КОМ-6 (Казачий Особый Механизированный, часть 6)

23. СНОВА ДОМОЙ

ТРОЕКРАТНОЕ «УРА»

Торжественное построение было похоже на все торжественные построения, на которых мне хоть раз доводилось присутствовать. Помимо нашего казачьего атамана припылили представители от штабного начальства с киноаппаратчиками и фотографами. Торжественно поздравляли «герцога Топплерского» с присвоением внеочередного звания, жали руки, фотографировались.

Потом по солидному списку вручали награды. Считай, весь механизированный отряд получил. Нам — всему экипажу «Пантеры» — за «Кайзера» (и кайзерского сынка, ха) вручили по «Георгию». Мне — первой степени, Хагену — третьей, Пушкину со Швецом — четвёртой. Их и экипаж Фединого «Архангела» ещё медалями «За отвагу» отметили, за героический прорыв к княжескому «Святогору».

А нас за «Кайдзю» — орденами Суворова. «Нас» — это значит: меня и Айко.

Айко, заслышав про награду, сделалась какая-то… деревянная, что ли. Однако орден приняла с достоинством. Долго молчала, а после церемонии награждения сказала мне:

— Очень, очень хитрый ваш император. Теперь мне в Японию дороги нет. Даже если пройдёт время.

Да уж. Если, как ходят слухи, всем участникам этой войны ещё и медаль «За победу над Японией» светит… Вряд ли лису после такого встретят на родине с распростёртыми объятиями.

Сразу после награждения лагерь гулял, отмечая отбытие — на все посты были расставлены прибывшие новенькие. А потом нашему балагану вручили сухпай на три дня и проследили, чтобы мы все (с отметками в списке под роспись) поднялись на борт дирижабля. С запретом на выход. Эк Никита Тимофеич опасается, что лис ему на шею повесят!

Да и ладно, мы не в обиде. С каждым часом дом всё ближе!

АРМЕЙСКИМ ГРУЗОВЫМ

Есть в неторопливости армейских воздушных транспортников определённое очарование. Особенно когда домой возвращаешься. В том, как медленно скользит под тобой земля, как солнце пробивается косыми полосами света сквозь облака. Сидеть у панорамного окна, смотреть вдаль. Предвкушать встречу с родными…

Вообще, моя воинская фортуна — дамочка не скупая. Вон сколько нахапал! Разгрести бы… А на этой кампании даже шрамов не приобрёл. Токмо зуб выбитый. Я потрогал языком — отрастает потихоньку! Так что клички «Илюха-щербатый» мне не видать. А виновница моей частичной беззубости вот сидит, по сторонам смотрит, от восторга подпрыгивает. Ну убейте меня, непонятно, как полторасталетняя баба (а лиса — таки баба) всё-таки умудрилась сохранить вот такое детское отношение к жизни?

Они с дочками в первый же день облазили весь дирижабль, побывали вообще везде, а любимым местом оказалось сидеть прямо на гондоле сверху, ближе к носу.

Сидят, приняв… как там Айко говорила?.. удобную форму, вроде? Хвосты развеваются, носы вперёд. Дивная картина. Ну хоть не шкодили. Это, я так думаю, не шкодили с приставкой — «пока».

Лисы-дочки активно совершенствовали русский язык. И поскольку мать заставляла их говорить только на нём, для всех нас до некоторой степени облегчился контроль за лисьей молодью. Мы ведь поочерёдно за ними следили! А то, знаете ли, страшновато лететь и каждую минуту бояться, что кто-то из рыжих что-нибудь из любопытства открутит.

Так вот, Антоха рассказал, что краем уха слышал, как старшая дочка выпытывала у матери: как же она так проиграла? А Айко им таких ужасов про бой со мной понарассказала, что младшая аж расплакалась:

— И дедушка Святогор нас отдал ему? Не по-честному так! Он же нас убьёт и не почешется!

На что мать величаво изрекла:

— Такова наша судьба.

По-любому себе задачу в воспитании облегчает. Чуть что, пригрозила шкодницам страшным Коршуном — и все дела. Это пока они меня на зубок попробовать не восхотят…

Но — спасибо, хоть на время пути внушений хватило. Долетели спокойно. Объявили, что выгружать нас будут в гражданском грузовом порту, и всем непременно в парадную форму облачиться. Я сперва удивился, а потом как увидел целую толпу встречающих во главе с губернатором и лучшими людьми города, да оркестр, да выстроившихся в ряд местных репортёров с блокнотами и фотоаппаратами…

ТОРЖЕСТВЕННАЯ ВСТРЕЧА

Вот уж чего никто не ожидал, особенно газетчиков. По столичным меркам, может, и мелочи, а для Иркутска этих десять человек — уже сильно много! У нас изданий-то — две газеты да ещё какой-то садоводческий листок. И эти десять человек — едва ли не весь штат имеющихся в Иркутске репортёров.

И чтоб все собрались встречать нас?

Оказалось, правда, не совсем нас, а вообще всех возвращавшихся с дальневосточного фронта. Уже легче!

Как мне потом рассказали, чуть не из самой императорской канцелярии поступила настойчивая просьба: в наилучшем и подробном свете рассказать о геройствах русских войск. Как на местном, так и на государственном уровне. Чего-то мне чудится, что знакомые Петины уши в этой затее торчат. Ну или кого-то подобного. Неужели наконец-то стали заниматься правильным освещением событий, а?

Естественно, в толпе встречающих оказались и тесть мой, и зятевья — Виталий, Афоня и Олег. Сияли все четверо не хуже наших медлалей-орденов. Но разговаривать нам не дали — всех прибывших с фронта быстро оттёрли от родни и друзей, усадили на специально выставленные кресла и попросили ответить на пару вопросов. Прямо в порту!

Ну рассказали обчеству, чего не рассказать! Нам, слава Богу, стыдиться нечего! И медалями-орденами, и чинами не обделены. Хаген так вообще герой! Ну и я немного…

Естественно, эта «пара вопросов» растянулась аж на час.

Наконец нам удалось вырваться из цепких лап встречающей прессы и попасть в объятия моих родственников. Обнимались. Кто знаком меж собой не был — знакомились. Я повертел головой:

— А сеструхи где?

— Так в Кайеркан поехали, малых отвозить на учёбу! — по интонации Виталия было ясно, что ему не терпится обсудить со мной какой-то вопрос, но он считает порт неудобным местом.

Эх, незадача! А ведь придётся ждать. К некоторой моей досаде, «Пантера», загрузившаяся первой, оказалась в самом дальнем углу грузового трюма, заставленная самыми разнообразными грузами.

Из толпы вывернулся Пушкин, бегавший как раз справиться насчёт очереди.

— Ну что, далеко там ещё?

— С полчаса ждать придётся, не меньше.

— Так пойдёмте пока в контору! — предложил Афоня. — Посидим, тут же рядом совсем.

— А мы с Саней тут подождём, — отказался Швец.

— Вы, господа, потом вон туда подходите, — Афоня показал рукой, — где вывеска «Транспортное товарищество 'Коршунов, Тарутин, Коршунов». Я сопровождающего с вами отправлю, покажет, где наши ангары. — Афоня живо развернулся ко мне: — Илья Алексеич, я ж совсем забыл сказать! Товарищество выкупило три ангара под шагоходы. Только они в самой дали от посадочных мачт.

— Далеко, зато не под открытым небом. Если что, оттуда и на авто можно…

— А для этих целей был приобретен небольшой грузовичок! Только мы не ожидали, что вас будет так много.

— Грузовичок — это хорошо. Там у нас ларь с замороженными гостинцами, сразу можно и выгрузить. Мне вот только одно непонятно. Чего это ты вдруг кинулся меня на «вы» навеличивать?

Афоня слегка замялся:

— Ну как же… Герцог всё-таки…

— Слышь, братец, тебе, может в ухо дать? — обиделся я.

— Да мы ж не со зла, Илья, — примирительно положил мне руку на плечо Виталий. — Ну не знали. Думали: вдруг?

— Чего «вдруг»? Вдруг бывает только пук, да и то от гороха! — мне всё ещё было обидно.

— Да не дуйся! — примирительно обнял меня Олег. — Ты ж теперь легендарный герой. Мало ли, вдруг бы загордился?

— Чё я легендарный-то? — пробурчал я, успокаиваясь.

— А то! Синема-передвижка даже в Карлук заезжала… С фильмой про «Кайдзю»!

Ой, ма-ать моя!

— Та-а-ак. Понятно. И, судя по всему, не только в деревню, да? — кисло спросил я.

— Конеч-чно! В каждом синематеатре Иркутска…

— Ядрё-ё-ёна колупайка! Э, погоди, чего-то не сходится! А чего меня тогда газетчики на сотню маленьких медвежат не разорвали? А то знаю я эту публику! Им только дай повод!.

— Негласное распоряжение губернатора. — Афоня поднял палец вверх. — Пусть, дескать, герои приедут, нормально отдохнут, а потом мы бал в их честь закатим. Тут уже полгорода на низком старте стоит. Платья да парадные мундиры подновляют… — тут он наклонился ко мне и шёпотом спросил: — А кто из них, — он кивнул на японок, — лиса?

— Да все три, — отмахнулся я, думая о своём. — Мне бы в Новосибирск позвонить…

— Конечно, конечно! Пойдём! Вот из конторы и позвоним.

Но дозвониться до Серафимы не получилось. Сказали, в университете нет — с княжнами в город укатила и Марта с ними. Значит, вечером попытаюсь. Что ещё остаётся?

— А что за гостинцы-то? — с любопытством спросил Олег.

— А что с Дальнего Востока везут? В основном морские всякие гады да рыба деликатесная. Прямо в ларях заморозили да подновляли, пока летели.

— Неплохо!

— Ещё бы. Я, ты знаешь, как медвежью природу открыл, к морепродуктам сильно стал неравнодушен.

— А вот про природу, — Виталий повозился в кресле, и я как-то сразу догадался:

— Лиза⁈

Он кивнул:

— Так ей врезалось то, что ты про День медведя говорил. Ну и… Поехали мы нынче вместе.

— Попробовала медвежатины?

— Именно так. — Виталий слегка расстроенно кивнул. — И вскоре…

— Понятно. Ей, я так полагаю, предложили немного там пожить?

— М-м-м… да.

— Ну а ты чего киснешь?

Он вздохнул:

— Понимаешь ли, Илья, я как-то привык быть покрупнее своей жены…

— С этой точки зрения я на проблему не смотрел, — я почесал в затылке. — Но батя же как-то справляется?

— Нормально, привыкнешь! — усмехнулся Виталий, а Олег только улыбнулся.

— Извини, Илья, — мягко спросила Айко, — у тебя есть сёстры-медведицы?

— И матушка, — кивнул я.

Лисы переглянулись:

— Твои зятья и отец — очень смелые мужчины, — высказала Айко общее мнение, и все японки синхронно закивали.

Потом немного поговорили о городских новостях, о новых дирижаблях, о железнорудном месте, рядом с которым, оказывается, протекала речка, уже получившая от геологоразведчиков прозвание «Коршуниха», и о принце Фридрихе, показывавшем неплохие успехи в русском языке, а для физической нагрузки приставленном батей подметать двор.

— Я вот думаю, — Афоня слегка усмехался, — пора его уже на стажировку определять или подождать, когда снег начнёт валить, чтоб он посильнее проникся?

— А разве к родителям на двор печорские монахи очищающий контур не поставили? — удивился Виталя.

— Так его же можно отключить! В воспитательных целях.

— Экий ты, братец, коварный!

— Жизнь заставит, знаешь ли…

Так за разговорами полчаса промелькнули пулей. Вот и «Пантера» пришагала, и гостинцы наши выгрузили, отвели шагоход в ангар и все вместе, тремя автомобилями, поехали в Карлук.

Как ни хотели зятевья сесть в машину вместе со мной, а пришлось их разочаровать.

— У родителей наговоримся. Мне этих хвостатых барышень из виду упускать нельзя.

— А что такое? — удивился Афоня, погладывая на скромно ожидающих на крыльце японок. — Нет, мы, конечно, видели кино. Знаем, что боевые. Но так-то…

— О-о, брат, это чистая видимость. Мамаша ещё получше себя в руках может держать, а дочки — чисто бесенята.

— Мать? — хором удивились зятья.

— Ей же лет двадцать, — не поверил Олег. — Молоденькая совсем!

— Сто пятьдесят не хочешь? — очень тихо просветил их я. — Только громко не орите. Женщины не очень-то любят про возраст.

— Ну, это понятное дело! — Виталя озадаченно почесал в затылке. — Хренассе…

Про дочек даже спрашивать не стали. Сами догадались, поди, что лет им поболее, чем на вид. Я, честно-то, и сам не спрашивал. Но если брать в расчёт Святогоровы слова, старшей должно быть где-то от двадцати пяти до шестидесяти. Я бы лично полтинник дал. А младшей — от двенадцати до двадцати пяти. Тут, по-моему, видимость не сильно от реальности отличается. Лет тринадцать ей и есть, рассуждения-то у девки совсем детские.

В общем, сел я в машину с лисами, чтобы, значицца, пригляд обеспечить. Но сильно переживал зря. Новое место, новые люди — столько всего нужно было разглядеть! А в особенности… Поразительно, но более всего (и весьма шумно) лисы обсуждали женские одежды!

М-да-а-а уж!

Лиса ты или не лиса, но обсуждение новинок моды для женщин — это вечное. И хочу сказать, несмотря на непривычные фасоны, лисичкам нравилось то, что они видели. По щелчку пальцев Айко одежды на всех трёх преобразились.

— Ну как? — спросила она меня.

Что говорить-то? Мне в плане одежды женские наряды довольно индифферентны — как Петя говорит, что пнём об сову, что совой об пень. Я судорожно припомнил разговоры сестриц и Серафимы с княжнами-подружками на подобные темы и уверенно выдал:

— Весьма элегантно. Чувствуется тонкий вкус.

Айко фыркнула:

— Я же вижу, что ты на ходу сочиняешь! Но нам очень льстит, что ты хотел сказать нам приятные слова, — они чинно кивнули.

Маманя с батей и прочая родня-друзья встречали нас разнаряженные. По причине жаркой погоды столы расставили на дворе, и как раз сейчас помощница Фрося с тётушками заканчивали расставлять на столах последние блюда. Нет, вы не подумайте — потом будут ещё перемены, но пока столы ломились так, что больше уж ничего не втиснешь.

— Ильюша! — матушка кинулась обниматься.

Батя сперва чинно пожал руку, полюбовался на мой иконостас, тоже крепко обнял:

— Не знаю, с чем первым и поздравлять!

— Со всем успеем!

Пошли дядьки-тётушки-братья-сёстры, а там и соседи. Со всеми обнимался, не чинясь. Японки таращили глаза. Для их привычки к чинному этикету действо представлялось очень странным.

Матушка тем временем громко высказалась:

— Ох, Илюша, не можешь ты, чтоб кого-нибудь из похода не привезти.

— Скажи ещё спасибо, — хохотнул отец, — что тех голландок у него отобрали. Иначе у нас бы давно цельный отряд образовался.

— Ну идите уж, обниму вас! — заявила маманя и принялась душевно обнимать совсем уж обескураженных лис. Ну смешно мне было глядеть на их вытаращенные глазёнки, простите меня…

За маманей выстроились тётки, сёстры, соседки… И как-то они утащили лис на свой край стола и со всем усердием принялись их потчевать, что я даже волноваться меньше стал. Когда, знаете ли, обожратушки до того, что дышать трудно, на шкоды гораздо меньше тянет.

Представил я обчеству своих новых боевых товарищей. Сели честь по чести за столы. И понеслась! И здравицы — за государя, за победу, за каждого из нас, да за всякие рода войск — много было сказано, много выпито, ещё больше съедено. Хорошо, что нас с фронту четверо пришло — народ у нас до историй жадный, я б в одну каску точно язык смозолил, пересказывая наши приключения. Потом песни пели. А уж плясали! Расползлись по комнатам заполночь.