Колхоз князя Пушкина

Глава 4

Мороз и солнце; день чудесный!

Как для меня, так, вроде, обычный день, а вот наша гостеприимная хозяйка дома грустна и места себе не находит. Сделка, у неё, видите ли, обламывается. А всё из-за того, что ей предлагают недорого отличного качества шармез в количестве аж десяти пудов, а краситель на такую ткань у неё отсутствуют.

— Что это за зверь такой, шармез? — посмотрел я на Ларису, которая искренне сочувствовала Екатерине Матвеевне. — Чем его красят таким особенным, что у купчихи для него краски нет?

— Лёгкая, тонкая шёлковая ткань, напоминающая атлас, но гораздо тоньше. У неё лицевая сторона блестящая, а изнанка матовая, — пояснила тульпа, а я сделал вид, что понял. — Идёт на вечерние платья и женские блузы. Для окраски используют так называемые основные красители. А если шармез ещё и в пурпурный цвет покрасить, то его с руками отрывать будут.

Странно. С чего бы это Катерина Матвеевна о шёлке задумалась, если занимается набойкой рисунков на хлопчатобумажных тканях. С другой стороны, плох тот купец, который откажется от собственной выгоды — сегодня купит дёшево, завтра продаст дороже. Деньги при долгом хранении товара, конечно, выпадают из оборота, но если навар ожидается хороший и имеется лишняя сумма, то почему бы и не закупиться задешево.

Пожалуй, стоит помочь Минаевой, а то который день мы с Петром Исааковичем у неё квартируем, а пользы для неё от нас пока ноль. Нет, так-то дядя по ночам старается и, так сказать, отрабатывает своё койко-место и регулярные харчи, но это же не может продолжаться вечно. К тому же, я обещал родственника с его зазнобой сделать неприлично богатыми.

— А есть название у этой пурпурной краски? — всё-таки решил я подсобить купчихе.

— Лариса имеет в виду мовеин или по-другому анилиновый пурпур, — вмешался Виктор Иванович. — Считается одним из самых первых синтетических красителей. Его впервые получил восемнадцатилетний английский студент Перкин, когда хотел синтезировать хинин. Краситель обрёл невероятную популярность после того, как британская королева Виктория на свадьбу дочери надела шёлковое платье изумительного цвета.

— Так этот мовеин и для окраски шёлка годится?

— А он в основном для шёлка и подходит, — кивнул Виктор Иванович. — Если им красить хлопок, то понадобится ткань протравливать танином и солью сурьмы.

— Виктор Иванович, вы упомянули анилин, а что ещё входит в состав красителя?

— Дихромат калия, но на самом деле, если повторить реакцию Перкина с чистейшими веществами, которые у вас синтезируются из газов, растворённых в воде, то выйдет что угодно, но не мовеин. Вся фишка в примесях, которые содержались в исходных материалах англичанина и о которых он, конечно же, не сообщил, когда получал патент на свою краску, — ошарашил меня ответом Виктор Иванович. — Есть другой способ получить желаемый краситель, но нужен хлорид натрия.

О как! Хлорид натрия ему понадобился. Тоже мне, Менделеев. Не мог сказать проще, что нужна обычная пищевая соль. Скоро для пущей важности обычную воду монооксидом дигидрогена начнёт называть и технически будет прав.

В общем, целый день я провёл в попытках синтезировать пурпуровый краситель, за который так ратовала Лариса. На эксперименты было потрачено вёдер двадцать воды и килограмм пять соли. Хозяйка даже переживала, не случилось ли чего, когда я в очередной раз просил выделить мне фунт так называемого хлористого натрия. Хотел было для прикола и разнообразия попросить бутылку водки, но вовремя одумался и решил не издеваться над женщиной.

Под ужин настал момент, когда я вальяжно вышел к столу с обычной чайной чашкой наполовину наполненной фиолетовым порошком.

— Екатерина Матвеевна, а у вас есть дома образец ткани, которую вам предлагают купить? — поинтересовался я у хозяйки, сидящей рядом с дядей, попивающим чай.

Вот ведь, что с мужчинами женская любовь и внимание делают. Сидит себе князь сытый, обласканный и довольный, да чай пьёт. А не будь рядом с Петром Исааковичем такой женщины, как Минаева, то дядя наверняка сейчас где-нибудь бухал бы. И затем упорно старался вспомнить, что натворил по-пьяни, приговаривая при этом, мол, что за пьянка, если на следующее утро не стыдно.

— Есть немного. Сейчас принесу, — сорвалась со стула хозяйка и умчалась куда-то в сторону сеней, где хранила некоторую часть своего непроданного товара.

Спустя несколько минут купчиха вернулась в гостиную с отрезом ткани молочно-белого цвета и сунула мне его в руки.

А ведь не соврала Лариса. Своей гладкой и блестящей лицевой поверхностью шармез очень похож на атлас, но намного тоньше и мягче.

— Эх, даже жалко такую красоту портить, — пошутил я. — Екатерина Матвеевна, можно попросить, чтобы принесли пару старых глубоких тарелок, немного уксуса и ножницы. Не будем же мы сразу целый отрез красить.

И опять же могу только поблагодарить Ларису за подсказку — после окраски ткань стала выглядеть поистине шикарно. Я бы сказал по-царски богато. Мы с Минаевой немного поэкспериментировали с концентрацией, разбавляя краситель подкислённой уксусом горячей водой из самовара, пока не пришли к наилучшему результату.

Я тут же прикинул, сколько понадобится поваренной соли для производства нужного количества мовеина и у меня получилось что-то около двух пудов.

— Сейчас дома столько нет, но утром будет, — пообещала хозяйка, услышав количество соли, необходимое для производства красителя. — Александр Сергеевич, а этой краской ситец можно красить?

— Можно, но сначала ткань нужно протравить таннином, а затем рвотным камнем. Иначе краска не зафиксируется, а цвет будет ненасыщенный и блеклый, — объяснил я особенность получившегося красителя. — Всё-таки лучше её использовать для шёлка или шерсти.

На следующее утро, как только на двор купчихи въехали сани с поваренной солью, мы с дядей устроились в бане и принялись поочерёдно готовить новый краситель. К обустройству своего рабочего места мы с Петром Исааковичем подошли основательно, а потому попросили, чтобы в баню притащили пару тюфяков — моему артефакту без разницы сидишь ты с ним или лежишь. Я так и вовсе собирался выспаться, пока из подсоленной воды будет вырабатываться мовеин.

Сама Екатерина Матвеевна отправилась выкупать вожделенный шёлк и скупать по всей Москве корень красильной марены.

Если получить красивый шармез было инициативой Минаевой, то оставить московский рынок без марены была лично моя идея.

Во-первых, нужна была хоть какая-то легенда для появления нового красителя. Поэтому мы с дядей запланировали небольшую часть корней растений накрошить, выварить вместе сеном и овсом, а затем подкрасить получившуюся бурду пурпурной краской и вывалить за баней на снег, чтобы все любопытные копались в отходах и пытались понять, откуда у купчихи новый краситель.

Ну и, во-вторых, дефицит марены и новый цвет в палитре тканей поднимет её стоимость и позволит Минаевой в дальнейшем перепродать корень по цене вдвое, а то и втрое дороже закупочной.

Причём здесь купчиха, если деньги и идея мои? Так дворянский этикет, мать его, и не позволяет дворянину заниматься спекуляциями. Никто не осудит дворянина, если он продаёт товар собственного производства, а вот заниматься перепродажей благородному сословию хоть прямо не запрещено, но среди окружения уже считается моветоном. В глаза, может ничего не скажут, но за спиной шушукаться будут. А оно мне надо?

— Это и есть предлагаемый тобой способ обогащения? — кивнул на готовый к отправке мешок с красителем, валяющийся на тюфяке Пётр Исаакович. — Век бы так наживался. Лежишь себе, а краска сама сыпется, только и успевай ведра с водой менять.

— А жрать, и извини за выражение, срать, ты тоже около мешка с краской будешь? — хмыкнул я, поправив под головой подушку. — Твоя забота не краску добывать, а найти людей, которые готовы этим делом заниматься. Ты же прекрасно знаешь, как у меня дело с химией в Велье поставлено. Вот и тебе нужно этого добиться, чтобы не сидеть сиднем целыми днями у воды, как рыбак в уловистый день. Я ведь не зря землю у Яузы купил, а чтобы завести на участок трубу, и над ней поставить небольшой цех, в котором наёмные работники в тепле и сухости выцеживали бы из воды нужные ингредиенты.

— Я так понимаю, что крупный цех для этого дела и не нужен, — заметил дядя. — А что с остальной землёй делать намереваешься? Всё-таки двадцать десятин, да ещё и в черте Москвы — это не шутка.

— Не забывай про склады. Да и цех не один понадобится, а несколько, — сладко потянулся я на тюфяке. — А как с остальной землёй быть, не решил пока, но скорее всего, построю несколько доходных домов. Нужно же где-то будет жить работникам, которых ты наймёшь. У меня сейчас в столице дом строится по проекту моей сестры и её хахаля — мне пока нравится. Опять же школу для детей работников не помешает построить. Ну и вам с Екатериной Матвеевной расширить жилплощадь не помешает. Ты бы выбрал время, прогулялся до участка, да место красивое под свой будущий особняк подыскал.

Неторопливую беседу прервала хозяйка дома, заявившаяся по нашу душу с ещё сырым отрезом шёлка пурпурного цвета.

— Как вам? — распустила Екатерина Матвеевна ткань до самого пола. — Красота-то какая. Завтра же в свою лавку в Китай-городе свезу, да на самое видное место вывешу.

— Я бы не стал торопиться с продажей крашенного шармеза, — под удивлённый взгляд купчихи подал я голос, вставая с лавки, которую застелив тюфяком, приспособил под кровать. — Я на днях на приём к Вдовствующей Императрице поеду, и готов образец шёлка ей презентовать. Думаю, что цвет и стойкость краски придётся Марии Фёдоровне по душе и в этом случае цена на ткань взлетит до небес. Так что придержите её продажу на недельку. А может и так статься, что Императорский дом у Вас её всю под корень скупит.

— Александр Сергеевич, вы же недавно были во дворце у Императрицы-матушки, — заметила Минаева. — И вот снова ждёте визита к ней.

— Ну а кому сейчас легко? — наиграно тяжело вздохнул я. — Есть у меня перед Её Величеством некоторые обязательства.

Не рассказывать же мне Екатерине Матвеевне, что с каждой сделки выплачиваю Марии Фёдоровне определённый процент. Да и пусть её, мне не жалко. Если мои взносы идут на образование и здравоохранение, то я совсем не против подобных отчислений.

Всегда бы были на Руси такие правители, так и денег не жалко.

Интерлюдия: Путь льняного полотна

Рано утром, стоило Солнцу взойти, на полотняной мануфактуре села Велье уже закипела работа. Здесь изготавливают льняные ткани — прочные, мягкие и очень ценные в эти времена. Лён был основой жизни Псковского края: из него шили одежду, постельное бельё, паруса для кораблей и даже мешки для зерна. Зерно шло в пищу и на получение постного масла.

Всё начиналось с поля. Лён собирали в конце лета, когда стебли становились золотистыми, а семена созревали. Крестьяне привозили собранный лён на фабрику. Здесь его вымачивали и раскладывали на специальных площадках для просушки. Затем начинался процесс мягчения — лён пропускали через мялки, чтобы отделить волокна от грубых стеблей. Это была тяжёлая работа, требующая силы и терпения.

После мягчения лён трепали — били специальными деревянными трепалами, чтобы удалить остатки костры, как называется жёсткая часть стебля. Затем волокна чесали гребнями с металлическими зубьями, чтобы разделить их на тонкие, ровные нити. Полученные волокна становились мягкими и готовыми к прядению.

В одном из цехов мануфактуры стояли десятки прялок. За ними сидели женщины. Их руки двигались с удивительной ловкостью. Они скручивали льняные волокна в тонкие, ровные нити. Это был кропотливый труд, требующий внимания и сноровки. В Велье прядение происходило на механических прялках, двигателем которых служили лошади, ходившие по кругу и вращающие приводное колесо. Готовые нити сматывали в мотки и отправляли дальше — на ткацкие станки.

Ткацкий цех был сердцем мануфактуры. Здесь стояли громоздкие деревянные станки, за каждым из которых работал мастер. Ткачи, чаще всего мужчины, ловко управлялись с челноками, перебрасывая их между нитями основы. Так, нить за нитью, рождалось полотно. Ритмичный стук станков заполнял зал, создавая своеобразную музыку труда.

Льняная ткань получалась плотной и прочной. Её качество зависело от мастерства ткача и тонкости нитей. Иногда в полотно добавляли хлопковые или шерстяные нити, чтобы сделать его мягче или придать особые свойства. Их приходилось закупать отдельно, но управляющий Селивёрстов — человек опытный, знает цену добавкам в полотно, и как они на продажу влияют.

Готовое полотно отправляли в красильный цех. Здесь ткань окрашивали в разные цвета: от традиционного белого и серого до синих и красных оттенков. Особого ассортимента красителей не было, оттого и особо ярких цветов полотна добиться было трудно. После окрашивания ткань промывали и сушили на свежем воздухе, для чего под навесом были специальные вешала.

Затем полотно подвергали валянию — его смачивали и били специальными колотушками, чтобы сделать более плотным и гладким. Иногда ткань натирали воском или маслом, чтобы придать ей блеск и водоотталкивающие свойства.

Готовые льняные ткани свозили в склад, где их тщательно осматривали, измеряли и складывали в стопки. Лучшие образцы откладывали на торговлю с купцами, а более грубые ткани шли на продажу в деревни или использовались для нужд армии, если на то будет заказ от интендантов.

Работа на мануфактуре была тяжёлой, но теперь она давала людям возможность заработать на жизнь. Новый хозяин в два, а кому и в три раза поднял дневную оплату и ввёл систему премий. Такие меры оживили мануфактуру. А уж когда мастер цеха объявлял, что до дневной премии осталось совсем чуть-чуть, у работников словно второе дыхание открывалось.

Льняные ткани, произведённые в Велье, теперь ценились далеко за пределами уезда и даже псковские купцы уже начали посылать своих приказчиков, чтобы приобрести дюжину — другую тюков полотна Вельевской мануфактуры, вроде бы, как на пробу.

Размышления про то, как мануфактура в Велье предстанет перед глазами Морозова, я воспринял легко. В конце концов, казначейством там было закуплено далеко не самое плохое немецкое оборудование, установленное лишь четыре года назад. Для неграмотного крестьянина — это космос!

Одни залы, шириной в девять метров, чего стоят. Да, я знаю, что у Морозова есть своя мастерская, обустроенная в двух избах и одном бревенчатом амбаре, но у меня в Велье и стены повыше, и работников больше, и станки на порядок лучше тех кустарных поделок, на которых он вполне приличные деньги умудряется заработать.

— Александр Сергеевич, с вашими перлами на электродвигатели всё далеко не просто, — появился мой тульпа, чётко поймав ход моих размышлений.

— Что с ними не так?

— Сложные чересчур. Вы же обычных крестьян хотите к нашим машинам приставить, чтобы они вращение изображали? — поморщился Виктор Иванович.

— Конечно. Дворян на мануфактуре работать не заставишь.

— Даже представить себе не могу, как вы им физику вращения электродвигателя объясните, чтобы они им управляли, как нужно. Может, всё-таки нам к Воздуху вернуться? Там же всё проще некуда. Дуешь сильней — крутится быстрей. Опять же, в цехах, к слову сказать, изрядно запылённых, можно будет вентиляцию организовать, и это между делом, без особых затрат.

— Возможно, что в какой-то части оборудования мы так и поступим, — постеснялся я признаться, что выпрыгнуть впереди планеты всей, с теми же электродвигателями, меня подвигла обыкновенная скука.

Не, а что тут такого? Магия есть, и возможностей у неё до фига. А используют её кондово. Пожалуй, это самое верное слово, которым можно описать то, что я сумел заметить и понять.

— Как я понимаю, для нас сейчас главное местные патенты, которые тут привилегиями называются, обойти максимально гладко и без финансовых потерь? — обозначил свою задачу Виктор Иванович.

— Именно так.

— Тогда мне нужно ознакомиться с их полным описанием. Хотя я и так догадываюсь, что Вебер тупо скопировал немецкую машину и умудрился выдать её за собственное изобретение.

— Не только он, там и второй, как его… Битепаж, он тоже тот ещё изобретатель.

Впрочем, чисто теоретически мы это уже обсуждали, и не раз. Пришло время практики.

На сегодняшний день у меня есть два варианта двигателей — электрический и воздушный.

У каждого варианта свои плюсы и минусы, но какой из них найдёт себя на производстве, как наиболее простой и надёжный — лишь время покажет.

Заодно, я и про Сперанского у Виктора Ивановича узнал. Того самого Пензенского губернатора, на которого Её Величество пусть и нехотя, но с уважением сослалась, говоря про мои Сказки. И выяснилось, что это достойный «головастик»!

Не будь при Александре Первом сладкоречивого Карамзина, который целый трактат написал и спрашивал в нём: «И будут ли земледельцы счастливы, освобождённые от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам? Нет сомнения, что станут крестьяне счастливее, имея бдительного попечителя и сторонника», то высока вероятность, что смог бы Сперанский уговорить Императора на отмену крепостного права до своей ссылки. Благо, опыт был. В той же Польше и Прибалтике крепостное право уже давно отменили.

Что касается мнения Карамзина, то у меня перед лицом несколько вполне наглядных примеров — начиная с отца Пушкина и его брата, которых уж точно «бдительными попечителями» не назвать, и заканчивая многими дворянами, проживающими за границей. К себе в имения они возвращались один — два раза в год — чтобы доходы снять, да подросших крестьянских девок отыметь. Реальные хозяйственники среди помещиков были скорей исключением, чем обычностью.

Но опять же, Карамзин словно обо мне говорил.

Да, я действительно собираюсь стать тем самым «попечителем и сторонником» крепостных, как бы это пафосно не звучало.

И тут мне — хоть разорвись!

Фактически, правда за Сперанским, но меня на данный момент больше теория Карамзина устраивает.

Как ни странно, но готов я выступить этаким добрым самаритянином, готовым за свой счёт закрыть язвы крепостничества, лишь бы мне про них не напоминали.

И нет — это вовсе не каприз, а трезвый расчёт.

Много ли надо русскому, чтобы горы свернуть?

Цель, признание его заслуг, подкреплённое материально, да довольные лица детишек и жены.

Вот с этого небольшого букета социальных преобразований я и собираюсь начать свою небольшую агропромышленную революцию в отдельно взятом имении.

Иногда по полночи не сплю, думая, как бы до недоверчивых крестьян свои мысли донести, да так, чтобы у них не осталось двояких толкований.