Комбриг. Путь к славе

Глава 11

Что такое двести с лишним метров для панцера Т-3? Двигающегося по пересеченной местности со скоростью километров двадцать в час? Да сорок секунд, едва ли больше.

Пустяк!

Но на войне у времени совсем иная ценность — особенно в танковой засаде… Или во встречном танковом бою — когда одна из сторон наносит внезапный для противника удар. Уже вскоре эти самые секунды определят, кому жить, а кто ляжет в землю… Или сгорит вместе со своим танком.

Сорок секунд — это на самом деле очень мало. И даже просто обнаружить врага не всегда представляется возможным за столь короткий отрезок времени… Ведь нужно еще успеть посмотреть в направление опасности — даже если у тебя собственная командирская башенка и отдельный перископ! А после «прокачать» в голове полученную информацию, отойти от первого шока, сориентироваться, как правильно действовать дальше… Но в тоже время на войне у многих солдат обостряется чувство опасности, интуиция — чуйка, иными словами. И у кого-то из танкистов, следующих в колонне трофейных чешских LT vz.38, она наверняка сработает… А уж там самое простое — упредить камрадов по рации и начать разворот панцера навстречу противнику!

Дело считанных секунд.

Впрочем, когда их всего сорок, это не так и мало…

Маневр Петра Семеновича, выехавшего чуть вперед на трофейной «тройке», если и введет противника в замешательство — то всего-то на несколько мгновений. Группа советских танков, заходящая во фланг германской колонны, вызывает подозрения сама по себе. А неплохая чешская оптика в командирских перископах не оставляет Фотченкову и крошечного шанса обмануть врага… Лейтенант Малютин прекрасно понимал это — но не решился оспорить командирский приказ.

В том числе и потому, что не желал проявить нерешительность перед лицом своего комбрига…

Нет, Илья намертво приник к орудийному прицел — очень стараясь удержать выбранный им танк на острие треугольничка. Центрального, самого крупного треугольничка прицельной сетки, не закрашенного темным… Уже успевший повоевать танкист расчетливо взял упреждение на ведущий каток чешского панцера — с учетом его движения, болванка должна проломить борт как раз у кормы.

Оптика у немцев неплохая, особенно цейсовские линзы. Они дают более четкое, ясное изображение — хотя кратность ведь та же самая, что и на советских танковых прицелах. Малютин предположил, что все дело в пропускной способности светового потока — он у германской оптики действительно выше…

Кроме того, в отличие от штатного ТОП-1 на БТ-7, у германского телескопического прицела больший угол поля зрения. Но на этом, пожалуй, все преимущества немца и кончаются… Собственно, у советского перископического прицела ПТ-1, дублирующего оптику на «бэтэшке», угол обзора не меньше — к тому же круговой обзор перископа позволяет контролировать все прилегающее пространство! Правда, только в теории — на практике в бою возможно сосредоточиться лишь на одной цели… Но Малютин привык замыкать бой на себе — а тут обнаружение новых целей придется доверить комбригу. И вроде Фотченков танкист бывалый, но на германских панцерах он не воевал — и разделение обязанностей между командирами на «наводчика», «командира танка» и «командира танковой группы» в боевых условиях обкатку не проходило…

А еще Малютину куда больше нравилось стандартное перекрестье советских прицелов — словно на оптике снайперской винтовки! На германской же «тройке» приходится наводить острие центрального треугольника в центр мишени — ну, или с упреждением на боковое движение… На полигоне лейтенант немного пострелял из немецкой 37-миллиметровки — и наловчился выбивать мишени в человеческий рост на дистанции метров в шестьсот.

Но сейчас эта дистанция выше — и даже с учетом 2,5х-кратного увеличения небольшие чешские танки кажутся крохотными. Причем они не стоят на месте — да и собственный танк пока что прет вперед, сбивая прицел… А еще руки Малютина невольно потряхивает от нервного напряжения. Да, после первого выстрела станет полегче — страх уйдет, когда начнешь бить по врагу. Но пока пальцы, уже легшие на рычаг спуска, заметно подрагивают… И кстати, ножная педаль спуска БТ-7 куда удобнее рычага германской машины; последний расположен на маховике горизонтальной наводки.

— Ноль первый, ускоряйтесь! Мы сократили дистанцию, сейчас начнется огневой контакт. В колонне не менее тридцати танков…

— Командир, увидели нас, разворачиваются!

Малютин, заметив маневр панцеров, не сдержался, рявкнул громче, чем положено. Впрочем, немцы все же зевнули, подпустив советских танкистов метров на восемьсот пятьдесят — а где и на все восемьсот. Часть «бэтэшек» скрыл подъем под небольшим углом к дороге — с грунтовки могли разглядеть разве что верх башни проходящих по низине танков… Но кто-то глазастый все же заметил русские «микки-маусы» — и мехводы принялись спешно разворачивать панцеры к противнику, надеясь на усиленную лобовую броню.

Опережая их, крутанули башни «чехов» наводчики, понукая заряжающих дослать бронебойные болванки…

— Короткая!

— Огонь!

Лейтенант и комбриг закричали практически одновременно; Малютин не дождался команды и приготовился стрелять — а Фотченков отдал приказ не только «башнеру», но и командиру роты. Собственно, из всей группы «бэтэшек» радийный танк имеется лишь у Попова…

Чуриков резко тормознул «тройку» — но Илья поспешил с выстрелом. Лязгнул казенник, выплюнув дымящуюся гильзу, остро пахнувшую гарью — а со злости прокусивший губу лейтенант отрывисто рявкнул:

— Стоим на месте! Бронебойный!

Хотевший было уже газануть Чуриков напряженно замер, ощутив тяжесть командирского сапога на правом плече. Зато заряжающий Ваня Семенов уже загнал новый снаряд в казенник полуавтоматической пушки… Первым выстрелом Малютин лишь вскользь зацепил корму «чеха» на развороте. Болванка только тряхнула панцер, пробороздив броню — и оставила на ней длинный, светящийся от жара след… Тем не менее, враг замер на месте; возможно, пришедшийся вскользь удар оглушил экипаж — а может, сорвало пару заклепок в отделение управления, ранив кого-то из экипажа.

Клепаная броня «чехов» грешит подобным дефектом…

Как бы то ни было, лейтенант мгновенно скорректировал прицел, подведя острие «треугольника» под башню германского панцера — с той скоростью и сноровкой, что наработал на полигоне, осваивая трофейный танк. Малютину потребовалась лишь пара секунд — и прежде, чем немец дернулся бы в сторону, Илья нажал на спуск.

— Выстрел!

Опережая крик «наводчика» и сам звук выстрела, красный трассер молнией разрезал воздух, мгновенно уткнувшись в башню «чеха». Пышущими от жара искрами брызнули осколки лобовой брони… А секундой спустя крепко ухнул уполовиненный боезапас панцера; внутренний взрыв сорвал с погон перекосившуюся башню, съехавшую в сторону — а из образовавшейся щели вырвался тугой язык пламени.

Экипаж машины накрылся мгновенно — и в душе Ильи словно бы мелькнула тень жалости… Что впрочем, тут же заслонило мрачное удовлетворение.

Мы вас сюда не звали!

— Что же вы так мажите-то…

Бессильный стон комбрига мог удивить экипаж — но Фотченкову из командирской башенки видно куда больше «наводчика» или мехвода. Целая рота открыла огонь с дистанции прямого выстрела «сорокапяток»! Но вместе с Малютиным танкисты смогли подбить лишь три вражеских панцера… Причём одному «чеху» болванка лишь задела ходовую, сорвав гусеницу и вмяв каток — однако Т-38 сохранил возможность вести огонь с места.

Про «артиллерийские» БТ-7А и говорить нечего. В боеукладке их короткоствольных «окурков» КТ-28 нет даже бронебойных выстрелов… В теории, правда, поставленная на удар шрапнель способна уделать «чеха» даже в лоб. Но из-за паршивой баллистики, точно попасть в цель из пушки на дистанции большей, чем пятьсот метров… Нужно иметь чутье и опыт настоящего снайпера — ну, или же бесконечный лимит везения.

Впрочем, группа артиллерийских танков и не должна бороться с бронетехникой — тем более, за километр с лишним. Ведь в отличие от комбрига, «бэтэшки» с литерой «А» в названии держатся на обговоренной заранее дистанции… Нет, их шрапнель или увесистые осколочные гранаты должны были прижать германскую мотопехоту, не подпуская её к танкам первой линии.

Но пока что грузовики с десантом держатся в самом конце германской моторизованной колонны — скрытые от глаз советских танкистов массой разворачивающихся навстречу им панцеров. Так что экипажи БТ-7А решились все же поддержать товарищей — и цепочка трехдюймовых фугасов также устремилась к грунтовке.

На первый раз, впрочем, их разрывы легли с заметным недолетом…

После второго выстрела Чуриков рванул вперёд уже без оглядки на лейтенанта. Впрочем и сам Малютин, достав свой первый панцер, чуть поумерил пыл… Илья, правда, хотел было рявкнуть на мехвода, чересчур резко, рывком бросившего машину вперёд. Но именно этот рывок спас экипаж. Прилетевшая откуда-то справа болванка тряхнула башню динамическим ударом, разрезав воздух всего-то в тридцати сантиметрах от кормовой брони…

Немцы открыли плотный ответный огонь — не сколько точный, сколько густой за счет большей численности стволов. Впрочем, свои снайперы среди наводчиков-фрицев также имеются.

Ослепительно яркая, бензиновая «свеча» полыхнула над кормой одной из «бэтэшек». Верхняя плита лобовой брони русского «микки-мауса» расположена под углом ровно в девяносто градусов — что создает идеальные условия для ее пробития. А уж внутренняя перегородка в моторное отделение (ровно, как и тело погибшего мехвода), для раскаленной от удара болванки препятствием стать не могли по определению… Впрочем, командир танка и заряжающий все же успели покинуть подбитую машину через башенные люки прежде, чем сдетонировал боезапас; мощный взрыв разворотил танк изнутри.

Не повезло и командиру роты — если одна болванка все же застряла в массивной орудийной маске, то другая ударила в ведущее колесо, сорвав гусеницу. Мехвод не успел вовремя затормозить — и смятая гусеница забилась промеж катков, «бэтэшку» развернуло на месте… Попов не решился покинуть подбитую машину с исправной пушкой, дав приказ эвакуироваться лишь механику-водителю.

Но сам капитан успел пальнуть всего разок прежде, чем борт обездвиженной машины проломили сразу два калиберных бронебойных снаряда… Огненная вспышка поглотила советский танк — а сорванную взрывом башню подбросило высоко в воздух; приказ покинуть машину застрял в горле Фотченкова, так и не успев сорваться с губ комбрига…

— Филатов, вызывай Акименко!

— А-а-а-а-а…

Радист не слышал приказа — от всего происходящего у молодого парня сдали нервы, и он открыл бесполезный огонь из курсового пулемета, просто пытаясь справиться со страхом…

— Короткая!

Не обращая ни на кого внимания, Малютин твёрдо вел бой. Как выяснилось, ему не были нужны целеуказания комбрига; «чехи» шли по дороге довольно близко друг к другу, и их было много. Так что теперь, чтобы выбрать очередную цель, потребовалось лишь развернуть башню чуть левее… Конечно, можно было развернуть ее и вправо — но там по немцам вели огонь прочие «бэтэшки» роты.

А вот слева никого из товарищей уже не было…

Чуриков не сразу выполнил приказ лейтенанта, сбивая ему прицел — впрочем, очередная болванка вспорола землю всего в метре позади танка. Обострившаяся от страха чуйка гнала мехвода вперёд… Однако разъяренный лейтенант с силой надавил на плечо Акима, буквально заорав:

— Короткая!!!

«Тройка» резко затормозила — причем танк протащило юзом по влажной траве еще метра полтора, а то и два… Но Малютин, лихорадочно крутанув маховики наводки, все же поймал на прицел уже довольно хорошо видимый панцер, следующий навстречу — наведя острие «треугольничка» под шаровую установку курсового пулемета.

— Выстрел!

Словно почуяв страшное, германский мехвод в последний миг газанул, бросив машину вправо… Он выиграл для себя несколько лишний мгновений — но не избежал удара. С шестисот метров болванка без труда проломила тонкую даже в лобовой проекции броневую плиту, буквально разорвав тело стрелка-радиста — и пробила узкую перегородку моторного отделения… Боевое отделение и отделение управления мгновенно заволокло дымом. И тут же показались оранжевые языки быстро разгорающегося пламени… Мехвод рванулся к эвакуационному люку, но путь ему преградило тело погибшего камрад. Чтобы скинуть его и вырваться наружу, германскому унтеру потребовалось потратить несколько лишних секунд…

Они и оказались решающими — водитель-австриец уже высунулся наружу по пояс, отчаянно радуюсь тому, что спасся; радость эта была преждевременна. Огненный язык пламени ударил из нутра подбитого панцера вдогонку, словно струя огнемета — и отчаянно завизжавший человек живым факелом покатился по траве…

Секундой спустя ухнул взрыв сдетонировавших снарядов… Осколочных выстрелов у немцев оставалось меньше половины боекомплекта на экипаж. Но наводчику и заряжающему, не успевшим покинуть танк, мало не показалось! Отскочить в сторону и перекатиться по земле успел только офицер, первым покинувший панцер сквозь люк в башенке…

Всего этого, впрочем, ни Малютин, ни Фотченков не увидели. В лобовую броню трофейной «тройки» ударило с такой силой, что заглушило мотор; ударило, словно гигантским молотом. Закричал от страха оглушенный мехвод — болванка врезалась в корпус совсем рядом с его триплексом… А лейтенанта швырнуло лицом на прицел — хорошо еще, что у немцев на окуляре резиновый наглазник, а то раскроил бы лоб! Обшито резиной и нутро командирской башенки — иначе комбригу пришлось бы худо…

Впрочем, именно удар болванки побудил Фотченкова принять участие в управлении боевой машиной. Раскрыв люк над головой, он резво швырнул вперед пару дымовых шашек, одновременно с тем яростно рявкнув:

— Чуриков, заводи танк! Пятимся кормой на максимум заднего хода — но борта подставлять не смей!

Одновременно с тем комбриг бросил и третью шашку, ставя перед трофейной «тройкой» спасительную дымовую завесу… Последнюю, впрочем, тотчас разорвала пролетевшая рядом болванка — швырнув Фотченкова на спину тугим ударом сжатого воздуха. И оглушенному комбригу еще повезло, что он едва-едва высунулся наружу — иначе пострадал бы куда сильнее…

— Ваня, бронебойный.

Чуть успокоившийся Малютин (попадание в собственный танк подействовало на него отрезвляюще), быстро перехватил бразды командования. В то время как оглушенный Фотченков сполз спиной по перегородке, держась за голову:

— Петр Семенович, вы как⁈

— Нормально, лейтенант. Командуйте…

Дымовая завеса крепко выручила экипаж — не только сбив немцам прицел, но и скрыв маневр отхода; по примеру комбрига поставили завесы еще несколько экипажей. Причем один отчаянный старший лейтенант (командир взвода Родионов Александр) догадался использовать шашку, имитируя пожар на «подбитом», обездвиженном танке… После чего тщательно прицелился — и очередным выстрелом поджег «чеха».

Тем не менее, дымы бы не спасли уполовиненную роту, вступившую в неравный бой с немцами на дистанции эффективного поражения собственных танков. Дымовые шашки подарили советским экипажам лишь кратковременную отсрочку… Внезапный удар откровенно не удался — а в последующей перестрелке преимущество было на стороне немцев.

Хотя бы и за счет большей численности чехословацких панцеров…

Неожиданно крепко роту выручили артиллерийские танки. После пристрелки фугасами, их экипажи обрушили на центр вражеской колонны беглый (и довольно кучный!) огонь увесистых осколочных гранат. А частые взрывы последних не только мешали немцам целиться, но и рвали гусеницы крупными осколками, вминали катки взрывной волной… Один трехдюймовый снаряд так и вовсе угодил в башню «чеха». И пусть он не смог пробить лобовой брони, но осколки разбили оптику и повредили орудийный ствол — а саму башню заклинило от удара.

Причем наводчика тяжело ранило сорвавшимися внутрь заклепками; досталось и заряжающему с офицером…

Немцы «оценили» вклад БТ-7А — и, подобравшись поближе, накрыли две «бэтэшки» ответным огнём. Впрочем, уже парой мгновений спустя поставленная на удар шрапнель проломила тонкую бортовую броню (всего-то полтора сантиметра) башни Т-38 — наглухо уделав вырвавшийся вперед германский экипаж.

Заброневое действие поставленной на удар советской шрапнели действительно устрашает…

Очередной панцер подбил лейтенант Малютин. Откатившись назад под прикрытием дымовой завесы, он приказал мехводу остановиться — и расчетливо всадил болванку в борт еще одного германца, оторвавшегося от своих.

Но уже мгновение спустя рванувший рядом фугас «разул» трофейную «тройку» комбрига… Излишне засуетился немецкий заряжающий и подал не тот снаряд — но рванул тот все равно крепко. Разбитые гусеничные траки лишь бессильно повисли на катках слева — и лейтенант только и успел отчаянно крикнуть, упреждая мехвода:

— Стой, развернёт танк!

Но Чуриков уже попытался резко сдать назад; впрочем, почуяв сопротивление машины, мехвод сбавил газ. После чего с трудом, на разорванной гусениц, кое-как развернул «тройку» лбом к противнику… Вновь открыв верхний люк, уже чуть оклемавшийся Фотченков выбросил наружу оставшиеся дымовые шашки. Поймав вопросительный взгляд лейтенанта, комбриг скривил губы в какой-то непонятной усмешке:

— Остаемся в машине… В поле нас или осколки догонят, или пулеметные очереди. А так хоть какой-то шанс…

Петр Семенович, однако, врал самому себе — шансов в обездвиженном танке куда меньше, чем при эвакуации. Тем более, что дымы закрыли машину — и пострадать экипаж мог только от случайной пули или осколка… А уж там можно залечь хоть на земле, хоть отползти в низину.

Или же нырнуть в какую промоину, оставленную весенними ручьями…

Но комбрига откровенно пугала перспектива оставить надежную броню — и выбираться наружу, под пули. Туда, где динамический удар пролетевшего рядом снаряда может запросто поломать кости — или убить!

Да, Фотченков врал самому себе, как-то позабыв, что усиленную броню получил лишь корпус его «тройки». Нет, обездвиженный танк был обречён — как и машина ротного… Но Малютин не стал перечить комбригу. Впрочем, его вел не страх, а твердая решимость драться до последнего… Дрожащие же пальцы Петра Семеновича Илья предпочёл не замечать, списав все на последствие удара сжатым воздухом.

— Бронебойный, Ваня.

Семенов загнал снаряд в казенник с тяжким вздохом похоронившего себя человека… А молодой мехвод Чуриков так и не решился попросить разрешения оставить обездвиженную машину.

И бросить обреченный, в сущности, экипаж…

Но судьбу человека на войне угадать сложно. Иногда случайная пуля или шальной осколок достанет свою цель уже в тылу, вдалеке от передовой — а иногда выживают даже те, кто очутился в самом пекле… Решение разделить батальон поротно — и использовать две роты в качестве ударных отрядов на флангах (словно кавалерию в средневековых битвах), было не самым разумным. И уж тем более спорно то, что вторая и третья рота держались на удалении в полкилометра — для оснащенных оптикой германцев не составило бы труда разглядеть оставшиеся танки большевиков.

Зато лишнее расстояние помешало Акименко своевременно вступить в бой…

С другой стороны немцы, отвлекшись на первую роту, действительно зевнули — а комбат рискнул потратить еще немного времени и обхватить врага на левом фланге… Первые выстрелы его роты, впрочем, были также далеки от совершенства — но, быстро сблизившись с врагом, экипажи Акименко стали бить уже точнее.

А третья рота все же сумела обойти немцев справа — перемахнув грунтовку и оказавшись в тылу 67-го танкового батальона 3-й легкой дивизии вермахта. Фрицев начали расстреливать уже с трех сторон — и ход боя стал неудержимо клониться в пользу советских танкистов… Не сразу сориентировавшись, командир германского батальона приказал своим экипажам выходить из боя, поставив дымы. После чего спешно запросил поддержку авиации и тяжелой дивизионной артиллерии…

Немолодой уже оберст, хлебнувший лиха ещё в прошлую войну, теперь надеялся как можно скорее вырваться из набирающей силу перестрелки. Было мгновение, когда его командирский танк, не имеющий пушки, оказался под огнём — и только мастерство да отчаянная жажда жизни германского водителя спасли экипаж! Последний круто рванул с места зигзагами, сбивая прицел наводчиков-большевиков — а затем на всех парах устремился в хвост колонны… Советские же танкисты быстро перенесли огонь на стреляющие в ответ панцеры.

Оберст, однако, даже и не думал упрекать в трусости лучшего водителя гибнущего батальона. Да, своих танкистов было жаль — но куда сильнее некогда лихой кавалерийский офицер, полной мерой хлебнувший войны на Сомме, жалел самого себя.

И свою драгоценную арийскую жизнь он ставил куда выше жизней своих подчинённых…