КОМ-6 (Казачий Особый Механизированный, часть 6)

03. БЕЗ БУМАЖКИ ТЫ ВООБЩЕ НИКТО

ДОКЛАД

Ни принца, ни его дамочку на доклад к командованию, естественно, не пустили. Они остались в предбаннике, под усиленным надзором взвода охраны, а мы четверо, весь экипаж — пошли.

Атаманом Сводного Дальневосточного Механизированного отряда был Гусев Никита Тимофеевич, человек возрастной, много послуживший, но всё ещё чрезвычайно бодрый и службу оставлять не собирающийся. Полагать надо, всякого повидал он за годы своей службы. Но на нашу прибывшую компанию смотрел он как генерал на цирк — слегка прищурясь и сцепив сложенные на столе руки. Я так и ждал, что вот сейчас он встанет и зычным голосом крикнет: «Пр-р-р-рекратить нести хер-р-р-рню!»

Но Никита Тимофеевич молчал и слушал. Когда мой доклад закончился, он поправил ус, задумчиво переложил с места на место самопишущую ручку с вечным пером, спросил Хагена:

— Хорунжий фон Ярров, — это Хагеновскую фамилию многие так под русский манер переиначивали, — что вы имеете добавить к докладу командира?

Хаген вздёрнул подбородок:

— Доклад сотника Коршунова считаю предельно полным, не имею ничего добавить сверх этого.

— М-гм… м-гм… Так кого, вы говорите, взяли в плен?

— Младшего принца императорского дома Великой Германской Империи, Фридриха Вильгельма Августа Прусского!

— Фридриха, значицца… Так-так… А в каком, говоришь, он звании?

— Оберст-лейтенанта, господин атаман!

— Хм… — Никита Тимофеевич озадаченно поднял брови и выпятил губу. — Чёт маловато для принца, а? Стёпа, — это он адъютанту, который при нём был и за управляющего, и за секретаря, — оберст-лейтенант, глянь, какому чину у германцев соответствует?

Степан пошуршал бумажками:

— Подполковника, ваше превосходительство!

— М-м-м! Ну, подполковник — уже неплохо, это птица покрупнее будет. Но принц!.. — Никита Тимофеевич покряхтел и потёр шею. — Так, соколы! За рейд объявляю вам благодарность. Три дня отдыха, если чего на головы нам не свалится. А насчёт этого принца докладную наверх подам. Идите пока, поставьте его на довольствие как военнопленного. Коршунов!

— Я, ваше превосходительство!

— Пленный твой, головой за него отвечаешь! Да чтоб не шлялся тут куда ни попадя.

— А баба?

— И баба пусть при нём! Ещё я с бабами не разбирался! Она ж не в звании?

— Никак нет.

— И на все четыре стороны не пошлёшь, едрит её налево! В канцелярии оформляться будете, спросите там, как её пристроить. Эти писарчуки лучше знают.

— Будет сделано, ваше превосходительство! Разрешите идти?

— Идите уж. Герои…

НА ДОВОЛЬСТВИЕ

Мы вышли в предбанник. Принц и евоная подружайка с надеждой на нас уставились. И охрана тоже. В смысле — тоже с надеждой уставилась. Не очень-то им хотелось охранять каких-то непонятных дойчей.

— Так, Фридрих, — сказал я, и принц сразу встрепенулся, — ком цу мир.

И головой обозначил, для наглядности, чтоб он за мной следовал.

Парочка ничего не поняла, захлопала глазами и начала в два голоса что-то говорить Хагену.

— Тихо-тихо! — поднял руку я. — Не клопочим! Все дружно идём в канцелярию и получаем нужные папирен! Ясно? Без бумажки вы тут не принц с невестой, а ноль без палочки. Орднунг унд дисциплинен во всём!

«Орднунг», а уж тем более «дисциплинен» для немцев — слова волшебные. И на Марту, и на Хагена, и, как можно было наблюдать, даже на принцев они чудодейственно влияют. Все трое дойчей сразу подобрались и пошли за мной ровным строем, едва ли не печатая шаг. Видел бы меня кто из родни — ухохотался бы.

В канцелярии уже слышали, что Коршун из рейда новых пленных привёл, да с трофеями. Ждали.

— Это ж надо так суметь! — удивлялся писарь, заполняющий бумаги. — С Польского фронта девчонку-немку привёз. Нет бы польку? Надо было именно на немецкий хутор выскочить! В Сирию поехал — опять немца спас. А сколько их тут, дойчей, на весь японский фронт? И нате вам пожалста! Немцы преследуют тебя, Коршун.

— Это есть судьба! — убеждённо сказала Фридрихова пассия, и писарь посмотрел на неё с сомнением:

— Ну-ну… Как мадам оформлять будем, Илья Алексеич?

Я только руками развёл:

— Атаман и сам не знает, сюда послал.

— Видишь ли, если записать её как подданную Германии, ищущую политического убежища, придётся её сразу в тыл отослать, в ближайшую губернскую управу.

Девушка поняла, что ей грозит разлука с ейным милым, и вцепилась в него обеими ручками, лопоча и заливаясь слезами. Фридрих не понял — от чего такая перемена, и Хаген принялся объяснять ему детали. Пару минут они переговаривались, как два пулемёта, после чего Фридрих что-то решительно сказал и даже пальцем этак в потолок многозначительно ткнул.

— Ну и чего? — с деловым любопытством спросил секретарь.

— Принц предлагает записать девушку в качестве представительницы иррегулярных частей. Маркитанткой. В таком случае её также можно оформить как военнопленную.

Писарь откинулся на стуле, сдвинув на затылок фуражку:

— А чего у них — маркитанты есть до сих пор?

— Тебе какая разница? — усмехнулся я. — С их слов записано, с нас спроса нет.

— Тоже верно. — Он подвинул к себе очередные бланки. — Так, дамочка, ваше полное имя?..

ПОЛКОВАЯ ЦЕРКОВЬ

Через полчаса, не забыв оформить «Кайзера» как трофей нашего экипажа, мы вышли из канцелярии с пачкой бумажек в руках. Фридрих и Эльза (так девицу звали) страшно радовались, что теперь они не только беглые, но и пленные, но для полноты счастья им чего-то недоставало.

— Фрайгерр Коршунов! — ностальгически напомнив мне Хагена двухгодичной давности, торжественно произнёс Фридрих.

Дальнейшее общение пошло через Эльзу.

— Он говорит: «я видеть, это большой военный часть».

— Та-ак?

— Он спрашивайт: «Здесь есть церковь?»

— Ну не прям-таки капитальная церковь, но полковая, в палатке — есть.

— Мы хотим разговаривайт со священник! — Эльза сложила перед собой ручки в молитвенном жесте.

— Это можно. Хаген, проводи.

— Нет, пожалуйста, мы просить вас ходить с нами!

Она сложила брови домиком, словно от моего согласия их жизнь зависит.

— Ну пошли, недалеко тут.

При виде полкового батюшки Эльза сразу заявила, что они с Фридрихом срочно хотят исповедаться. Батюшка немного удивился этакой срочности — но только немного. Мало ли, чего на войне не увидишь. Подумаешь, двум беглецам исповедь нужна.

Я, правда, не вполне понимал, зачем меня сюда притащили. Ладно, сижу на лавочке в тенёчке, жду, придрёмывать уж начал. Тут чувствую, трогают меня за плечо осторожно:

— Сын мой…

— Ар-р-х-х… — Я вскинулся, тряхнул головой, прогоняя сон. — Что такое?

Батюшка был очень серьёзен:

— Я принял исповедь. Далее, эти двое изъявили желание обвенчаться, и я не вижу к этому препятствий. Единственное, мне сказали, что теперь ты, как опекун, должен дать своё согласие.

Удивился я, конечно:

— Что — прямо сейчас?

Батюшка слегка пожал плечами:

— Война, сын мой. Все мы не властны над сроком, который нам отмерен. Сегодня мы живы, а завтра — Бог знает. И я с одобрением отношусь к их решению жить в благословенном союзе, а не во грехе. — Он смотрел на меня выжидающе.

— А-а! Извините, проснулся не совсем. Не вижу причин отказывать. Венчайте!

— В таком случае прошу вас, пока я буду готовиться к церемонии, найти двух свидетелей. Полагаю, свидетельницей согласится стать кто-то из медсестёр.

— А долго будет идти?..

— Венчание?

— Не-не, приготовление?

— Да, собственно, минут десять…

— Понял! Хаген!

— Я тут.

— Дуй до медчасти, как хочешь, через десять минут у нас должна быть свидетельница.

— Яволь!

Хаген примчался не с одной, а с целыми тремя медсестричками. По дороге он успел накосить целую охапку полевых цветов, из которого соорудили не только три букета, но и венок невесте, так что всё прошло достаточно торжественно.

ВЫСОКИЕ ЧИНЫ

В конце церемонии я увидел, что из-за пригорка, меж палатками, бежит Саня Пушкин. Взмыленный такой уже, как лошадь под связным. Увидел нас около полевой церкви, глаза загорелись.

Подлетел, я спрашиваю:

— Чё такое?

— Илья, там по душу этого принца явилась целая делегация, да с такими погонами!

— И как они собираются с ним общаться? Он же по-русски не бельмес?

— Переводчики с ними, аж двое!

— Ну… — только я хотел сказать, что сейчас все освободятся — медсестрички, хоть и совсем чужие этой немке, растрогались (как положено женщинам), принялись обниматься и желать всякого хорошего и детишек побольше… — как из-за того же пригорка появилась группа штаб-офицеров с выраженьем на лицах. Одним на всех выраженьем. Глобальной такой, всеобъемлющей ответственности. Рядом тащился Швец, с лица сбледнувший.

Хаген, тоже заметивший их, только присвистнул.

— И не сбежишь никуда, — я с досадой оглянулся.

Вот же свалился это Фридрих на наши головы! И на мою конкретно. Я ж теперь ему типа воспитателя или как там этот статус обязывает, будь он неладен.

— Я предупрежу принца, — сказал Хаген и потянул за локоть Фридриха, которого медсёстры тоже поздравляли, обнимали и задаривали полевыми цветами. Все эти ощущения близкого и тёплого внимания, по-моему, были принцу внове. Он ничего не понимал, всех обнимал и глупо улыбался — впрочем, как и положено жениху.

От погон приближающихся офицеров, мне кажется, аж зайчики пошли скакать — столько золота. Их было восемь, не считая двух толмачей. И самый нижний чин — как раз у одного из переводчиков — майорский. А вон тот, рослый, если не ошибаюсь — цельный генерал. Не наши казачьи офицеры. С общевойскового штаба, поди, припылили.

Невеста увидела этакую толпу, почуяла неладное и испугалась. И что-то сказала жениху. Все четверо — Фридрих, Эльза, Хаген и Пушкин до кучи — сбились у меня за спиной, как цыплята за наседкой! А вот батюшка не испугался совсем, хотя тоже что-то понял. Просто подошёл и встал рядом со мной. С увесистой такой книжкой в руках. И вид погон его мало смущал. А чего? Протоиерей, если на воинские звания пересчитать — тот же полковник, тоже нехило.

И как только группа приблизилась, отец Филарет обратился к ним глубоким голосом:

— Слушаю вас, дети мои, — и рукав этак завернул и пальцы сложил, для благословения.

Тут, делать нечего, вся толпа под руку батюшке по очереди подошла. Антоха тоже, сразу же после юркнув к нашей группе. Помирать — так вместе!

К сожалению, от благословения напор высоких чинов окончательно не сдулся, нет.

— Ваше высокопреподобие, — начал один из полковников, — штаб армии получил срочную депешу о том, что в расположение казачьей части был доставлен Младший принц императорского дома Великой Германской Империи, Фридрих Вильгельм Август Прусский!

— Неужели принц? — ненатурально удивился батюшка.

— Он не представился? — цепко сказал один из полковников.

— Отчего же? Представился Фридрихом. А о прочем я не счёл необходимым расспрашивать, мы говорили только о грехах.

— Позвольте, господа! — вперёд протолкался тот осанистый генерал. — Что здесь происходит?

— Только что было совершено таинство венчания и оформлена государственная регистрация брака, — батюшка приподнял томик, — Фридриха и Эльзы. Можете поздравить молодожёнов.

— Катастрофа! — сдавленно пробормотал полковник, всё сильнее напоминающий мне особиста. — Это катастрофа! Вы не можете отменить… э-э-э…

— Таинство? — священник переспросил таким тоном, что все офицеры невольно сделали шаг назад. — И помимо этого — совершить преступление и вымарать запись о заключении брака из государственной регистрационной книги? Вы предлагаете это мне?

Особист нервно потёр переносицу:

— Я прошу прощения, ваше высокопреподобие! Это всё нервы, нервы, но что же делать?..

— Всё просто! — генерал рубанул воздух. — Ваше высочество! — обратился он напрямую к Фридриху. — Мы уполномочены препроводить вас в Главный штаб русского фронта для организации дальнейших переговоров.

Фридрих очень внимательно выслушал генерала, потом — переводчика, после чего коротко кивнул и ответил со всем возможным аристократизмом.

— Его высочество отказывается покидать расположение данной казачьей части. Он заявляет, что согласно международной конвенции отныне он признан ограниченно дееспособным и передан под опеку казачьего сотника Коршунова Ильи Алексеевича. И имеет право находиться только в его непосредственном подчинении. По Европейской трактовке — он принял вассалитет. И, предупреждая ваши возражения, согласно международному праву, ни одна из сторон не вправе отказаться от своих обязанностей.

Так-так, где-то мы это уже проходили…

Генералу хотелось страшно материться. Да им всем хотелось. И удерживало их только присутствие батюшки и близость храма.

— И что делать? — спросил кто-то из задних рядов, и на него так все оглянулись…

— Кто Коршунов? — рявкнул генерал.

— Сотник Сводного Дальневосточного Механизированного отряда Илья Коршунов! — щёлкнул каблуками я.

— А, так значит, вы у нас теперь сюзерен германского принца? А ну, немедленно прикажите ему!..

Договорить генерал не успел. Фридрих и так смотрел на сцену с подозрением. А поняв, к чему идёт дело, Эльза заголосила. Тут же включился переводчик, забубнивший, что молодая супруга в панике от того, что сейчас новоявленного мужа отнимут у неё — и дело с концом.

Фридрих покраснел и начал не то что кричать, а этак, знаете, отрывисто декларировать, что он возмущён недостойным поведением господина генерала и негодует… — это всё торопливо переводил второй переводчик. Кто-то ещё пытался навести порядок по-русски. Гвалт поднялся страшный. А я стоял и ждал, чем дело кончится.

— Значит, так! — особист дёрнул воротничок. — Я немедленно докладываю наверх. Это скандал, господа. Международный скандал!

Уйти нам никуда не дали. Мы сидели в церковной палатке, которая стояла прям рядом с палаткой-храмом, и пили смородиновый чай с сушками. Мы — это я, Хаген, молодые супруги, Пушкин со Швецом и батюшка Филарет. Штабисты частью со свирепыми лицами сидели во дворе по лавочкам, частью умчались куда-то.

— А чего так сидим-то? — спросил вдруг батюшка. Свадьба аль нет? Горько!

— Что такое? — не поняла невеста. Хаген быстро объяснил дойчам, в чём дело, а мы принялись активно орать:

— Горько! Горько! — как же не орать, если традиция такая? Правило есть правило.

Ну и досадить тем штабным хотелось, которые на улице сидели. Ишь!