Комбриг. Путь к славе

Глава 5

…Товарищу Дегтяреву, Василию Алексеевичу! Передаю вам благодарность бойцов и командиров 24-й легкотанковой бригады за ваш ручной пулемёт, оружие простое, надёжное и безотказное. Много фрицев нашли свой конец от очередей танкового ДТ!

Вместе с тем, Василий Алексеевич, не могу не выразить своего беспокойства вот по какому вопросу. В ходе боевых действий мы столкнулись с опасным для наших машин оружием польской пехоты — противотанковым ружьем винтовочного калибра, но с устиленным патроном.

П ТР само по себе известно ещё с Германской войны — но тогда немцы использовали его в боях с англичанами и французами. Во Львове же противник вполне успешно использовал их против БТ-7 — и, очевидно, подобный опыт будет учтён германским командованием в дальнейшей войне с Советским Союзом.

Вместе с тем бортовая броня немецких «панцеров» также уязвима для польских ПТР. И во время штурма германскими танками Кортумовой горы, зафиксирован случай успешного уничтожения вражеской машины старшиной Фроловым.

Как бы и нашим бойцам обзавестись подобным оружием? Пусть даже однозарядным? Весом килограммов семнадцать, не больше, под патрон калибра 14,5 миллиметров? Я слышал, сейчас проводятся испытания оружия под этот патрон — и его калибра, как я думаю, будет вполне достаточно.

Однако, желательно создать ружье с компактным ходом ствола и автоматическим открытием затвора после выстрела, выбрасыванием гильзы. Нужен дульный тормоз, пистолетная рукоять; также необходимы сошки примерно посередине ствола — и ручка для удобной переноски. Прицельные приспособления, а именно целик можно вынести на боковой кронштейн — как, к примеру, на чешском пулемёте «Зброевка». Ствол длиной не более 1350 миллиметров (вместе с патронником) — на восемь внутренних нарезов… Ну и удобный плечевой упор-приклад.

Одной из ключевых особенностей ружья должна стать его технологичность, дешевизна и простота производства.

Очень надеюсь, что Вы услышите меня, Василий Алексеевич. Возможно, вы сможете дать техническое задание кому-то из конструкторов вашего КБ, разработав ПТР на перспективу… Но именно такое оружие очень сильно выручит нашу пехоту и спасёт множество жизней наших бойцов.

С уважением, комбриг Фотченков, Пётр Сергеевич.

Я аккуратно свернул письмо, вложив его в конверт; туда же отправился схематичный рисунок ПТРД, набросанный мной по памяти… Оружия, что должно было появится спустя два года — и до самого конца Великой Отечественной портить кровь германским танкистам! А также успешно уничтожать вражеские огневые точки и бронекалпаки…

И вот теперь оно нужно уже сейчас.

Если память мне не изменяет, ПТРД разрабатывалось в конструкторском бюро Василия Дегтярева — но не принадлежало именно его руке. Делал ПТР кто-то из конструкторов, фамилия у него была также на «Д»… Нет, никак не могу вспомнить — надеюсь только, что этот конструктор уже работает в КБ!

Василий Алексеевич вообще-то мужик правильный, не тщеславный. Когда в 1941-м речь зашла о перспективах сыроватого станкового пулемета ДС-39, Дегтярёв честно признался, что конструкция не доработана — и что лучше пустить в производство старый добрый «Максим»… Так-то в известной мне истории ПТРД разработали за двадцать два дня. И пусть даже не доведен до ума патрон 14,5 миллиметров — но излишне сложное в производстве ПТР Рукавишникова пробивало им, если мне память не изменяет, 20 с лишним миллиметров брони за четыреста метров. Т-1, Т-2 запросто можно взять в лоб, Т-3 и Т-4 в борт — как и чешские трофейные танки.

Так что ПТР Дегтярева сейчас будет очень кстати! А письмо к Дегтяреву легло к ещё двум, уже запечатанным письмам. Одно адресовано талантливейшему артиллерийскому конструктору Василию Грабину, второе — одиозному Михаилу Кошкину, создателю легендарного Т-34.

Эти письма для меня более «профильные» — все же таки я танкист! А потому с Кошкиным я поделюсь мнением о «той самой» командирской башенке — уже имеющейся на некоторых германских панцерах вроде Т-3 и Т-4.

Чтобы было понимание, о чем вообще речь — наводчик танкового орудия, он как снайпер. Может выстрелить по цели очень точно, но саму цель ещё нужно заметить! Угол обзора того же телескопического прицела, к примеру, точь в точь как у снайперской винтовки… А с башенкой командир выступает в роли второго номера снайперского расчёта. И пока наводчик охотиться на одну цель, командир уже видит другую — а такое вовремя замечает опасность для своего танка.

Это, к слову, стало одной из причин довольно успешных действий средних немецких танков против моих«бэтэшек»…

Кроме того, первые серийные Т-34 имели единственный башенный люк, довольно тяжёлый — и при эвакуации командир танка и башнер должны были пролезть сквозь него по очереди, что неминуемо понижало шансы на выживаемость экипажа… А так командирская башенка с собственным люком ситуацию изменит в лучшую сторону.

Не стал, правда, я ничего писать про пулеметную турель под зенитный ДТ. Думал об этом — но не стал. Ручной пулемёт винтовочного калибра погоды против «юнкерсов» не сделает, а крупнокалиберный ДШК в 39-м, если не ошибаюсь, только приняли на вооружение. И пулеметов этих будет явно не хватать — хотя, если мне память не изменяет, на тяжёлые ИСы их уже ставили… Не помню только, в качестве зенитного — или дополнительного оружия против вражеской пехоты.

Между тем, испытания прототип будущего Т-34 уже идут — а война наверняка выступит в качестве «ускорителя» разработки и приёма машины на вооружение. И танкового комбрига, первого вступившего в бой с немецкими панцерами — и первого одержавшего над немцами пусть локальную, но победу! — талантливый конструктор наверняка услышит…

С Василием Гавриловичем Грабиным вообще отдельная песня. Этот крепкий характером мужик имеет не только светлую голову, но и железный характер. Некоторые типы проявившего себя вооружения он разрабатывал в инициативном порядке — и когда в них возникла реальная необходимость, оружие было уже разработано и уже готово к производству.

На секунду подумалось даже, что Грабин такой же попаданец — и вовсю пользуется послезнанием… Усмехнулся как шутке, но потом подумалось — а вдруг? Уж больно эпичная история у дивизионного орудия ЗИС-3 и танковой пушки Ф-34…

Вся соль в том, что оба названных орудия были не только разработаны Грабиным в инициативном порядке, но и пошли в серию и в войска вообще без официальной приёмки! Более технологичную, простую в конструкции и эффективную в боевой обстановке ЗИС-3 в 1941-м выпускали под видом Ф-22УСВ. Причём принимать их не хотели, но сам Василий Гаврилович настоял на приёмке — тем самым подписав себе приговор: за подобное самоуправство запросто могли расстрелять. Но ЗИС-3 проявило себя с лучшей стороны — и со слов Иосифа Виссарионовича спасло СССР в 1942-м году… Так что славного конструктора не расстреляли, а наоборот, наградили.

Ф-22УСВ, кстати, также было разработано Грабиным — но в силу завышенных и не совсем даже адекватных требований к пушке, это дивизионное орудие получило разброс рукояток наводки по разные стороны от ствола. Последнее в значительной степени осложнило работу наводчика… И сделало очень перспективную в плане борьбы с панцерами пушку малоэффективным противотанковым орудием.

Немцы, кстати, у трофейных советских пушек сей недостаток исправили — и эффективно использовали её на истребителях танков «Мардер». Причём треклятые германские «Куницы» сыграли весьма значимую роль в мае 1942-го года, во время наступления Манштейна на Крымский фронт. Знаменитая «охота на дроф»… И если до того попытки немцев наступать успешно гасили Т-34 и КВ, выбивавшие в обороне и из засад все германские панцеры — то «Мардеры» жгли наши лучшие танки едва ли не за километр.

Но ЗИС-3 более поздняя разработка — в известной мне истории Грабин приступил к ней в мае 1940-го. И пока немцы не усилили лобовую броню хотя бы до 50 миллиметров, против них вполне эффективны лёгкие, мобильные и снайперски точные «сорокапятки».

Другое дело танковая пушка!

Тут вот в чем загвоздка: до Великой Отечественной в танкостроение преобладало мнение, что пушка боевой машины должна быть короткой — чтобы не зацепить стволом землю при форсирование рвов и езде по пересеченной местности. И до определённого момента даже короткоствольные орудия вроде танковой «сорокапятки», а также пушек Л-11, Ф-32 вполне справлялись со своими задачами в том числе и как противотанковые.

До усиления немцами лобовой брони средних панцеров…

Но Василий Гаврилович думал на перспективу, умел смотреть в будущее (ну точно, попаданец!). Ему не дали сделать из танковой Ф-22 (уже принятой на вооружение в этом году) полноценное длинноствольное орудие, способное жечь модернизированные панцеры за километр. Так Грабин все равно сконструировал танковую пушку длиной в 40 калибров — и молча начал ставить её на Т-34 на свой страх и риск! В дальнейшем это решение полностью себя оправдало — в 1941-м Т-34 превосходил все германские панцеры, а до 1943-го оставался конкурентен модернизированным Т-3 и Т-4 с удлиненными орудиями и усиленной бронёй.

Так что со своей стороны я написал конструктору лишь о том, что в бою за Кортумову гору мы столкнулись с немецким панцером, пусть кустарно, но модернизированным за счёт увеличения лобовой брони до пятидесяти миллиметров. Что, в свою очередь, дало врагу преимущество в борьбе с «бэтэшками»… И так как немцы вполне могут адаптировать этот опыт в масштабах армии, нам нужна новая танковая пушка. Пушка, что способна не просто пробить пятьдесят миллиметров брони из двух соединенных промеж собой листов (такая компоновка имеет даже лучшие характеристики защиты) — а пробить её на дистанции в километр. То есть не оставив врагу шанса подобраться поближе и поразить советский танк собственной болванкой… Ну и указал, что мне, как повоевавшему танкисту, таким орудием видится пушка длиной не менее сорока калибров.

И такле я естественно, поделился замечанием о том, что довоенная аксиома «танки с танками не воюют» с жизнью никак не соотносится. Воюют, да ещё как! И чем сильнее будет орудие на советских танках, тем больше жизней наших ребят мы сохраним.

Тем больше врагов уничтожим — и тем скорее победим…

В отдельно выделенную мне в киевском госпитале палату аккуратно постучали, невольно отвлекая от размышлений:

— Разрешите войти?

— Конечно, Марта!

Я невольно улыбнулся, приветствуя белокурую польскую панночку, неотступно находившуюся со мной во время эвакуации. И если польские врачи, сопровождавшие поезд с ранеными в Киев, спасли наши жизни операциями после боя, то медсестры и санитарки боролись за них во время пути. Мне, например, как тяжело раненому, нельзя было спать под утро — в это время многие уходят во сне. Не знаю, с чем связано — может, сердце бьётся реже, падает пульс и ослабленный потерей крови организм не справляется… Не знаю, не специалист — это просто данность, что раненые уходят чаще всего под утро.

Так вот, в ту ночь на пути в Киев именно Марта помогала мне бороться со сном. Именно её нежные и тонкие пальчики прилежной пианистки поддерживали мою голову и подносили к губам крепкий чай… Эти прикосновения были очень приятными, даже ласкающими — а звонкий голос не давал закрыть глаза.

Марта рассказала мне историю своей семьи — в целом, одну из многих, что случайно свела Вторая Отечественная война. Папа, поляк по происхождению, был офицером Русской Императорской армии, мама — сестрой милосердия; она была из захудалого дворянского рода, что давно уже растерял былое богатство и величие… Растерял их, в том числе, за карточным столом.

Знакомство состоялось в 1915-м году, во время Великого отступления — тогда был ранен отец Марты, а её мама его выхаживала. Молодые люди почувствовали взаимную симпатию — а продолжительная война, уже унесшая сотни тысяч жизней, подстегнула решимость отца Марты. Ещё до выписки он слелал предложение — а в 1916-м у молодой польско-русской четы появилась девочка…

Война длилась долго — став из «Второй Отечественной» вначале «Германской», а затем и «империалистической», незаметно переродившись в Гражданскую. Супруга последовала за мужем — а муж продолжил службу уже в польской армии до очередного, тяжёлого ранения в 1918-м году. Он был участником Великопольского восстания и ранен в бою с пруссаками… После войны семья переехала во Львов — но жила небогато; потерявший ногу из-за ранения отец не мог толком работать, и основным добытчиком стала мама, устроившись в госпиталь. А повзрослевшая Марта сперва помогала ей по дому — а когда выросла, отучилась на медсестру; хотя в школе девочка хорошо играла на пианино.

Отец ушёл рано, в 35-м — сказались раны. А мама с дочкой продолжили работать в одном госпитале. И эвакуировались вместе с нами — на том же самом поезде, что я выбил из Сикорского в уже охваченном огнём Львове…

Я поприветствовал девушку радостной улыбкой. Несмотря на то, что Марта сдала «пост» по прибытию в Киевский госпиталь нашим медикам, она каждый день приходила проведать меня после дневного сна… И только сегодня мне дали ночью нормально поспать — так как спал жар и организм твёрдо пошёл на поправку.

Вот я с самого утра и занялся письмами — придумав единственный возможный вариант того, как уже реализовать остаточное послезнание…

Однако меня невольно смутила военная форма защитного цвета, состоящая из гимнастерке и юбки, туго облегающая изяшные ноги девушки… Отвечая на невысказанный мной вопрос, Марта извиняющимся голосом (с её таким милым, даже приятным лёгким акцентом) честно созналась:

— Всех польских медиков отправляют под Тарнополь, где сейчас формируется 1-я дивизия польской народной армии генерала Сикорского. Вот, зашла попрощаться с вами…

Девушка смущённо сжала пальцы, не зная, что ещё добавить — но и я не нашёлся, что ответить. Лишь почувствовал, что сердце пропустило удар.

Наконец, спросил внезапно охрипшим голосом:

— Вы… Ты — ты никак не можешь отказаться?

Марта с заметным огорчением покачала головой:

— Я медсестра военного госпиталя, то есть военнослужащая. Не могу ослушаться приказа. Кроме того… Здесь я никого и ничего не знаю, я даже не гражданка СССР. В случае чего, мне некуда пойти — и на другую работу не устроиться…

Я открыл было рот, чтобы позвать девушку в свой санитарный батальон — потом понял, что в 24-й лтбр его не было по штату, и что я уже и сам не факт, что командир бригады. Ибо остатки её наверняка возглавил помощник командира по строевой части, считай заместитель… А понесшее большие потери подразделение вполне могут и расформировать, выведя остатки с фронта — и с учётом мобилизации или развернуть в нечто большое, или свести с остатками других таких же соединений.

Наконец, не факт, что в санитарном батальоне танковой дивизии (нет, ну а вдруг я не в землю лягу как «предатель», а пойду на повышение?) простой медсестре будет как-то безопаснее?

Так-то танкисты все время на острие удара…

И потому едва разлепив рот, я его тут же закрыл — не найдясь даже, что сказать. Потом, правда, все же коротко, с чувством произнёс:

— С Богом. И спасибо тебе за все!

Девушка очень мило сжала губы, улыбнувшись одними глазами — после чего негромко, явно стесняясь, спросила:

— Можно, я вам потом… напишу?

— Конечно же, конечно! А я обязательно отвечу!

Марта вновь кивнула мне с грустной улыбкой… После чего неожиданно порывисто шагнула к кровати — и поцеловала меня в щеку. Вот только полные, мягкие и горячие девичьи губы словно бы невзначай коснулись краешка моих губ…

— Спасибо, что спасли нас всех во Львове, пан генерал!

…Девушка уже покинула мою палату, оставив за собой едва уловимый шлейф духов — но щека в месте поцелуя по-прежнему горит… И на грудь словно каменюку какую взвалили. Прощание с Мартой пробудило целый вихрь совершенно противоречивых чувств — но по ощущением это было прощание с очень близким, родным человеком.

Неожиданно для самого себя ставшим близким за столь короткий промежуток времени… Хотя река времени на войне несёт свои воды совсем иначе — и порой ускоряется, словно горный поток на обрыве. Это я уже понял… Как и то, что невольно начинаешь иначе чувствовать жизнь — и сближаться с людьми куда быстрее.

А теперь осталось лишь стойкое ощущение потери, какой-то нестерпимой горечи… И невольной вины перед женой, чей светлый образ заслонила от меня война.

Чувство вины перед женой, с которой я больше никогда не увижусь…

От мысли об этом чувство потери стало ещё более нестерпимым — но тут начался очередной обход. В мою палату зашёл сам главврач госпиталя — и я с облегчением протянул запечатанные конверты долговязому мужчине средних лет с «профессорской», клинышком бородкой:

— Степан Александрович, чувствую себя куда лучше. Могу ли я сразу попросить вас о небольшой услуги? Эти письма нужно сегодня же отправить адресатам. Сегодня! Это важно — ОЧЕНЬ важно! Понимаете?

— Понимаю, голубчик, понимаю… И письма передам. А пока давайте-ка померим вашу температуру, товарищ комбриг.