Комбриг. Путь к славе

Глава 3

Затрофеить Кудасову удалось только пулеметы — миномет крепко покоцали очереди «Максима», а может и «Дегтяревых»; кроме того, к крошечному на вид «самовару» осталось всего ничего трофейных мин. И, наконец, втроем капитан с бойцами смогли утащить лишь скорострельные машиненгеверы с тремя переносками на два патронных «барабана» каждая.

С трофейными пулеметами еще только предстояло разобраться…

А бой в районе засады, как кажется, лишь набирал обороты. Звонко хлопали «сорокапятки», несколько раз гулко ухнули разрывы противотанковых мин — но вскоре к этим звукам добавились лающие очереди автоматических германских пушек, а там и незнакомые Кудасову выстрелы более легких орудий. И, наконец, какое-то время спустя донеслось множество мелких, едва различимых в общей какофонии звуков гранатных разрывов…

Рокота «Дегтярева» в этом хаосе расслышать не удавалось — так что ротному оставалось лишь надеяться, что бойцы старшины Пархоменко уцелеют и успеют выйти из боя.

Впрочем, едва стоило Кудасову и обоим его бойцам добежать до окопов, как смолкли «сорокапятки» — а вот лающие очереди автоматических пушек ещё продолжили греметь… Это наводило на совершенно черные мысли, но капитан прогнал их волевым усилием, звонко крикнув:

— Лейтенант Малкин, ко мне!

Лейтенант Малкин, невысокий крепыш с покатыми плечами борца, въедливый, рассудительный и технически грамотный командир, остался единственным кадровым взводным в роте капитана. Еще двое лейтенантов и ротный политрук получили ранения во время первых воздушных налетов; одного взводного и политрука догнали осколки, когда они пытались прижать людей к земле. Ведь ошеломленные ревом сирен пикировщиков и грохотом взрывов, красноармейцы бросились бежать кто куда… Но бегущих быстрее и чаще догоняют осколки, сбивает с ног, оглушает взрывная волна.

А второй летеха и сам поддался страху и бежал вместе с испуганными бойцами. Его срезала очередь кормового пулемета при выходе «лаптежника» из пикирования…

— Андрей, возьми трофейный пулемет. Патронов к нему кот наплакал, видно мотоциклисты большого боезапаса с собой не возят — так, наскочить, пострелять, выявить огневые точки, прикрыть отход… Думаю, «барабаны» эти примерно на полсотни патронов рассчитаны. Нужно успеть разобраться, как снаряжать ими пулемет, как снимать с предохранителя. А если разберешься, разрешаю остаток уже присоединенного магазина пристрелять по ориентирам. Ну, коли немцы раньше не появятся…

— Понял, сделаем.

Немногословный, вдумчивый и рассудительный (а главное, исполнительный!) лейтенант капитану нравился. Наверное, свою роль играло и то, что закончил Малкин также Рязанское пехотно-пулеметное и был если не земляком, то из соседних краев — так-то Андрей родом из Мурома, а у самого Кудасова в Муроме жила родня… Летеха поспешил на свой опорник, горя желанием разобраться в новом для себя оружии — ну как ребёнок с новой игрушкой, право слово! А Кудасов вдруг подумал, что хоть ячейки и ходы сообщений обоих взводов разделяет всего несколько метров грунтовки, но все же оба узла обороны кажутся изолированными друг от друга… Эти мысли были неприятны — так что капитан поспешил обратился к бойцам, сопровождавшим его в короткой контратаке:

— Сергей, возьмешь АВС себе. У тебя неплохо получилось, мотоциклиста ты довольно точно подковал! Но прицельную планку сдвинь на триста, в бою стреляй только в режиме полуавтоматического огня. Флажок переключатель находится справа-сзади на ствольной коробке; но стрелять в режиме «автомата» разрешаю только в крайней случае. Во-первых, быстрый износ деталей и возможность перекоса патрона при стрельбе, во-вторых, отдача будет очень тяжелой. Пули-то полноценного винтовочного калибра…

Старательный красноармеец Шитюк, явно довольный такому повороту событий, энергично вскинул руку к голове, громко ответив:

— Есть!

— Да не кричи ты… Саша, ты же давай, лопату в зубы — и как можно скорее расширяй свою ячейку, чтобы я рядом мог встать. В бою будешь вторым номером.

— Есть…

Второй красноармеец ответил командиру без всякого энтузиазма — но куда деваться? А капитан уже возвысил голос:

— Бойцы! При появлении врага из ячеек не тянемся, огонь раньше времени не открываем! Подпустим немцев метров на триста, там уж ударим наверняка — из винтовок и ручных «Дегтяревых»! Расчетам «Максимов» без моего приказа в бой не вступать!

Отдав последние распоряжения, Кудасов принялся разбираться с трофейным пулеметом, аккуратно пробуя отсоединить барабанный магазин… Одновременно с тем он регулярно, обеспокоенно посматривал на дорогу — очереди легких автоматических пушек смолкли, но впереди раздавался все более явственный, приближающийся гул моторов.

Отчего пальцы капитана начали невольно дрожать…

Смотреть смотрел — и все же «бэтэшка» появилась внезапно для ротного. Танк словно вынырнул из-за густо растущих вдоль грунтовки деревьев — и Кудасов с некоторым облегчением разглядел тройку бойцов, упрямо жмущихся к корме танка… Однако советская машина шла одна, без товарищей — зато на дороге практически сразу показался немецкий танк.

Это была «двойка» — хотя Кудасов не знал еще названий и классификации германской бронетехники… Вражеский панцер двигается с неплохой скоростью, по грунтовке не отставая от «быстрого танка» — ведь последний идёт по пересеченной местности с десантом на броне. Обе бронемашины разделяет метров триста — но «бэтэшка» развернута к врагу уязвимой кормой. Не долго думая, немец открыл огонь прямо на ходу!

А капитан, внимательно следящий за происходящим сквозь бойницу в бруствере, узнал «лай» легкой автоматической пушки…

Вражеская очередь смахнула с кормы двух красноармейцев; третий успел спрыгнуть в траву и перекатом уйти в сторону. Звонко лязгнул метал, во все стороны полетели звенья разбитой гусеницы — «двойка» разула «бэтэшку», крутанувшуюся на месте. Скрученные траки забились промеж катков, не дав им проворачиваться — вот танк и развернуло… В ответ звонко пальнула «сорокапятка»; красный трассер в донце снаряда оставил в воздухе размазанный след — но махнул он чуть выше, в метре за кормой «двойки».

Поспешил советский экипаж с выстрелом…

Впрочем, германский панцер тряхнуло динамическим ударом пролетевшей рядом болванки, сбив немцам прицел — да и вражеский мехвод не остановил машины, а лишь набрал ход. В итоге вторая очередь, что должна была добить «бэтэшку» в слабую корму, лишь резанула по борту… Секундой спустя бронебойная болванка вломила точно в борт панцера — во все сторону брызнули искры и светящиеся от жара осколки брони!

А столб огня в моторном отделение «двойки» полыхнул пятиметровой свечой…

Но объехав небольшую рощицу, на открытом участке поля показался уже второй немецкий танк. Он шел по следу «бэтэшки», словно гончая за зверем — и, в отличие от экипажа погибшего панцера, ударил прицельно, с короткой остановки… Очередь бронебойных снарядов калибра двадцать миллиметров вспорола слабую кормовую броню — но экипаж не покинул задымивший машины. Пушка ее была исправна — и словно желая отомстить за себя, бойцы решились во чтобы то ни стало ударить в ответ!

Впрочем, экипаж вела не только отчаянная решимость драться до конца — нет, командир танка руководствовался здравым смыслом. Очереди автоматической пушки и спаренного пулемета «двойки» однозначно добьют танкистов при эвакуации из башни и на открытом участке поля, шансов добежать до окопов нет… Как, впрочем, и доползти. Ведь даже потеряв врага из виду, нацисты просто догонят ползущих в траве большевиков — и с удовольствием намотают азиатов на гусеницы.

Уж после потерь в засаде так точно! И поспешно довернув башню к новому врагу, командир «бэтэшки» нажал на педаль спуска…

Ему мешал целиться дым из быстро занимающегося огнем моторного отделения. И болванка ударила не в лобовую проекцию корпуса «двойки», а лишь зацепила ведущее колесо, сорвав гусеницу… Все же этого было достаточно, чтобы попробовать уйти — но смелый командир потерял время. Он успел открыть башенный люк, но огонь уже прорвался в боевой отсек сквозь тонкую перегородку… Скрученный язык пламени вырвался из люка, словно струя огнемета — а мгновением спустя сдетонировал боезапас осколочных снарядов, сорвав башню с погон и подбросив ее в воздух на несколько метров…

Из обреченного экипажа уцелел лишь мехвод — он успел покинуть машину через собственный люк в передней части корпуса прежде, чем огонь прорвался в боевое отделение. Может, кто-то и упрекнет его в трусости — но что еще мог поделать водитель обездвиженной машины, как помочь товарищам? Чадный дым горящего танка скрыл его от глаз немцев — как и последнего уцелевшего бойца из десанта. Один уцелевший танкист и один мотопехотинец — вот, собственно и все, кто остался от танковой засады…

— Сюда бегите, сюда! Быстрее!

Капитан закричал, призывно махнув рукой — и спустя пару минут выжившие, хрипло дыша и судорожно хватая воздух пересохшими глотками, свалились в ход сообщения… Незнакомый, чумазый танкист хрипло попросил:

— Воды!

Кудасов молча кивнул, снял с пояса собственную фляжку, протянул мехводу — а красноармейца Третьякова, бойца отделения Пархоменко, напоил подоспевший Шитюк. Дав выжившим напиться и перевести дух, ротный требовательно приказал:

— Докладывайте!

Но танкист, едва разминувшись с гибелью, потерянно замолчал, обернувшись в сторону горящего танка. Он словно не слышал вопрос капитана, не сумев еще толком отойти от догонялок со смертью — и только теперь осознал, что товарищей его больше нет… Заговорил Третьяков — худощавый красноармеец с веснушками на носу и разбитыми о башню «бэтэшки» губами:

— Товарищ капитан, докладываю… Большая колонна немцев шла, одних танков штук десять — а за ними автомашины с пехотой и пушками на прицепе. Сколько не знаю, когда бой начался, считать уже не мог… Головной танк наши подожгли, когда он мимо засады прошёл — в корму уделали. Так столб пламени полыхнул — метров пять в высоту! Еще два немца сходу накрылись, попытавшись выйти на обочину — подорвались на минах. Ну и в борта наши жгли — у немцев, говорят, борта слабые…

Словно бы в поисках подтверждения, красноармеец обернулся к танкисту — но тот по-прежнему молчал. Тогда боец продолжил:

— Конечно, оставшиеся танки развернулись, начали стрелять — а с грузовиков посыпался десант немецкий. Мы открыли огонь по команде старшины; Пархоменко вложил очередь в кузов с десантом — так ведь любо дорого! Ровной строчкой вдоль борта! И еще одну машину водитель сдуру загнал прямо на мину — куски мяса во все стороны летели…

Глаза бойца хищно блеснули при воспоминании о том, как грузовик с десантом подорвался на противотанковой мине — но тотчас потускнели:

— Только больше их было, товарищ капитан. Сильно больше. И немцы под огнем не растерялись, пушки стали отцеплять, разворачивать в сторону засады… Тогда мы по команде Пархоменко по расчетам огонь открыли. Один повыбили, уцелевшие артиллеристы залегли — а что толку? Оставшиеся пушки обстреляли наши танки, подбили одну «бэтэшку». Броневик еще раньше германские танки сожгли, он только одного германца достать успел… А к нам уже фрицы подобрались — и метров с сорока гранатами закидали! Старшина одну от себя отбросил — а его тотчас очередь, через грудь…

Третьяков вроде даже всхлипнул — но после твёрдо закончил доклад:

— Уцелевшим бойцам командир танка крикнул на корму забираться. Он метко бил — два танка германских накрыл и две пушки заткнул, уже когда отступали…

Кудасов согласно кивнул. Картина боя в засаде словно ожила перед его глазами, все встало на свои места — включая звуки перестрелки, что он слышал из окопов. Остался лишь самый главный вопрос:

— Сколько немецких танков уцелело?

Боец нервно облизал разбитые, и оттого сильно распухшие губы:

— Там разные были машины, товарищ капитан. В засаде сожгли три пушечных, что покрупнее — одна, правда, на мину наехала, и с места стреляла. Вот ее там и добили… Однако воевали также и пулеметные танки. Их крепко пожгли, два немца на минах подорвались. Но один вроде остался; он за «бэтэшкой» в погоню не пошёл — куда ему тягаться с настоящим танком! И еще две пушки у немцев точно остались…

Словно в подтверждение слов красноармейца, на дороге завиднелся низкий, приземистый танк — а следом за ним и несколько автомашин.

— Ясно… Ты, Третьяков, свою трехлинейку где потерял?

Немного пришедший в себя боец с ужасом округлил глаза. Винтарь он выронил, когда двадцатимиллиметровые бронебойные снаряды рвали тела его товарищей на броне «бэтэшки». Тогда он от ужаса забыл, как себя зовут — и бежал, слепо бежал… Парню повезло, выжил — а вот оружие потерял. Не успев еще привыкнуть к войне и понять её, красноармеец Третьяков мыслил категориями мирной, довоенной службы. А тогда утеря личного оружия была серьезнейшим нарушением! Фактически, преступлением…

Капитан, впрочем, не стал долго мучать бойца:

— Возьмёшь трехлинейку Шитюка — и чтобы стреляя, целился! А вы, товарищ танкист, готовы драться? Готовы отомстить немцам за погибший экипаж?

Совсем невысокий — метр шестьдесят, от силы — но при этом довольно развитый тяжелым крестьянским трудом мехвод словно впервые увидел капитана. Сперва взгляд его, обращенный на ротного, был непонимающим, удивленным — но осознав слова Кудасова, танкист твердо, решительно ответил:

— Так точно!

— Вот и хорошо. Тогда именно ты пойдешь ко мне вторым номером в расчёт. Семёнов, продолжай рыть окоп, потом сменимся!

— Есть, товарищ капитан…

Поредевшая кампфгруппа остановилась примерно за полкилометра от окопавшейся роты. Часть мотоциклетного разъезда успела вернуться к своим и предупредить о заслоне. А о судьбе камерадов красноречиво свидетельствовали побитые пулями, сиротливо замершие в низине мотоциклы… Ох, как корил себя капитан за приказ открыть огонь по «цундаппам» — уж трофейные мотоциклы точно пригодились бы его роте! Но в бою он мыслил другими категориям — и надеялся лишить вражескую разведку транспорта, средства к бегству…

Однако теперь немцы сходу убедились в том, что помимо танковой засады существует и пехотный заслон. Замерла на месте «единичка», а германские расчёты развернули две уцелевшие с боя противотанковые пушки. Кудасов ждал, что они первыми откроют огонь — и что орудия поддержат танкисты обездвиженной «двойки»… Дымящая «бэтэшка» мешает немцам целиться по взводу Малкина — но в сторону опорника самого капитана панцер вполне может врезать!

Однако Кудасов ошибся — первыми открыли огонь германские батальонные минометы калибра восемьдесят миллиметров; их поддержало также несколько легких ротных «самоваров». По позициям обоих опорников ударил целый град мин… И как же остро пожалел капитан, что его бойцы не успели нарыть окопов полного профиля с полноценными укрытиями по типу «лисьих» нор!

Мины загремели в ходах сообщения — а когда они залетают в стрелковые ячейки, раздаются отчаянные, резкие вскрики боли… Несколько красноармейцев, не выдержав выматывающего душу воя мин (каждая из которых летит словно в твою ячейку!) рванули наружу. Но их догнали осколки часто рвущихся «огурцов» и снарядов батальонных «самоваров», в их сторону ударили пулеметная «единичка» и пушечная «двойка»…

Последняя, правда, замерла метрах в семистах от обоих опорников, и очереди автоматической пушки сильно рассеиваются на расстоянии. Но все же бронебойные трассы находят свои цели — хотя германский экипаж и не частит… Капитан также сжался на дне ячейки, деля ее с уцелевшим танкистом — перейти в чуть расширенный окоп Семенова Кудасов и его второй номер уже не успели.

По совести сказать, ротный не меньше других боится умереть, боится за свою жизнь; когда в бою стреляешь в ответ, страх притупляется — но сейчас достать врага никакой возможности нет. Целый рой мин гремит за бруствером, на бруствере, совсем рядом в ходах сообщений! Отовсюду доносятся крики боли, испуганные возгласы, вопли о помощи; со всех сторон летят комья земли, поднятые вражескими снарядами — они взрываются, едва коснувшись земли… Одна мина рванула совсем рядом с бруствером командирской ячейки — и на голову, за шиворот Кудасова густо посыпалась земля.

А очередной «огурец» влетел точно в сдвоенный окоп расчета станкового «максима»…