Колхоз князя Пушкина

Глава 19

Сто двадцать пять пудов алюминия — это звучит внушительно и грозно. Однако в действительности это всего лишь около двух тонн металла, занимающего объём менее кубометра.

Если быть более точным, мне предстояло перевезти в Дерпт для проведения экспертизы и последующего обмена двести пятьдесят алюминиевых слитков объёмом по три литра каждый. Для наглядности можно представить, что слиток алюминия весом в полпуда по размеру сопоставим с полуторным кирпичом.

Ещё год тому назад для транспортировки такого объёма груза я бы снарядил обоз из восьми подвод и отправил его под охраной моих ветеранов в Дерпт.

Принимая во внимание, что в летний период караван способен преодолеть около пятидесяти вёрст за световой день, можно предположить, что за пять дней металл, отправленный из Велье, достиг бы пункта назначения.

Однако здесь следует учесть ключевой фактор — сезон, когда каждая лошадь на счету, а мужских рабочих рук, как всегда, не хватает. Идти на такие жертвы я был не готов и потому загрузил основную массу алюминия в транспортный самолёт, а остатки раскидал по четырём гидропланам, которые будут меня сопровождать.

— Саша, а зачем нам такой эскорт? — кинул взгляд Павел Исаакович на взлетевшие вслед за нами самолёты, в которых помимо металла находились ещё и мои ветераны, вооруженные до зубов. — С твоим облегчающим артефактом мы вполне могли и сами весь груз на борт взять.

— Князь, у нас алюминия более чем на два десятка миллионов. Скажи мне, как военный, сколько солдат сопровождало бы груз такой ценности, если бы его транспортировали по суше?

— Пару батальонов, пожалуй, отрядили, — почти не задумываясь, ответил дядя. — Хотя нет. Для перевозки таких ценностей минимум полк требуется.

— А теперь представь, что мы с тобой только вдвоём прилетели в Дерпт. Как ты считаешь, что о нас подумает принимающая сторона?

— Хм. Об этом я как-то не подумал. Если б мы прилетели вдвоём с таким грузом, встречающие могли бы решить, что это слишком легкомысленно или даже подозрительно. Без соответствующего сопровождения такое богатство выглядит, как провокация или слабость. Но всё равно… — дядя задумчиво посмотрел на горизонт, где самолёты сопровождения держали стройную формацию. — Двадцать миллионов… У меня такие цифры в голове не укладываются.

— Именно поэтому я не хочу рисковать, — спокойно ответил я. — Мы живём в мире, где доверие проверяется не словами, а действиями. Наше сопровождение — это не столько защита от возможных напастей, сколько демонстрация серьёзности намерений. Принимающие груз должны понимать: мы ценим этот металл не меньше их.

Павел Исаакович кивнул, соглашаясь:

— Значит, эти парни в самолётах — не просто охрана, а ещё и символ нашей силы и надёжности. Хороший подход, князь. Хотя… — Он усмехнулся. — Иногда мне кажется, что ты слишком много времени проводишь, обдумывая все эти шаги. Не устал ещё?

— Дядя Паша, когда играешь в шахматы, где каждый ход может стоить целого состояния, усталость становится второстепенной, — философски заметил я. — К тому же, если сегодня мы покажем свою силу и готовность защищать интересы, завтра сможем позволить себе быть более расслабленными. Тактика ради стратегии.

Павел Исаакович присвистнул:

— Ох уж этот твой юношеский максимализм! Ладно, пусть летят наши «ангелы-хранители». Только учти: если они начнут показушничать перед местными, я лично займусь их воспитанием.

— Уверен, что у ветеранов есть чувство меры. Они, как и ты прошли через слишком многое, чтобы терять голову от собственного величия. Тем более что цель у нас общая: доставить груз и сохранить лицо.

Как я и предсказал, появление нашей эскадрильи было по достоинству оценено как представителями Лионского банка, так и профессурой Дерптского университета. Банкиры уважительно покивали, когда около моего транспортника выстроилась дюжина вооружённых солдат в новой полевой форме. Ну а профессора офигели от вида двоих своих студентов, которым я доверил управление самолётами.

— Что скажете о работе своих студиозусов? — кивнув в сторону покачивающегося на волнах транспортника, поинтересовался я у ректора философского факультета, частью которого являлась кафедра физики. — Как вы считаете, конструирование и сопутствующие расчёты такого транспорта, как этот самолёт, потянут на две дипломные работы?

— Но ведь ваши самолёты летают благодаря магии, — завёл профессор песню, знакомую мне ещё по прошлому посещению универа. — Без артефактов эта лодка не полетит.

— Вы не правы, герр профессор, — чуть не в один голос возразили оба моих практиканта. — Если на самолёт установить мощный и в то же время компактный паровой двигатель с винтом Ломоносова, то гидроплан будет летать без всякой магии.

Я знаю, что до описываемых студентами лёгких и мощных двигателей ещё как до Китая раком, но всё же намекнул им в своё время, каким образом в авиации можно обойти зависимость от магии и показал вертушки, которыми в своём огороде Степан отпугивает птиц. Студенты вспомнили чертежи аэродинамической машины Ломоносова, которая содержит винты и почти самостоятельно пришли к выводу, что самолёт с пропеллером вполне может летать. Только в своих думах они предполагали ставить пропеллер позади двигателя, тем самым делая винт толкающим, но как по мне, это уже мелочи. Главное парни поняли, что не только магией можно добиться нужного эффекта.

— Смелое предположение, не лишённое смысла, — кивнул профессор, глядя то на самолёт, то на студентов. — Как освободитесь, зайдите ко мне в кабинет, чтобы обсудить на какой стадии готовности находятся ваши дипломные работы.

От себя могу добавить, что мои практиканты набрали материала если не на докторскую, то на кандидатскую работу минимум. Так что им ничего не стоит защитить какой-то диплом по теме, в которой они себя чувствуют, как рыба в воде.

Кого я не ожидал встретить в числе принимающих алюминий, так это Луи Жак Тенара, которому в своё время и сдал «рукописи» его соотечественника с описанием технологии получения алюминия. Собственно говоря, именно с этого химика, по совместительству являющимся членом Парижской академии наук, и началась моя алюминиевая афёра. Самое смешное было наблюдать за тем, как тучный француз жадным взглядом пожирает грузящийся на подводы металл и старательно делает вид, что не знаком со мной. Понятно, что шаромыжник выступает в роли эксперта, но если он не хочет со мной знаться, то и я предпочёл не выказывать нашего с ним знакомства и занялся раздачей подарков.

Не знаю, как восприняли представители Лионского банка и профессура Дерптского университета, подаренные им мною алюминиевые ручки с посеребренными перьями в пластиковых пеналах. Скорее всего, мои презенты восприняли, как сумасбродную выходку внезапно разбогатевшего юноши, но как по мне это был самый натуральный троллинг. А что такого⁈ Я сорвал джек-пот в более чем двадцать миллионов и могу позволить себе поиздеваться над чопорным окружением, а особенно над лягушатниками. Всё равно ведь никто, кроме моих галлюцинаций не знает истинную причину моего поступка.

Кстати, идею с подарком алюминиевых ручек с посеребренными перьями подал Виктор Иванович. Вот уж на кого не подумал бы, что тот способен на такие издёвки. А ведь выглядит вполне себе как серьёзный человек, то есть тульпа.

Следующие сутки, пока проверяли алюминий, пролетели для меня как в тумане, поскольку я забухал с профессорами. Какое количество алкоголя было нами выпито, я тупо не помню, но из попойки сделал единственный вывод — сколько бы я не пытался, но научную братию мне без укрепляющих перлов не перепить, потому что статью не вышел, да и опыта маловато.

После получения от представителей Лионского банка векселя дело оставалось за малым — необходимо было учесть этот самый вексель в Санкт-Петербурге и перевести деньги в Имперский банк на свой счёт, что я и сделал в течение одного дня.

Расскажи мне год тому назад, что можно за день из Псковской губернии перевезти две тонны груза в Дерпт, а через день быть уже в столице, то я, скорее всего, рассмеялся бы в ответ. Теперь же я прекрасно осознаю насколько гидросамолёты удобный транспорт.

Лён у меня уродился! На диво густо высаженный, вовсе не так, как принято, он потянулся вверх, и удобрения ему в помощь. Мало того, что я дал команду высадить в полтора раза больше семян на десятину, так ещё и длина стебля, в его первой, зелёной спелости, оказалась на столько же больше.

— Никто и никогда раньше не снимал такой урожай льняного стебля с одной десятины, — уверенно заявил мой главный агроном, и студенты уважительными кивками лишь подтвердили его слова, — Мы уже сейчас выходим на цифры, которые в три раза превышают обычные показатели для крестьянских посевов. Правда, стоит оговориться, что они стараются масличный лён высаживать, а у нас лён — долгунец, но тем не менее. Даже представить себе не могу, как изменятся эти цифры, когда он к следующей стадии зрелости подойдёт!

Во-во. А он подойдёт, как это не печально. Этой прелести, по сути — сырья для тончайших тканей, я дай Бог, если половину смогу снять, остальное успеет дозреть и огрубеть стеблем, и примерно четверть льна потом останется на зерно. С него волокна пойдут грубые, и вычесать с них большое количество тонких волокон уже не выйдет.

— Ваше Сиятельство, нитка-то, нитка какая пошла! Чистый восторг, да и только! А уже какую ткань у меня получили… Пойдёмте покажу! — как мальчишка подпрыгивал Савва Васильевич, от переполнявших его чувств, — Христом Богом клянусь, покажем мы нынче англичанам кузькину мать! Нипочём им наше качество повторить не выйдет!

— И что, Савва Васильевич, никаких сложностей не возникает? — с улыбкой поинтересовался я у фанатика своего дела.

— У-у… Об этом у нас с вами отдельный разговор состоится, и боюсь, не слишком приятный для вас, — скорбно поведал Морозов, меняясь в лице.

— В каком смысле?

— Нить же особо тонкая пошла! А уж длина-то какая! — посчитал Савва Васильевич, что таких объяснений достаточно, прежде, чем выжидающе уставиться на меня, как преданный пёс, собирающийся выпросить у хозяина сахарную косточку.

— Ты давай, толком говори, — рассердился я, не оценив столь дальних заходов.

— Бог ты мой, да что тут непонятного? — всплеснул он в ответ руками, — Сколько той нити средней толщины из фунта сырья выйдет, и сколько тонкой. В три — четыре раза больше, а мы ещё и на более тонкие нацелились!

— Нужно-то что? — продолжил я настаивать на конкретике.

— Количество веретён нам бы раза три увеличить. Веретено — оно же длину нити мотает, а раз нить тоньше, то и веретён должно быть в достатке. Особенно эти, последние ваши хороши оказались. Пожалуй, получше немецких будут. Может прикажете, чтобы нам их поставлять побольше начали.

Хм… Всё как всегда. Всем нужно всё и сразу, а то что у меня тут битва за урожай намечается, а потом ещё и огородный апофигей — это отдельно взятых руководителей слабо волнует.

Да, механические веретёна, с приводом от перлов, мне наши механики изготовили. Правда — на коленке и в порядке эксперимента, а вот подиж ты — вышли они лучше немецких.

— Попробую. Но пока быстро не обещаю. Может докупить где верётен можно?

— Вряд ли. Разве, что в Англии заказать, но я не слышал, чтобы их к нам везли.

— Ладно, решим вопрос. Что-то ещё?

— Так цех нам новый нужен, а лучше два. С парой дюжин ткацких станов в каждом, — на голубом глазу уточнил Морозов свои потребности, — Как хотите, Ваше Сиятельство, но под нитку такого качества наши существующие станы не слишком пригодны. Грубоваты они, если коротко. Тот же батист порвать могут, когда нитку меж рядов прибивать станут. Они же чуть ли не для парусины строились, а там совсем другие усилия и массивность конструкций нужны. Опять же — нити основы более частые требуются.

— А какой ширины сейчас твоя мануфактура ткани выпускает? — бесцеремонно возникла прямо передо мной моя тульпа Лариска, — Как я догадываюсь, довольно глупой, если мы собираемся говорить о производстве тонких и сверхтонких тканей для одежды. Это для парусины большая ширина имеет значение, то у элитных тканей совсем другие требования. На добрую половину выкроек вполне достаточно ширины в восемьдесят сантиметров вполне, а для ассортимента можно в метр двадцать какую-то их часть изготавливать. Скажем, для особо полных дам или каких-то необычных фасонов.

Хм… Прозвучало её замечание настолько логично, что я даже потерялся, не сразу найдя, что ответить этой ехидне.

Потом взял себя в руки и попросту начал переводить с русского на русский. К примеру, переводить сантиметры в сажени, футы, локти и аршины.

Если уж меня так не хило зацепило, то Морозов и подавно слился, как боксёр, пропустивший апперкот в челюсть и слоняющийся по рингу с выпученными глазами.

Да и потом он вёл себя так, словно минуту назад откровение свыше услышал.

— Ваше Сиятельство, признаю — вы величайшего ума человек! — отвесил он мне здоровенную порцию лести, но от сердца, искренне, — Так ваши же мебельщики эти новые изящные станы нам наверняка смогут соорудить? — посмотрел он на меня с истовой надеждой во взоре.

Во вопрос! Что называется, не в бровь, а в глаз!

Так-то мои мебельщики уже совсем скоро в авиастроителей превратятся! Шутка ли — три заказа на одни только летающие дормезы от первейших лиц нашего государства!

— М-м-м, — совсем не эстетично почесал я в затылке, — Видишь ли, Савва Васильевич, у них работы чуть ли не до конца года расписаны. Может у тебя какие другие мастера есть на примете?

— Есть, как не быть. Я не первый год ткацким промыслом занят. Две семьи только у нас в селе ткацкий стан могут соорудить на заказ, да и в Москве мастерские имеются.

— Во, а твоих сельских мастеров можно выкупить?

Теперь уже Морозов зачесался, только он бороду шерудит, изредка на меня исподлобья посматривая.

— Без земли и семьи не выйдет, — уныло подвёл он итог своего мозгового штурма, — Да и не продаст их барин задёшево. Рублей по триста за семью потребует. Работа их хоть и не слишком востребована, но оброк они исправно платят.

— Землю дам. А цена в серебре или ассигнациях? — поинтересовался я на всякий случай.

— В ассигнациях, конечно! Я давно заметил, что вам в них удобней считать.

— Сын твой с выкупом справится?

— Ежели такие деньги ему доверите, то отчего бы и нет.

— Тогда скажи Селивёрстову, что я велел под твой собственный столярный цех помещенье начать строить. Сам будешь за мастерами следить и станы им заказывать. Строителей у нас в Велье полно, как я погляжу. Некоторые артели так скоро и на постоянной основе обоснуются.

— Мне бы ту артель, что пристрой к храму заканчивает, — тут же сделал стойку Морозов, — Добрые там мастера.

— Тогда сам с ними договаривайся. Заодно узнай, нет ли желания у них под мою руку перейти. Могу выкупить, если их барин наглеть не станет, а дальше на общих основаниях — вольная через пять лет и с деньгами за работу не обижу.

— Ваше Сиятельство, а вы ведь не врёте про вольную, — прищурился Морозов, — Я много думал над этим, и вижу, что верят вам люди. А хуже нет, когда таких обманешь — полыхнёт, не остановишь.

— У меня не полыхнёт, — усмехнулся я, — Всех вовремя отпущу, кто нормально работал.

— Не боитесь без людей остаться?

— Ты же сам только что сказал, что пришлые строители у нас жить готовы! Так отчего бы и другим эта славная мысль в голову не пришла.

— Так крестьяне же…

— А ты пройдись по селу. Выбери время. С людьми поговори. Не всё же бирюком на фабрике сидеть, — попенял я ему, так как знал от своих отставников, что Морозов зачастую и ночует там, в комнате, выделенной ему под кабинет.

— И что мне скажут?

— Ты же сам наверняка пахал когда-то?

— Было дело. И не раз.

— Сохой?

— А чем же ещё.

— А вот теперь представь, что на новый конный плуг давить со всей дури не нужно, просто направляй его и следи, чтобы колесо по бровке пахоты шло. Легче? А с косилкой ещё проще — косарь там на сидении сидит, как барин, который по полю надумал покататься. Если не жарко, так он и ни разу не вспотеет за весь день, зато того же сена накосит столько, что дюжина мужиков — косарей позавидует. Это ли не облегчение? Новшества ещё есть, и их много, просто руки пока не дошли, чтобы они были в нужном количестве и везде. Но одно могу точно сказать — ни одной сохи из Велье в эту посевную не выходило!

— А как же крестьяне свои десятины вспахивали?

— Теми же плугами и боронами, которыми на моих полях работают. Разрешил, чтобы не завидовали и не увечились на своих десятинах, отданных им на прокорм.

— Вот этого я не понимаю, Ваше Сиятельство, зачем?

— Чтобы в пользе общины убедились, — не стал я скрывать свои планы, которые рассматриваю на перспективу, — Как сам думаешь, сможет справедливо оценить добрый крестьянин урожай у себя на поле и сравнить его с тем, что с общинного снято?

— Своими посевами иногда не по разу в день интересуешься, — солидно кивнул Морозов, с видимым интересом поддерживая беседу. — Помнится, молодым сам за две версты бегал на колоски смотреть. Особенно, когда засуха начиналась.

— Вот. А теперь представь, что урожай с общинного поля окажется раза в два — три больше с каждой десятины, чем у тебя. А тебе ещё и заплатят столько, сколько ты со своих земель, данных на прокорм, не заработаешь, а с тебя ещё оброк. Пусть и небольшой, но он есть.

— И что я должен буду понять? — прищурился Савва Васильевич.

— Всего лишь, что в общине жить надёжней, выгодней и сытнее. Опять же деньги платят и трудодни в зачёт выкупа вольной идут, а по весне голодать не придётся. Но это для тех, кто постарше. Молодёжь же пусть себя в мастеровых проявляет.

— Слыхал я про тех, кто на лесопилке работает. Хвастаются, что им вольную за три года дадут.

— Отчего же хвастаются, правду говорят. Кстати, мебельщикам тоже. Пусть не всем, а лишь мастерам, но что есть, то есть.

— Простите меня великодушно, но я в силу необразованности своей не всегда ваши замыслы понимаю, — признался Морозов.

— Очень хочется построить Манчестер с человеческим лицом, — выдал я почти с ходу, но лишь потом, глядя на Савву, добавил, — Потом объясню, что это такое, а пока, работаем.