Комбриг. Путь к славе

Глава 17

…- Чуриков, поддай газку, чего телешься⁈

Мехвод угрюмо отозвался:

— Я не телюсь, товарищ лейтенант. Танк перегружен усиленной броне — а «бэтэшки» изначально быстрее любых немецких машин.

Малютин явно хотел сказать ещё что-то резкое в ответ, но я оборвал «наводчика»:

— Илья, все нормально. Комбриг и не должен лезть вперёд батальона, словно древнерусский князь на вороном коне!

На самом деле комбриг вообще не должен принимать в бою личного участия. Хотя… Если мне память не изменяет, тот же самый Фотченков в реальной истории погиб при прорыве из Уманского котла, сражаясь в танке. А был он тогда полноценный комдив… Это не говоря уже о гибели в бою героя Советского союза, генерал-майора Лизюкова. А ведь последний был одним из лучших и самых авторитетных танковых командиров, сыграв огромную роль в боях 1941-го.

И потом — ну что такое танковая бригада в октябре 1939-го? Конечно, не считая моего соединения, превращенного уже в некое подобие танковой дивизии… По сути, сейчас штатная бригада — это всего лишь усиленный полк. И должность у меня пока что не генеральская, а полковничья…

Впрочем, решение вновь забраться в танк было продиктовано не какими-то рациональными или логическими соображениями. Скорее тут сыграл фатализм «попаданца», оставшегося без семьи — и утратившего всякое полезное послезнание… А ещё сыграли свою роль слова казака-майора — что-то о командире, идущим в бой наравне с подчинёнными. Они были произнесены со столь искренним уважением, что я по отношению к самому себе не испытывал — и крепко меня задели.

Как бы это странно ни звучало, но я вдруг отчётливо почувствовал что хочу, что вновь должен разделить судьбу своих танкистов…

И вот теперь трофейная «тройка» бодро катит вперёд, крепко потряхивая экипаж на кочках или в вымоинах; конкретно нас выручает обилие резины в отделке боевого отделения… Впрочем, идем мы недостаточно бодро по сравнению с «бэтэшками», на пересеченной местности разогнавшимися до двадцать километров в час. Наш «панцер» выжимает пятнадцать от силы — и следует лишь немного впереди конницы, держащейся позади танков.

На Т-26 третьего батальона (по нумерации 106-го отдельного — но мне как-то проще называть его именно «третьим») разместились примерно три сотни спешенных казаков. Но больше половины полка майор Тихонов ведёт в конном строю вслед за «бэтэшками». Это правильное решение — за линией германских траншей танки разгонятся до максимума, и тогда десанту не удержаться на машинах…

Третий батальон уже поравнялся с траншеями — и принялся азартно давить немцев, расстреливая германскую пехоту из спаренных пулеметов. Сейчас там стоит сплошной стрекот винтовочных и пулеметных выстрелов; часто хлопают взрывы ручных гранат и небольших осколочных снарядов… Казачий десант неплохо поддерживает «коробочки» — на моих глазах лишь один Т-26 был серьёзно повреждён гранатой связкой. В основном пехота отсекает вражеских гранатомётчиков — а танки успешно расстреливают огневые точки врага!

Самое главное, что размещенные на высоте германские артиллеристы крепко зевнули, упустили момент — и не смогли толком встретить атаку медленных Т-26 на подходе. Теперь же фрицы и вовсе не могут открыть огонь по моим «коробочкам» — ведь тогда придется бить и по окопам камрадов… По крайней мере сейчас немцы этого не делают — в страхе задеть своих товарищей, пока ещё ведущих бой с казачьим десантом и танкистами.

Впрочем, германские артиллеристы быстро соориентировплись и перенесли огонь нам за спину — на батареи «сорокопяток» и полковые миномёты, поддерживающие атаку первого эшелона… Они обозначили свои позиции частыми выстрелами — и пару минут назад за спиной вдруг легла цепочка многочисленных, тяжёлых разрывов.

Кажется, в этом миг вздрогнула сама земля — а что там творилось на батареях лёгких пушек, мне и подумать страшно…

Надеюсь выручить ребят, я передал по радиосвязи приказ гаубичной батарее вновь открыть огонь. Пусть даже придётся разом израсходовать невеликий боезапас, что изначально не внушал оптимизма.

Но если группа прикрытия «засветилась» активной пальбой, то сумерки в целом ещё достаточно густые — и не спешат рассеиваться. И разглядеть с кургана движение второго танкового батальона вряд ли представляется возможным… Он, кстати, по нумерации как раз «сто второй» — да и Акименко водит в бой «сто первый». Но это к слову… Лёгкие «бэтэшки» первых выпусков идут вперёд с выключенными фарами — нам пока достаточно света, что дают «люстры» и прочие осветительные ракеты над траншеями, на участке прорыва.

Все веселье начнётся, когда мы засветимся у траншей… А с той скоростью, что развили «бэтэшки» комбата-два Богодиста, это случился уже через минуту.

— Филатов, свяжи-ка меня ещё раз с гаубичной батареей.

— Слушаюсь, товарищ комбриг!

Женька немного пришёл в себя после столкновения с чешскими панцерами — тогда у нас обоих чуток сдали нервы. Как никак, первый настоящий танковый бой! Но сегодня радист действует явно спокойнее… Несколько секунд спустя в наушниках раздался голос комбатра Прохоренко:

— Слушаю, ноль десятый.

— Граб первый, если ещё остался запас — беглый огонь по высоте! Чтобы фрицы головы не могли поднять!

— Понял, сделаем! Но это уже последние снаряды…

— Ничего, Граб — тебе ещё подвезут!

Несколько секунд спустя в тылу гулко загромыхали наши гаубицы — и цепочка разрывов легла по гребню высоты, где уже засветились тяжёлые немецкие орудия… И в тоже время с линией немецких окопов поравнялись «бэтэшки»; окопы не стали препятствием для моих танкистов — их перемахнули на полном ходу, не сбавляя скорости.

А высота вроде пока что молчит…

— Ну, Аким, теперь уж поднажми и ты. Нечего нам плестись в самом хвосте…

Мехвод воспринял мои слова как прямой приказ — и упрямо добавил газа, отчего машину стало ещё сильнее трясти на неровностях пересеченной местности. Меня крепко приложило о края башенной выемки — даром что прорезинены, а ударило крепко… Но я сдержал едва не сорвавшуюся с губ грубость — сам ведь приказал ускориться.

Нет, вместо бессильной (и беспомощной!) брани я аккуратно раскрыл обе дверцы башенного люка — риск, что в небольшое отверстие влетит граната, минимален. Зато я при случае смогу встать к зенитному ДТ… Как-никак возможность круговой стрельбы! Да и сверху-вниз можно достать очередью там, где спаренный пулемёт (в нашей «тройке» их сразу два) лишь разрежет воздух над головой немца.

Но — обошлось. Там, где мы подошли к траншеям, бой уже затих — окопы немцев частично подавлены, частично завалены трупами гарнизона. Хотя и казачьих тел хватает — особенно на ближних подступах… Случайно мне на глаза попался раненый немец — он был точно жив, пытался шевелить руками. Вот только сдвинуться с места никак не мог — по ногам его прошлись танковые гусеницы, смяв плоть и кости в практически плоский блин… На мгновение меня парализовало от ужаса и неправильности происходящего, потом я просто отвернулся.

Вот оно, истинное лицо войны… Грязь, кровь, боль.

Но ведь мы вас сюда не звали…

Перед окопами Чуриков расчётливо сбросил скорость, аккуратно перемахнув через неширокую траншею. Все равно танк очень крепко тряхнуло — я вновь едва не впечатался лицом вперёд, в башенную броню.

Ну а следом, метров за триста от нас впереди, лёг первый гаубичный снаряд. Пальнули немцы — и пальнули они с высоты…

— Газу, Чуриков, газу! Теперь только полный вперёд!

Мехвод выжал максимум из движка «тройки», способной разогнаться до шоссе до солидных шестидесяти километров в час. Танк затрясло еще сильнее — а я со страхом подумал, что в темноте мы можем налететь на какую-нибудь кочку или булыжник.

И тогда разутый, неподвижный панцер станет легкой добычей немцев…

Но тут впереди разом грохнули два тяжелых взрыва; за ними еще один. Диковинные всполохи могучего пламени, взвившегося вверх на несколько метров, отчетливо заметны в густых еще сумерках… Несмотря на то, что траншеи остались позади, прожектора «боевого света» на бэтэшках включать не стали — высота вполне различима в качестве ориентира мехводов. Но немцы все-таки засекли большую группу танков, угадав их местоположение — и довольно точно вложили два гаубичных фугаса… Яркой огненной свечей вспыхнуло моторное отделение одной из «коробочек», другая замерла на месте, словно вкопанная — наверняка повреждена ходовая. А дежурные германские минометчики запустили с высоты еще несколько осветительных «люстр».

Вот теперь танки второго батальона уже вполне различимы…

С другой стороны, «бэтэшки» идут очень ходко, сбивая фрицам прицел — все же развернуть гаубицу вслед быстро идущему танку не так-то и просто! Тем более, раздельное снаряжение (сначала сам снаряд, потом гильза) не дают немцам разогнаться с частой стрельбой… И пока германские артиллеристы пытаются охотиться на машины второго батальона, командирская «тройка» не представляет фрицам особого интереса.

— Чуриков, сбрось скорость до шестнадцати километров. Как бы в воронку не влететь сослепу, да на полном ходу…

— Есть, товарищ комбриг!

Вот так вот понемногу, мелкими шажками, я и переключаю командование экипажем на себя… Смешно звучит: ведь мой «конкурент» есть простой лейтенант — а я цельный комбриг. Но в тесном, замкнутом пространстве боевого отделения решает не чин, а опыт и интеллект, способность быстро и правильно реагировать на ситуацию. Конечно, командир самодур также способен добиться подчинения за счет высокой должности — но дурацкие приказы в бою могут стоить жизни всему экипажу…

Чуриков чуть сбавил ход, несмотря на недовольное сопение лейтенанта — впрочем, Малютин и сам наверняка понимает, что разгонять «тройку» до двадцати пяти, тридцати километров в час на пересеченной местности не выход… Разве что в крайних обстоятельствах.

Однако, сбавив скорость, мы позволили догнать панцерам казакам — всадники уже практически поравнялись с танком, перейдя на быструю рысь. Тихонов также пытается как можно скорее проскочить открытый участок перед самой высотой… Я невольно заволновался — а если немцы заметят густую массу конницы? Если они перенесут огонь на кавалерию? Ведь тогда под раздачу может попасть и мой экипаж…

Опасения оказались не беспочвенны. Движение крупного конного отряда не осталось незамеченным — и в нашу сторону полетела очередная «люстра»… Ее свет краем выхватил широко рассыпавшуюся на местности казачью лаву — и практически сходу на кавалеристов посыпались мины батальонных «самоваров».

Мы называем их «восьмидесяткой» — хотя на самом деле калибр у германского миномета составляет 81 миллиметр…

Сквозь громкие хлопки мин послышались крики раненых, отчаянное ржание лошадей. Впрочем, судя по частоте разрывов, беглый огонь ведут минометов пять-шесть — и два эскадрона казаков (пусть и неполных) враг минами не остановит… Однако следом с высоты потянулись в сторону всадников и пулеметные трассеры! Скорострельные машиненгеверы бьют со станков с оптикой и наверняка могут натворить дел — но угла вертикальной наводки нашей пушки уже не хватит, чтобы достать пулеметчиков.

Промедлив пару секунд, я все же решился — и выпрямился в люке командирской башенки. Ведь в отличие от спаренных пулеметов, зенитный ДТ до врага еще достать может…

— Ну братцы… Сделаю, что смогу.

Тыльник приклада танкового «Дегтярева» я утопил в плечо, перехватившись левой рукой за ведущую к нему металлическую трубку; правую же положил на удобную пистолетную рукоятку. Вообще ствол ДТ прочно закреплен на зенитной турели — следовательно, она должна погасить отдачу и сохранить кучность и точность боя даже при длинных очередях… Сдвинув флажок предохранителя (в отличие от ручного пулемета, здесь он присутствует), я быстро подкрутил рычаг на станке-вертлюге, задирая ствол пулемета под нужным углом.

Конечно, целиться через концентрический зенитный прицел очень неудобно — но я сумел подготовиться. Так, каждое из колец переднего «визера» соотносится со скоростями летательного аппарата; самое большое — это 400 километров в час. Далее от большего к меньшему — 300, 200, 100… Дистанционная линейка переднего визера по умолчанию выставлена на пятьсот метров (наименьшее значение) — а вот диоптр уже на заднем визире придется совмещать с центральной втулкой переднего.

Морока…

Вообще, стоило бы просто убрать зенитный прицел! Но ведь всегда есть риск, что немцы запросят поддержку авиации… А учитывая особенности атаки на подготовленную немцами оборону, я не рискнул бросить в бой полуторки с ДШК или счетверенными «Максимами» в кузовах. Ведь легкие грузовики вполне могут изрешетить из обычной стрелковки…

Приходится попотеть, ловя в узкое отверстие диоптра вспышки пламени на раструбе вражеского пулемета… Но ведь поймал же!

И тотчас нажал на спуск.

— Твою ж…

Пулемет огрызнулся короткой очередью — но, судя по трассерам, очередь ушла с превышением… Естественно, блин — прицел выставлен на пятьсот метров, а до высоты уже не более трехсот! И дистанция сокращается каждую секунду… Занизив прицел, я дал еще одну, и вторую короткую очереди, пытаясь скорректировать огонь по трассерам. И вроде бы пристрелялся…

— Жрите, твари!

На этот раз засадил длинную очередь по никак не угасающим вспышкам машиненгеверов; ДТ бодро отстрелял примерно половину емкого диска на шестьдесят три патрона — после чего я опомнился: перегреется ствол, и очередную гильзу разопрет в стволе! А выбить ее будет ой как непросто… Я прекратил огонь — но и немецкий расчет, выбранный в качестве цели, пока что замолк. Может, фрицы просто испугались летящих над головой пуль — а может, все-таки кого-то задел… Я бы не рискнул на это поставить — но хоть какую-то помощь своим кавалеристам оказал!

«Тройка» продвинулась вперед еще метров на пятьдесят; мы обогнули южный склон, откуда били пулеметчики и минометные расчеты. Теперь я уже не смогу достать их при всем желании… Однако, пусть и с запозданием, загрохотали не столь и громкие (по сравнению с гаубичными!) выстрелы полковушек. Слава Богу! Значит, сильно отставшие от танков «Комсомольцы» все-таки подогнали пушки на огневой рубеж — а расчеты наконец-то развернули орудия… Беглый огонь короткоствольных трехдюймовок обрушил на гребень высоты каскад снарядов, взрывающихся полноценной канонадой; стихли пулеметные очереди — а затем на кургане громко ухнул взрыв!

Не иначе как осколочная граната «полковушки» угодила в пункт боепитания минометчиков… А следом очередной фугас поднял столб земли прямо по курсу нашего танка.

Взрыв ударил всего-то в сотне метров впереди нас, заставив меня спешно нырнуть вниз, в нутро башни. Впрочем, если гаубичная головка ударит даже рядом с «тройкой», броня германского панцера вряд ли защитит экипаж… С другой стороны, осколки крупного фугаса вполне могут пролететь и сотню метров — так что укрылся в башне я совсем не напрасно.

Вопрос в ином: ударили ли фрицы с недолетом (причем сильным!) по группе «бэтэшек» — или же целились именно в командирский танк? Все-таки я обозначил себя пулеметной стрельбой…

Внутри все сжалось даже не от страха, а от ужаса быть заживо похороненным в искореженной взрывом броне. С последующим обгоранием до состояния черной головешки — похожей скорее на безобразную куклу, а не бывшего живым человека… Видел я уже такое — и теперь аж озноб по коже.

Как же тягостно ждать удара следующего фугаса — что может стать последним для всех нас…

— Чуриков, давай что ли газу! Может, и проскочим!

Малютин не стал меня поправлять — и также впечатлившийся взрывом мехвод дуром погнал танк вперед, вновь оторвавшись от казаков… Но повторного выстрела с высоты уже не последовало. Второй батальон успел охватил курган с северо-запада — и начал подъем по его пологому склону; тут же загрохотали выстрелы многочисленных «сорокапяток», ударили частые пулеметные очереди… Им ответил захлебывающийся «лай» автоматических пушек, затем грохнули выстрелы гаубиц.

Немцы все-таки успели развернуть тяжелые и громоздкие, массивные орудия…

— Чуриков, не сбавляй газа, давай догонять наших! Филатов, стреляй из ДТ по любой видимой цели, не жалей патроны… Илья — сам все понимаешь. Готовьте фугасы — для бронебойных болванок цели вряд ли найдутся.

Малютин ответил с едва уловимой усмешкой в голосе:

— Уже в стволе…

Немного поколебавшись, я вновь выглянул наружу сквозь люк командирской башенки, взявшись за пулемет. Возбуждение боя, захватившее при стрельбе по германскому расчету, лишь усилилось — и ведомый им, я вновь утопил приклад ДТ в плечо.

— Ну давай, Аким, давай… Еще чуть-чуть…

Словно услышав мою тихую просьбу, мехвод лихо вырулил на подъем. И первым, что я увидел, стали три ярко пылающих танка — словно скирду сухой соломы щедро облили бензином, а потом подожгли… Всякое желание воевать тотчас пропало — но танк уже упрямо пополз вперед. А радист даже открыл огонь длинными очередями — по совершенно невидимым мне целям…

— Филатов, бей короткими! Ствол перегреешь!

Все же стрелок-радист кого-то увидел — потому как следом отстучал короткую и спаренный машиненгевер «тройки». После танк резко замер — и звонко хлопнула пушка; Малютин также разглядел уцелевших во время атаки батальона, и теперь пытающихся разбежаться артиллеристов… Я же заметил темные на фоне огня фигурки бегущих слишком поздно — очередь МГ-34 безжалостно перехлестнула двоих зольдат, а залегших достал фугас.

Мы продвинулись еще немного вперед — и я, наконец, разглядел капониры с расстрелянными в упор гаубицами-стопятками. Закругленные щитки двух орудий буквально изорваны осколочными гранатами — а станины одной из пушек раздавлены гусеницами… Рядом с капонирами валяются тела расстрелянных из пулеметов германских артиллеристов — некоторых также подавили танками.

Не смолкающая стрельба слышится впереди — но итог боя уже очевиден и не вызывает сомнений. Если штатно батарея состоит из двух огневых взводов (по три орудия в каждом) — то после плотного артналета в начале атаки, у фрицев уцелело лишь четыре пушки. На момент начало штурма высоты их было четыре… Приглядевшись, я заметил и третью гаубицу уничтоженного взвода — близкий взрыв 122-миллиметрового «чемодана» перевернул стопятку набок, обвалив капонир. Потому-то я и не заметил пушку сразу…

Выходи, у немцев осталось максимум две гаубицы — что прямо сейчас и расстреливают экипажи «бэтэшек».

Чуть в стороне от тяжелых орудий одиноко замерла 20-миллиметровая зенитка с опущенным вниз стволом. Немцы вели огонь в упор и изрешетили борт заглохшей впереди нас «бэтэшки» — вяло дымящейся, но никак не разгорающейся. Увы, башенные люки танка наглухо закрыты… Впрочем, разгуляться немцам не дали — не прикрытый щитком расчет быстро положили из спаренных пулеметов.

Это хорошо, что пушку не разбили фугасами — глядишь, достанется нам в качестве трофея! Наверняка высоту прикрывала полноценная батарея из четырех зениток — но остальные автоматы, видимо, развернуты в высшей точке кургана, у отвесного южного склона…

Я уже хотел было развернуться вперед. Но неожиданно мое внимание привлекло какое-то движение справа — и чуть позади продвинувшегося вперед танка. Рефлекторно я начал разворачивать вертлюгу на это движение — и невольно захолодел… Среди убитых артиллеристов притаились и живые немцы! И вместо того, чтобы бежать или попытаться сдаться, идейные нацисты разом рванули вслед панцеру — зажав в руках гранатные связки… Третий же немец упрямо вскинул карабин — целясь именно в мою сторону.

В первое мгновение я испытал лишь острое желание нырнуть вниз, в такое надежное нутро бронированной машины! Но ведь тогда фрицы без труда забросят связки на моторное отделение — и «тройка» наверняка сгорит. Достаточно сильные взрывы проломят жалюзи над движком и бензобаком, воспламенят бензин — и пиши пропало… Вообще-то немцы рассчитали все очень грамотно, пропустили машину мимо себя — готовясь поразить ее в самую уязвимую точку. Возможно, вид германской «тройки» сперва и сбил их с толку — но намалеванные по бортам и с кормы башни красные звезды все расставили на свои места… А может, никакие они и не идейные. Просто увидели, что экипаж «тройки» расстреливает камрадов — и решились продать свои жизни подороже, заодно отомстив за сослуживцев.

Немцы не могли учесть лишь того, что я высунусь из башни — и единственный из всего экипажа замечу противника.

Все эти мысли стремительно пролетели в голове в одно краткое мгновение — и я вдруг отчетливо понял, что теперь все зависит только от меня…

— Аким, газу! Срочно!

Я нажал на спуск, не успев еще толком развернуть турель. Но все же ударившая вблизи очередь заставила отшатнуться одного из гранатометчиков — и тотчас хлопнул выстрел карабина… Но стрелок поспешил — а может, прицел ему сбил маневр Чурикова: испугавшись моего крика, мехвод не только ускорился, но и бросил машину влево. Пуля свистнула рядом и ушла в молоко, а я поймал на прицел упрямо бегущего к танку фрица — уже размахнувшегося для броска!

Длинная очередь ударила немца в грудь, бросив зольдата на спину. Задрав прицел, я перенес огонь на стрелка — но пули прошли чуть выше его головы, и фриц успел распластаться на земле… После чего рыбкой нырнул в артиллерийский капонир, ловко уйдя от второй очереди.

Взрыв!!!

Гулко ухнула связка, что выронил убитый зольдат; по кормовой броне словно дробью ударили осколки, заставив меня отшатнуться назад. Кроме того, яркая вспышка на мгновение ослепила… Малютин уже принялся разворачивать башню навстречу опасности, но невольно сбил мне прицел — и продрав глаза я понял, что уже не успеваю.

Второй гранатометчик, вовремя прыгнувший наземь перед самым взрывом, теперь вскочил на ноги — и грамотно обежал танк справа. Всего на пару секунд он оказался в мертвой зоне и для моего пулемета, развернутого к корме — и для спаренных с пушкой машиненгеверов, только разворачивающихся в его сторону…

В груди все заледенело, обмерло. Лихорадочно рванув из кобуры табельный ТТ, я увидел, что немец уже замахивается для броска — и все-таки передернул затвор, досылая патрон в ствол. Снять курок с предохранительной задержки — десятая доли секунды… Но пожалуй, именно ее мне и не хватило — отчетливо дымя, гранатная связка полетела в танк.

— Умри, тварь!

Заревев от злости, я нажал на спуск раз, другой и третий; захлопали частые хлопки пистолетных выстрелов… Фриц подбежал к танку метров на десять — и уже второй пулей я достал его, задев руку. А поправив прицел, зарядил еще два «маслины» точно в спину, когда ганс развернулся и попытался бежать… После чего меня с силой швырнуло грудью на край люка — выполняя команду лейтенанта, Чуриков резко бросил танк в сторону.

И одновременно с тем, уже у задних катков грохнул взрыв скатившейся с кормы связки. Отчаянный рывок мехвода в сущности, спас всех нас…

«Тройку» крутануло на месте — взрыв сорвал гусеницу и возможно, повредил катки. Но главное, что машина не загорелась! Правда, в ушах моих противно звенит, а правый глаз густо заливает кровью — зацепивший вскользь бритвенно-острый осколок рассек кожу на лбу.

Ощущая в ногах какую-то ватную слабость, я наконец-то опустился вниз — плюнув на стрелка, укрывшегося в капонире. По склону уже поднимается вверх казачья конница, так что фриц никуда не уйдет; стрельба впереди, кстати, тоже стихла.

Выходит, мы все-таки прорвались — и вроде даже не так это было и сложно… Впрочем, у немцев наверняка есть и тыловая линия обороны, второй эшелон. И еще какие-нибудь резервы…

Тем более, что во второй эшелон враг отвел на пополнение танковые части.

— Филатов, вызывай Акименко, пусть подтягивает к высоте свои «бэтэшки» — и полуторки с зенитными пулеметами. Комбату-три — остаться с десантом на захваченном рубеже траншей, комбату-два — выделить роту для обороны высоты. Можно оставить танки с разбитой ходовой, но исправными пушками. Если такие есть… Остальные машины пойдут в прорыв. Да, и с Дубянским свяжись! Пусть передает в штаб армии, что боевую задачу мы выполнили — и теперь выдвигаемся вперед.

Чуть оклемавшись, я добавил уже чуть громче — и даже несколько торжественно:

— Экипаж! Для меня было честью воевать вместе с вами… Чуриков, с меня медаль, отлично водишь! Лейтенант Малютин — ставлю задачу восстановить машину и возглавить оборону высоты. Я тебе еще сотню казаков выделю… Потом, когда вас сменят, вместе с третьим батальоном догоните бригаду.

— Есть возглавить оборону высоты!

Илья хотел добавить что-то еще, но запнулся; рядом с ним замялся и заряжающий — стесняющийся говорить вперед непосредственного командира. Едва пришедший в себя Чуриков пробубнил благодарное: «Служу трудовому народу»… Но неожиданно для всех слово взял Филатов — чуть сбивчиво, и явно волнуясь попросив:

— Вы, товарищ комбриг, потом возвращайтесь в наш экипаж.

— Естественно вернусь! Ведь во всей бригаде это самый комфортный и просторный танк!

Товарищи дружно засмеялись, а я устало облокотился спиной на броню.

Еще один бой позади… И слава Богу, что он закончился.