КОМ-6 (Казачий Особый Механизированный, часть 6)

19. ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

О ТОМ, КАК КАЗАКИ СПЕРВА ОГОРЧИЛИСЬ, А ПОТОМ ОБРАДОВАЛИСЬ

— И что ж теперь делать будем, братцы?

Этот вопрос, заданный у меня под ухом, каким-то образом услышал атаман. А я, кстати, всегда утверждал, что даже штабные палатки усиливающими артефактами увешаны — мама не горюй…

— Та-ак! А-а-а-тставить панику! — рявкнул Никита Тимофеевич, и все казачки внезапно осознали, почему он атаман. Рёв был ничуть не хуже моего бело-медведевского. — Будете выходить на боевые через сутки! Ясно? Чтоб яснее было — оплата — втройне! И чтоб не позорили меня! Я для них лишнюю копеечку выбиваю! А они! Стыдно, господа!

— Атаман, отец родной! Ты б сразу диспозицию обозначил! А мы уж будем соответствовать! — выразил общее мнение Фёдор. — Зачем нас так сразу ругать-то охульно? Сказано — будем! Тем более, что среди нас и лиса есть! — Он неожиданно широко улыбнулся: — Значит, япам вообще хана! Второго «Кайдзю»-то у них нет?

И дождавшись утвердительного кивка от Айко (откуда она тут взялась, кстати?), продолжил:

— Второго — нет! Значит, и войне — хана! Такое моё мнение!

Это заявление мгновенно вызвало бурную реакцию:

— Ну не-е! Ты же не думаешь, что у второго императора силёнок меньше?

— Не меньше, а всё ж послабее будет!

— Ой, не знаю!

— Вот ежели не знаешь, так и помолчи!

— Это ты кому сейчас рот затыкаешь? А⁈

— Мо-о-олчать, сукины дети! Я для чего вас на совещание собрал? Чтоб собачились все?

— Никак нет, господин атаман!

Самое забавное, что пособачиться таки пришлось. Из-за графика. Казачки окончательно решили, что войне каюк, а боевые-то за выход платят, вот и хотели каждый урвать побольше. Некоторые вообще предлагали по двое суток воевать, а меж ними двенадцать часов отсыпаться. Слава богу, атаман запретил. А то с недосыпу они щас навоюют! Не хватало своих ещё пострелять!

Так что для «Пантеры» боевой выход был аж через два дня. Как раз успеем все тесты прогнать и мелкий ремонт досконально провести. Хаген вон на правую опору жаловался. Чего-то там ему не нравилось.

НЕОЖИДАННЫЕ ПОВОРОТЫ

Ситуация с лисой тем временем начала приобретать какие-то новые и неожиданные формы. Половина отряда с энтузиазмом таскала ей всякие сладости — пряники-конфеты, орешки сахарные и прочие шоколадки. У кого на что хватало фантазии при посещении ближайшей ярмарки. Это бы Бог с ним. Особенно когда гостинец приносил кто-то вроде нашего каптенармуса Ефимыча. Тот, по-моему, мысленно включил Айко в ряд своих дочек и племяшек. Или старший техник Семёныч, седой уже дядька, который Айко так и называл: «внучка». Айко не спорила. Видать, не шибко охота женщине в солидном возрасте признаваться, хоть она и лиса.

Ну вот, против гостинцев мы претензий не имели. К тому ж так их было много, что Айко на стол три больших плошки составила и всё туда складывала — ешьте, мол, кто хотите, потому что одна она осилить столько сладостей никак не могла. Это ладно.

Но вторая половина отряда волокла в виде подарочков всякие женские штучки — заколки там или ленты. Это ж дураком надо быть, чтоб не понять: в этом разе заход совсем другой.

Может быть, тут-то и объявить бы принародно, сколько нашей лисичке в самом деле лет, но… Как я уже говорил, Айко внезапно (подозреваю, что впервые за всю свою долгую жизнь) ощутила себя именно на положении всеобщей любимой сестрёнки (дочки или племянницы — тут уж всё едино), и признаваться в том, что она даже седому Семёнычу в прабабки годится, ей категорически не хотелось.

В отряде меж тем завелась гармонь, и по вечерам около столовой собирался кружок, приходили играть умельцы и даже иной раз устраивались разудалые казачьи пляски.

Приходили звать и Айко. От этих зазываний Айко терялась, а хвосты у неё становились ёршиком. Она аж прятаться от посетителей начала. Кое-кто пытался эти заходы через меня организовать, но подобные попытки за первый день закончились. Стоило пару раз синезубо улыбнуться со значением — и народ как-то сразу проникся.

А Айко к хорошему отношению непривычная, и все приглашения «в свет» вызывали у неё почему-то оторопь. Хотя, по моему скромному разумению, ну сходила бы, посмотрела. Может, и поплясала бы даже. Обидеть её так и так никто не сумеет, она по части обид сама кого хошь в бараний рог скрутит. Но я, единожды это мнение высказав, далее держал его при себе. Пусть сама решает: захочет — пойдёт, нет — так нет. Что за страх у неё такой, шут знает? Казалось бы, после трёх-то мужей… Рожавшая уже баба. Две дочки, говорит, у неё есть.

А потом внезапно мысль мне пришла — так, может, в них и дело? Как её замуж-то выдавали? Мож, силком? Трёх мужей сменила. Зачем? Что — микадо срочно понадобились лисы? Или бабушке — внучки? Почему-то версия с императором казалась более правдоподобной. И если опираться на Петин рассказ, нравы и в Японии в целом, и во дворце самого императора царили весьма жёсткие.

Выходит, Айко не знала нормальной любви. И на обычные знаки внимания, сигналящие о том, что парень не против бы начать ухаживания, не знала, как реагировать. Смущали они её — удивительно, но факт.

И чего теперь делать мне? Я ж с ней навроде посажённого папаши?

У механиков столько было работы, что наш весь экипаж включился в починку «Пантеры» — спасибо, условия есть и запчастей после боя осталось — хоть ковшом греби.

Айко как услышала, что мы уходим — поникла вся и такая сделалась несчастная… Пришлось с собой её тащить на рембазу. Но с условием, что ничего самовольно откручивать и нажимать не будет, а строго то, что ей Саня с Антоном скажут. А в перерывах — ключ какой-нибудь держать или отвёртку. Это Антон придумал, чтобы руки у Айко всё время заняты были. Тоже великий педагог.

Саня с Антоном, кстати, как оценили, что у Айко в руках силушка совсем не девичья, да при этом она может в воздухе свободно парить и зависать на любой высоте, пришли в страшную ажитацию. Это ж техник и манипулятор в одном лице! Знаний ей только не хватает, но это — дело наживное!

А ведь скоро обе её дочки прибудут. Каким образом явятся, интересно?

Вот у меня лисятник образуется, ядрёна колупайка! Будем думать, как бы их половчее к делу приставить…

ВОТ ЭТО НАХОДКА!

А на боевые пошли все вместе. Зато когда я начал петь и «Пантера» резко ускорилась — видели бы вы округлившиеся глаза Айко! Реально, почти как у русских стали.

— Ой, а что это? А как? А я так смогу?

И давай мне подпевать. Смешно так, но старательно. Только горловые звуки у неё никак не получаются. Хрипит и кашляет. Посидела, подумала:

— Илья, давай наверх вылезем? — и смотрит так просительно.

— Эт ещё зачем? — спрашиваю.

— Ну Илья-я! Ну давай, ну ненадолго! Ну давай!

Ну ладно, думаю, чего не вылезти? До нужного квадрата ещё минут двадцать чапать…

Вылезли.

Она люк закрыла и говорит мне:

— Илья, ты не пугайся, пожалуйста. Я хочу попробовать петь в боевой форме.

— Это как? А эта, ну-у, — я покачал пальцами, — лиса, когда мы с тобой дрались — это что, не боевая?

— Нет, конечно! — Айко рассмеялась, — это вообще-то повседневная! Просто удобная форма. Ну и драться в ней тоже можно. А боевая — это…

На месте Айко заклубился серый дым и соткался в огромную лису. Как бы не крупнее волка Багратионовского. Четыре огненно-рыжих хвоста. Белоснежные зубы. Огромные когти. Хорошо, что она меня предупредила. А то я с трудом подавил в себе желание сразу треснуть её когтями. Страшно красивая тварь!

— Ну как тебе? — и голос низкий-низкий, почти рык.

— Очень красиво и жутко! — не стал врать я.

Ногицуне наклонила башку. Вот именно башку, называть это головой, чего-то желания не было.

А мы всё равно больше!

Так-то да-а!

— Вот как тебе удаётся меня сбить с мыслей? И, главное же, не врёт! Ну не врёт! Сразу сказал — «красивая»! — Айко крутанулась на месте мазнув мне по лицу веером хвостов. — И только потом сказал — «жуткая»! Ты почему меня не боишься, а?

— Айко, так я же сразу сказал — нет в тебе вреда для меня. Ещё при первом знакомстве!

Она аж села, где стояла. Обернула вокруг ног хвосты и задумчиво пробормотала:

— А и правда! Я уже и забыла! — Она помолчала. — Знаешь, а я уже даже и рада, что меня послали на поимку «немецкого ронина». Иначе я бы не познакомилась с тобой и… папой! Мама только иногда о нём вспоминала. И сразу ругаться начинала… — она оборвала себя: — Давай петь?

— Давай!

Но и в боевой форме сразу не получилось. Кажись, тренироваться дольше надо. Однако же, теперь у неё базовые рычащие звуки и бас гораздо лучше выходили.

Навстречу по дороге потянулись отходящие на перегруппировку войска. Айко на всякий случай сразу в девчоночий облик вернулась. Казачки махали руками, белозубо улыбались. Лица закопчённые, усталые, но весёлые. А я вот думал — зря люди расслабились. Вы что, думаете, раз в генеральном сражении превозмогли — ура? Ура, конечно, но ничего ещё не закончено.

Когда проходили перекрёсток, направо показалась деревушка. Такая… по военному времени полуразрушенная. И регулировщик стоит, флажками машет. Я свесился с крыши.

— Чего тебе, милейший?

— Направо поворачивай, вашблагородь! Через деревню объезд! Прямо гаубицы дорогу размесили, да в ней и застряли. Пока вытаскивали, всё поле вокруг перепахали! Щас тягачи подойдут…

— Спасибо, служивый! Хаген, слышал? Направо давай!

И «Пантера», качнувшись, свернула в деревушку.

А в деревне конные жандармы управляются. Тела в подводы складывают.

— Это чего это? — не удержался я.

— Да какие-то нехристи полную деревню обезглавили. Всех подчистую! — устало проворчал седоусый жандармский вахмистр. — Теперь вот пытаемся разбираться, ещё ищи их, супостатов!

— Илья! Стой! — внезапно закричала Айко и прыгнула к подводам. Прям с крыши. Я-то уже попривык, да и сам могу, если в облике. А вот так, как она — когда обычная девочка с десятиметровой высоты прыгает — это на неподготовленного человека впечатление производит сильное, ага.

Меж тем она подошла к грудам тел, что ещё не были переложены в подводы, и вытащила из них отрубленную голову… И что-то ей сказала…

— Это чего? — оторопело спросил вахмистр. — Зрелище-то больно страшное. Девочка ваша умом не повредилась часом?

А Айко, ни на кого не обращая внимания, гневно закричала:

— Отвечай мне! — и ножкой топнула!

А отрубленная голова открыла глаза и… заговорила, да.

Что на белом свете творится? Как только подумаю, что — всё, сильнее меня уж не удивить — так на тебе, пожалуйста!

Башка, естественно, бурчала чего-то на японском, так что ничего конкретного я не понял. Как и жандармы, которые с выпученными глазами взирали на произошедшее.

— Илья! Их тут восемь! — крикнула мне лиса, размахивая отрубленной башкой за волосы, которые крепко сжимала в кулаке. Башка шипела и морщилась.

Со всех сторон на этакое представление бежали ещё жандармы — кто винтовки с плеч дёргал, кто сабельки из ножен тягал.

— Кого их-то?

— Этоо́ни.

— Кто — они, барышня? — строго вопросил ещё один жандарм, помоложе. — Прошу, выражайтесь яснее!

— Не они́, ао́ни, — как маленькому, объяснила Айко. — Людоеды- о ни. Они спрятались среди трупов! Поотрубали себе что попало и спрятались. Потом ночью встанут, приставят на место.

— И чего? — слегка побледнел жандарм.

— Ничего. Всё прирастёт, как обычно!

— Хаген, назад! Саня, подводы под прицел! Посмотрим, смогут эти «оне» из ошмётков собраться.

Голова в руках Айко что-то заорала на японском. Куча тел зашевелилась, и некоторые лежащие на подводах задёргались. Лиса скакнула вверх, так и не выпустив голову. Жандармы прыснули во все стороны.

— Огонь!

«Пантера» прошлась по телам из пулемёта, а потом Саня дал две короткие из гранатомёта. Деревенская площадь стала напоминать филиал скотобойни или кровавого ада. Ошмётки трупов разбросало по земле. И некоторые ещё шевелились! Причём активно.

Но оказалось, что мой приказ «Огонь!» жандармы восприняли буквально. И не убежали они, а бросились в избы и вернулись с факелами и разнообразными лампами. Два так вообще тащили маленькую бочку! И грабли с лопатами. Я едва в ажитацию не впал от восхищения! Команда деловито сгребала слабо шевелящиеся обрубки. Всё тщательно поливалось из какой лампы или бочонка и поджигалось.

И, главное — совершенно без суеты! Через десять минут перед нами запылали несколько костров, горели телеги вместе с останками, а жандармы деловито прочесывали площадь и дома в поисках незамеченных обрубков.

— Служивые! Кто главный? — я слез с шагохода, морщась от поднимающегося запаха горелого мяса, и подошёл к жандармам.

— Вахмистр Фёдоров, вашблагородь! — старшим оказался тот седоусый. — А здорово вы с огнём придумали!

— Я-то чего? А вот вы — здорово приказ исполнили! Молодцы. От себя лично и от лица Сводного Дальневосточного механизированного отряда выражаю вам благодарность! Илья Коршунов, герцог Топплерский, сотник СДМ!

— Служу Российской империи! — гаркнуло несколько глоток. Причем жандармы не переставали заниматься своим делом. И правильно! А то ишь! Айко спустилась к нам на землю и стояла, держа на вытянутой руке ругающуюся, судя по интонации, голову.

— Я чего хотел сказать, Фёдоров. Ты котёл найди потолще, эту пакость в него запихай и к штабным унеси. Пусть поспрошают! А то, мож, и не одни они такие по округе шароборятся.

— Спасибо, ваша светлость! А можно вопрос?

— Валяй! — разрешил я.

— А что, правда герцог? Просто, вы уж извиняйте, говор у вас не столичный.

— Эт да-а, я светлость-то без году неделя. Сам ещё не привык. А родом с Иркутска-города.

— Что правда? Ой, простите! Анисим! — вдруг заорал приказный, я аж вздрогнул! — Анисим, где тебя носит, етитская сила!

— Здесь я! — раздалось из-за наших спин. Причём подошедшего жандарма не услышал не только я, но и, судя по тому, как подпрыгнула Айко, лиса тоже.

— А его светлость-то земляк твой!

— Да ну? — удивился крепкий, совершенно седой, низкорослый жандарм. — А как ваша фамилия, простите, ваша светлость?

— Коршунов я. Илья. А светлостью не величай…

— Как же, знаком с папаней вашим! — расплылся в улыбке Анисим. — Вот радости-то у Алексея будет! Погодите, ваша светлость, ой, извините, так Коршуновы же медведями оказались? Недавно вот… Вас за это титулом наградили?

— Не-е, эт, брат, совсем другая история! Война закончится — заезжай, батяня тебе расскажет, что можно рассказать, а нам пора. Ещё раз, спасибо за службу!

Я залез на шагоход, и мы пошли дальше в квадрат патрулирования. Я оглянулся. На деревенской площади среди смрадных костров стояли два жандарма, один держал за волосы отрубленную голову, а второй чего-то ему говорил и разводил руками.

А по возвращении в отряд нас порадовала телеграмма от Ивана. Первое слово — «Живы» — было встречено радостным рёвом! Орали все — Хаген, я, Саня, Антон. Ликующе верещала Айко! На наши вопли прибежали соседи и тоже были приобщены. За вечер телеграмма была зачитана почти до дыр.

«Живы. Целы не совсем, но это дело наживное. Надеемся как можно скорее вернуться в строй».

И адрес госпиталя! Конечно, все тут же принялись сочинять ответное письмо. Записывал я, чувствуя себя персонажем с той картины, где запорожцы пишут письмо турецкому султану*.

*Кисти господина Репин а, конечно же!

На другой день я поехал в ближний городок, где фронтовое отделение полевой почты нашего боевого района стояло. Полагаю, что так быстрее получится, а то когда они теперь к нам в отряд приедут? На следующей неделе? Заодно и телеграмму отдал: «Рады за вас! Врага бьём! Подробности ждите письмом».

Попутно на ярмарку заехали, купили чаю хорошего, писчей бумаги, красок да зеркальце Айко. А то ленты-бусы у девки есть, а зеркальца нет. Непорядок.

Весь день, почитай, прокатались, а назавтра — снова на боевое дежурство. Выспаться бы успеть…