прибыль! Контракты! Европа!». А я им говорю: «Отечество! Заводы! Сибирь!». Они смеются. Говорят, зачем везти рельсы в какую-то сибирскую глушь, если можно продать хлеб в Париж?

Я молча смотрел на него.

— Василий Александрович, — сказал я наконец. — Они мыслят, как лавочники. А нужно мыслить, как государственники.

Я взял чистый лист бумаги.

— Дорога на юг — это конечно важно, но не первостатейно. Да, мы продадим зерно. А что дальше? А дорога на восток, на Урал, — это ключ ко всему. Во-первых, — я загнул палец, — мы свяжем столицу с нашей главной промышленной базой. Уральские заводы получат дешевый хлеб, а мы — дешевый металл. Рельсы. Паровозы. Оружие, в конце концов.

— Во-вторых, — я загнул второй палец, — дорога на Урал — это только первый шаг. Следующий — в Сибирь. А Сибирь, поверь мне, это не просто пушнина. Это — будущее России. Ее главная кладовая.

— И в-третьих, — я посмотрел ему прямо в глаза, — тот, кто контролирует дорогу на восток, контролирует и всю нашу внутреннюю торговлю. И всю нашу армию. Это вопрос не прибыли. Это вопрос безопасности Империи.

Кокорев слушал, и на его лице отражалось восхищение.

— Вот! Вот этими словами и надо говорить на собрании! — воскликнул он. — Ты должен выступить! Ты, человек со стороны, сибиряк, золотопромышленник! Кто сейчас победит — неясно. У нас со Штиглицем, как ты помнишь, примерно 37 % акций. Но он сам себе на уме, и прекрасно умеет считать деньги. У моих сторонников, ну, тоже процентов 5–6 наберется. Так что большинства у нас нет. Как все повернется — неизвестно. А твое слово будет весомее, чем все мои речи! Ты должен бросить им вызов!

Я кивнул. Понятно было, что эта битва за направление дороги — это и моя битва заТранссиб, за мою Сибирь. И я был к ней готов.

Одной речи на собрании, пусть даже самой пламенной, было мало. Я это прекрасно понимал. Чтобы сломить могущественное «южное» лобби, нам нужна была тяжелая артиллерия. Человек, чье слово на петербургской бирже и в коридорах власти весит больше, чем слово министра финансов. И такой человек был. Барон Александр Людвигович Штиглиц. В сложившемся раскладе сил эта фигура была явно ключевой.

— Василий Александрович, надо бы нам идти к Штиглицу. Договориться о совместных действиях. «Сверить часы», так сказать.

— К Штиглицу? — Кокорев посмотрел на меня с сомнением. — Думаешь, договоримся? Он человек цифр, а не прожектов.

— Наш проект — это и есть цифры, — ответил я. — Огромные цифры. Просто нужно их правильно показать. В конце концов, год назад у нас все получилось. Поедемте к нему,Василий Александрович!

Уговаривать Кокорева долго не пришлось. Встреча состоялась через два дня, в его особняке на Английской набережной. Барон, с тех пор как мы встречались с ним в прошлый раз, действительно, здорово постарел. маленький, сухонький старик с холодными, пронзительными глазами, принял нас в своем кабинете, заставленном несгораемыми шкафами. Он слушал меня вежливо, но отстраненно, постукивая тонкими, пергаментными пальцами по столу. Я говорил о «Желтороссии», о необходимости упредить англичан, о стратегической важности Транссиба. Но видел — мои слова пролетают мимо.

— Молодой человек, — сказал он наконец, когда я сделал паузу. Голос его был тихим, но в нем чувствовалась сталь. — Вы говорите о геополитике. О патриотизме. Это прекрасные слова для одухотворенных молодых людей. А я, позвольте заметить, банкир. Меня интересуют не флаги на картах, а прибыль и риски. Любая война с Англией, даже торговая, которую вы так легко предлагаете, обрушит курс рубля и приведет к панике на бирже. Ваши мечты стоят слишком дорого…

Я ожидал этого. И у меня был заготовлен ответ.

— Ваше превосходительство, — сказал я, — позвольте тогда и мне поговорить с вами на единственном языке, который имеет значение. На языке прибыли.

И достал из портфеля и разложил на его столе английские карты. Перевод, сделанный для меня Кошкиным, лежал рядом.

— Пока мы с вами боимся паники на бирже, — сказал я, — англичане уже считают свою будущую прибыль. Вот их карты. Вот их расчеты. — Я ткнул пальцем в итоговую строку геологического отчета. — Миллионы фунтов стерлингов, которые они собираются выкачать из этой земли, из русских, по сути, недр. Эти деньги, барон, либо будут работать на Британскую корону, либо… — я сделал паузу, — … либо на нас.

Штиглиц склонился над картами. Его холодные глаза пробегали по строчкам цифр, а тонкие, пергаментные пальцы скользили по линиям, прочерченным английскими инженерами.

— Золото — это хорошо, — произнес он наконец, поднимая на меня взгляд. — Это быстрые деньги. Но это — капитал конечный. Жила иссякнет, и что тогда? Мне нужен постоянный поток прибыли!

— Этот поток даст железная дорога, — тут же подхватил я. — Барон, подумайте: весь наш спор с англичанами — это прежде всего вопрос о скорости. Они разбили нашу кяхтинскую торговлю, потому что их пароходы доставляют чай из Кантона в Лондон за три месяца. А наши чайные караваны тащится через всю Сибирь почти год. Мы проиграли, потому что мы медленные.

Я подошел к большой карте мира, висевшей у него в кабинете.

— А теперь представьте, Александр Людвигович, — я провел пальцем от Пекина через Сибирь до Петербурга, — что у нас есть стальной путь. Назовем его «Новый Шелковый путь». Представьте, что вагон с шелком или чаем, вышедший из Пекина, будет в Москве через три недели. Не через год, а через три недели! Ни один, даже самый быстрый английский клипер, не сможет с нами тягаться! Мы перехватим у них всю транзитную торговлю между Азией и Европой.

В глазах старого банкира, привыкшего считать проценты по государственным займам, появился новый, хищный блеск. Он видел не просто дорогу. Он видел гигантские потоки товаров, фрахты, страховые премии, таможенные сборы.

— Быстрота доставки — раз, — продолжал я загибать пальцы. — Сохранность груза — два. Пароход может утонуть в шторм, а поезд — нет. И главное, барон, — главное — это контроль. Тот, кто владеет этой дорогой, будет диктовать свои условия всей мировой торговле. И этим кем-то будет не Лондон, а Санкт-Петербург!

Штиглиц молчал, но я видел, как в его голове моя авантюрная идея уже превращается в строгий, выверенный финансовый проект.

— Для этого нужен инструмент, — сказал он наконец. — Мощный. Гибкий. Способный оперировать капиталами в России, в Сибири… и в Китае.

Его холодные глаза пробежали по строчкам цифр, по расчетам, по названиям минералов. Он молчал долго, так долго, что тиканье часов на камине казалось оглушительным. Он видел не просто карты. Он видел упущенную выгоду. Он видел, как гигантские финансовые потоки утекают мимо его банка, мимо казны Российской Империи, прямо в карманы лондонских банкиров.

— Как вы предлагаете перехватить эти средства? — спросил он наконец, и в его голосе уже не было прежнего снисхождения.

— Силой, — ответил я. — И деньгами. Нам нужно финансирование, чтобы укрепиться в том краю раньше них. Нужен инструмент. Мощный финансовый инструмент.

— Банк, — сказал он, и это было не вопросом, а выводом.

— Да, — кивнул я. — Банк. Русско-Сибирский. Или, если мыслить шире, — Русско-Сибирско-Китайский, который будет финансировать не только горную добычу, но и дороги, и торговлю. Который станет нашим главным оружием в этой невидимой войне.

Старый банкир снова замолчал, глядя на карты. Я видел, как в его голове, в этом гениальном финансовом мозгу, моя авантюрная, военная идея переплавляется, обретая строгую, холодную форму банковского проекта.

— Любопытно, — сказал он наконец, поднимая на меня свои светлые, помолодевшие глаза. — Очень любопытно, молодой человек. Я поддержу вас на собрании. Посмотрим, что из этого выйдет.

— А дорогу и до Одессы, можно построить и чуть позже.

В день общего собрания акционеров в доме Лерха на Большой Морской было не протолкнуться. В огромном зале с лепными потолками и высокими, до самого пола, окнами, собрался весь цвет финансового и политического Петербурга. Здесь были министры, сановники, банкиры, генералы. Я чувствовал себя волком, попавшим на псарню, где каждый второй был либо гончей, либо борзой.

Я и Кокорев держались вместе с группой «восточников» и присоединившимся к нам бароном Штиглицем. Наш маленький «восточный» кружок против мощного «южного» лобби. Воздух в зале, казалось, раскалился от напряжения. Решалась судьба не просто дороги — решалась судьба будущей экономической политики всей Империи.

Собрание началось со скучных формальностей. Отчеты, балансы, речи… Я едва слушал, мысленно репетируя свое выступление. Наконец, председательствующий, один из директоров правления, предоставил слово лидеру «южан».

— Слово для доклада о перспективах строительства Одесской линии предоставляется…

И в этот самый момент, когда к трибуне уже направлялся высокий, холеный сановник с папкой в руках, створки дверей в зал с шумом распахнулись. В проеме выросла фигура флигель-адъютанта в блестящем мундире. Он ударил каблуками.

— Его Императорское Высочество Великий князь Константин Николаевич!

Зал ахнул. Все, как один, вскочили со своих мест, оборачиваясь. Шум и гул мгновенно стихли.

В зал быстрым, энергичным шагом вошел Великий князь. Он был в простом морском сюртуке, без свиты, но вся его фигура дышала властью и той неукротимой энергией, которая так отличала его от большинства сановников.

— Продолжайте, господа, продолжайте, — бросил он, махнув рукой застывшему председателю. — Я пришел лишь послушать. Не обращайте на меня внимания.

Он прошел через весь зал и сел в кресло в первом ряду, рядом с нашим кружком.

— Мне доложили, — сказал он так тихо, что слышали только мы, — что сегодня здесь будут обсуждаться весьма любопытные идеи о будущем русских железных дорог. Я не мог пропустить такое.

Я встретился взглядом с Кокоревым. На его лице было написано чистое, детское ликование. Наш главный, самый могущественный союзник был здесь. Он не просто поддержал нас — он явил свою волю. И теперь эта битва из простого спора акционеров превращалась в сражение, за которым, затаив дыхание, наблюдала сама Империя.