Князь поневоле. Большая война

Глава 23

Женева стала городом, который принял все переговорные команды, прибывшие с разных уголков мира для передела нашего небольшого кусочка осязаемой материи посреди космического пространства.

Швейцарский город, и без того бывший прибежищем разнообразных диссидентов из разных стран, прятавшихся в сей горной стране от преследований в собственных государствах, теперь видел, как им приходилось скрываться по домам и подвалам, чтобы не попасть на глаза делегаций. Сомнительно, что дипломаты начнут полноценный конфликт в пределах другой страны, но вместе с переговорщиками прибыли агенты спецслужб.

Людей в столице горной конфедерации стало очень много. Раньше здесь можно было услышать по большей части немецкую и французскую речь, а сейчас легко можно было заметить русских, итальянцев, англичан и даже японцев, которых раньше было сложно встретить в этой части света.

Женева дышала дипломатическим напряжением, словно раскалённый металл перед последним ударом молота. Город, привыкший к вооружённому нейтралитету и размеренному альпийскому покою, теперь напоминал гигантский лагерь, где каждый камень, каждый переулок, каждый фонарь на набережной Роны хранил следы чужих армий. По мостовым, выложенным ещё в прошлом веке, маршировали патрули в разнородной форме — русские казаки с шашками наголо, японские офицеры в тёмно-зелёных мундирах, британские «красные мундиры», чьи лица были напряжены и бледны. Даже воздух здесь изменился — в нём смешались запахи табака разных сортов, пороха, нестиранной шерсти мундиров и чего-то ещё, острого и тревожного, что нельзя было назвать иначе, как запахом истории, которую творили за закрытыми дверями.

Здания вдоль красивой набережной превратились в сплошную цепь штабов. В отеле «Бо-Риваж», где когда-то останавливались богатые туристы и диссиденты, теперь разместилась большая русская делегация. Из окон свешивались громадные знамёна с двуглавыми орлами, а у входа, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих, стояли часовые в зелёных шинелях, с автоматами за спиной. Чуть дальше, в здании городской ратуши, обосновались англичане — их разноцветные флаги смотрелись неестественно ярко на фоне серых швейцарских фасадов, напоминая пятна крови на снегу. Итальянцы взяли под свой контроль здание бывшего банка, немцы — католическую школу, японцы — небольшой особняк у горного озера. Мне казалось, что сам город стал похож на громадную политическую шахматную доску, где фигуры расставлялись не по правилам, а по мере прибытия новых эшелонов с войсками и дипломатами.

По улицам города сновали курьеры — одни передвигались на велосипедах, другие верхом или на мотоциклах, последние пешком, с потными от спешки лицами. Они перебрасывали между штабами папки с документами, сводки и карты, и каждый подобный конверт мог держать на своих строках судьбу целых народов. Иногда в толпе мелькали фигурки в штатском — агенты разведки от разных делегаций, которые, сканируя взглядами толпу, выискивали чужих шпионов, признаки возможных нападений от бежавших в горы предателей или просто слабости в рядах противника. Казалось бы, сделай всего один неверный шаг, одно лишнее слово — и хрупкое перемирие могло рассыпаться, как карточный домик, и вновь войска пойдут цепями по землям Евразии.

Кафе и рестораны, ещё недавно заполненные мирными бюргерами, теперь были забиты офицерами и дипломатами. В «Кафе де ля Паикс» за одним столом могли сидеть русский генерал с Георгием на шее и японский полковник, молча потягивающие кофе, в то время как за соседним столиком итальянцы что-то горячо обсуждали, размахивая руками, а англичане с каменными лицами делали вид, что не замечают никого вокруг. Языки смешались — французская речь переплеталась с немецкой, русский бас накладывался на японские гортанные фразы, а где-то в углу слышался испанский шепот красных латиноамериканских наблюдателей.

Но за всей этой показной сдержанностью скрывалось нечто большее. В глазах у всех читалась усталость — не та, что приходит после долгого дня, а глубокая, выжженная двумя годами войны. Руки, привыкшие сжимать оружие, теперь неловко держали вилки и перья. Вздрагивания при громких звуках, быстрые взгляды на двери, привычка сидеть спиной к стене — война не отпускала, даже здесь, в этом нейтральном городе, где, казалось, время должно было остановиться.

Над Женевой повисло странное затишье, словно перед грозой. Все ждали начала официальных переговоров, но пока что стороны лишь оценивали друг друга, как боксёры перед раундом. В отеле «Де-Берг», где должен был состояться первый съезд, рабочие спешно переставляли столы, устанавливали дополнительные фонари, проверяли, нет ли подслушивающих устройств. Швейцарские жандармы в синей форме оцепляли периметр, но их нейтралитет выглядел хрупким — достаточно одной искры, чтобы пламя войны вспыхнуло снова, прямо здесь, среди этих аккуратных улиц и цветущих каштанов.

Время тянулось очень тяжело. Я сидел с правой стороны большого отельного зала, смотря на лица англичан, итальянцев и немцев. Если немцы чувствовали себя тяжело после тяжёлого сражения с армией русского императора, а итальянцы отделались лишь сражениями с французами и оккупацией нескольких областей на юге, то вот англичане явно были готовы сражаться дальше. Они пытались укреплять свои гарнизоны во Франции, продолжали бодаться с нашими частями в Индии, которое, получив новый толчок, вновь закипело в войне за освобождение. При этом жители Туманного Альбиона вели активные боевые действия в Тихом океане и всей Океании, противоборствуя японцам и русской тихоокеанской эскадрой. На этом театре военных действий успехи нашей стороны достигались очень переменно. Если поначалу удалось совершить несколько высадок и даже закрепиться на островах вокруг Австралии, то сейчас сражения происходили с большой тяжестью.

На нашей стороне были лишь представители России и Японии. Франция до сих пор оставалась под оккупацией, поскольку наши войска расположились вдоль линии Дуная, Эльбы и Карпатских гор. Остальные земли занимали остатки немцев, которые уже готовы были занять в едином порыве сосредоточенные по границам русские части. Вскипи война вновь — и экстренно пополняющиеся наши дивизии смогут перейти в крупномасштабное наступление вдоль всей линии фронта.

Всей делегацией управлял великий князь Александр Александрович и японец Ямагата. Наши требования были ясны, и столь же понятно было, что основным противником переговоров являются британцы. Итальянцам намного выгоднее выйти из войны сейчас, не потеряв собственных земель и не выплачивая репараций до того момента, как русский флот не начнёт операции в Средиземноморье, а полки не пойдут на штурм Альп. У не так давно объединившегося итальянского государства банально не было нужного количества ресурсов, чтобы вести дальнейшую тяжёлую войну с Россией, державшей громадные земли в Евразии и Северной Америке.

— Наши требования ясны и понятны, — начал говорить на русском великий князь, как только в зале настала полная тишина. — Вы напали на нас и проиграли. Австро-Венгрии больше никогда не будет существовать, и все государства на трупе владений Габсбургов отныне будут признаны Российской Империей. Все эти государства находятся под полным протекторатом Москвы. Вся Восточная Пруссия вплоть до течения Вислы переходит под наш полный территориальный контроль и преобразуется в Царство Прусское. Территории бывшего герцогства Бавария и королевства Пруссия станут отдельными государствами, тогда как остальные территории Германии должны будут выплатить России контрибуции. Что же касается территорий Франции, то оккупационные силы Италии и Великобритании должны экстренно покинуть эти земли и вернуться в свои страны без всяческих территориальных и экономических требований, а все государственные функции должны быть переданы французскому правительству.

Здесь в разговор вступил японский главнокомандующий:

— Император Японии требует передачи под наш контроль всех британских владений в Сиамском заливе, городах-концессиях, Филиппинах, Новой Зеландии, Новой Гвинее, островах Полинезии и Микронезии, а также независимость Австралии.

Тишина повисла в зале настолько густая, что казалось, её можно резать даже тупым ножом. Британский делегат, седовласый адмирал с орденом Бани на груди, медленно поднялся со своего места. Его лицо, изрезанное морщинами и загаром тропических морей, было непроницаемо, но в глазах читалось холодное презрение.

— Ваши требования, — его голос звучал чётко даже в большом зале, с лёгким шотландским акцентом, — больше похожи на безумные фантазии варваров, чем на условия мирного договора между современными странами. — Он сделал паузу, переводя взгляд с Александра Александровича на японского генерала. — Британская Империя не сдаёт свои владения под угрозой оружия. Ни дюйма земли. Ни одного острова. Ни одной деревни.

В зале зашевелились. Итальянские делегаты переглянулись, немецкие представители опустили глаза. Только японцы оставались неподвижны, их лица — каменные маски, за которыми скрывалась тысячелетняя традиция терпения и расчёта.

Александр Александрович не спешил с ответом. Он откинулся в кресле, пальцы медленно постукивали по дубовому столу, оставляя едва слышный стук, похожий на далёкие залпы орудий.

— Адмирал, — наконец заговорил он, — вы говорите так, будто у вас есть выбор. — Его голос был спокоен, почти дружелюбен, но в нём ощущалась сталь. — Ваши гарнизоны в Индии разбегаются при виде наших казаков. Ваш флот в Тихом океане теряет корабль за кораблём. Франция уже не ваша. Германия — тоже. Что вы можете противопоставить нам? Ещё год войны? Два?

Английский адмирал не дрогнул.

— Мы можем сжечь ваши порты. Задушить вашу торговлю. Уморить голодом ваши города.

— Попробуйте, — внезапно вступил в разговор японский командующий. Его русский был безупречен, лишь лёгкий акцент выдавал иностранца. — Каждый ваш корабль, вышедший из Саутгемптона, мы будем топить. Каждую вашу колонию — брать штурмом. Мы разбили вас у Манилы.

— Это было только начало.

— Нет. — Великий князь поднял руку, прерывая начинающийся спор. — Это не начало. Это время, когда Британия больше не правит морями безраздельно. — Он медленно поднялся, опираясь на стол. — Вот наши последние условия. Восточная Пруссия — наша. Бавария и Пруссия — независимы. Немецкие репарации — обязательны. Франция освобождается. Японские требования по колониям остаются в силе.

— Иначе? — Адмирал склонил голову набок.

— Иначе через месяц наши войска будут в Париже. Через два — в Риме. А через год Лондон превратится в руины.

Тишина. Где-то за окном пролетела птица, тень её крыльев мелькнула на стене. Итальянцы зашептались. Немцы сжали кулаки.

Англичанин медленно выпрямился.

— У меня нет полномочий соглашаться на такое.

— Тогда получите их, — великий князь сел обратно. — У вас есть сорок восемь часов.

Сорок восемь часов ожидания растянулись, как сорок восемь дней. Женева замерла в тягостном предчувствии, словно весь город понимал — за этими часами скрывается либо конец войны, либо её новое, ещё более кровавое начало. Воздух был наполнен электрическим напряжением, будто перед грозой. Даже швейцарские обыватели, привыкшие к нейтралитету и размеренной жизни, теперь ходили по улицам быстро, почти бегом, бросая тревожные взгляды на патрули чужих армий.

В русском штабе царила мрачная сосредоточенность. Казаки, расставленные по периметру отеля «Бо-Риваж», стояли неподвижно, как изваяния, лишь их глаза, привыкшие высматривать опасность в степи, беспрестанно сканировали толпу. Внутри, в большом зале с картами на стенах, офицеры вполголоса обсуждали возможные сценарии. Кто-то предлагал сразу после отказа англичан начать наступление на Париж, кто-то — ударить по их колониям в Африке. Великий князь молчал, сидя у окна и глядя на озеро, где вдали виднелись белые паруса швейцарских яхт — последний отголосок мирной жизни.

Японцы вели себя иначе. Их делегация, собравшаяся в особняке у озера, соблюдала почти монашескую дисциплину. Ни громких разговоров, ни споров — только тихие обсуждения и бесшумные перемещения по комнатам. Командующий Ямагата медитировал в саду, его неподвижная фигура напоминала каменную статую. Лишь изредка он открывал глаза и бросал взгляд в сторону английского штаба, где за закрытыми шторами, несомненно, кипели такие же напряжённые дискуссии.

Англичане, как и следовало ожидать, пытались выиграть время. Их курьеры сновали между штабами итальянцев и немцев, пытаясь создать хоть какую-то коалицию. Но итальянцы, чьи войска уже отступали под натиском французских партизан, не горели желанием продолжать войну. Немцы же были сломлены — их делегаты сидели в католической школе, опустив головы, словно ожидая приговора.

Наступило утро второго раунда.

Зал заседаний в отеле «Де-Берг» был подготовлен с холодной тщательностью. Столы расставлены так, чтобы каждая делегация находилась на почтительном расстоянии от других. Часовые у дверей — русские и швейцарские — стояли навытяжку, их лица непроницаемы. Окна были приоткрыты, и лёгкий ветерок шевелил занавески, но свежесть не могла разрядить атмосферу, наэлектризованную до предела.

Британцы вошли последними. Адмирал, тот самый, что два дня назад говорил о «фантазиях варваров», теперь выглядел на десять лет старше. Его мундир сидел чуть мешковато, словно за эти часы он похудел. Он сел, положил перед собой папку с документами и, не глядя ни на кого, произнёс:

— У меня есть ответ.

Великий князь кивнул.

— Мы слушаем.

Англичанин медленно открыл папку. Его пальцы, обычно твёрдые и уверенные, слегка дрожали.

— Британская империя соглашается на следующие условия.

Он сделал паузу, будто каждое слово давалось ему с трудом.

— Восточная Пруссия переходит под контроль России. Бавария и Пруссия получают независимость. Немецкие репарации будут выплачены. Франция освобождается от оккупации.

Зал замер. Даже часы на стене, обычно громко тикающие, казалось, остановились.

— Что касается японских требований…

Адмирал замолчал, его взгляд скользнул по лицам своих коллег.

— Мы уступаем Филиппины, Новую Гвинею и острова Микронезии. Остальное — неприемлемо.

Тишина.

Японский командующий не шелохнулся. Только его глаза, тёмные и непроницаемые, сузились.

— Это не обсуждение, — мягко сказал великий князь. — Это ультиматум.

Англичанин сжал кулаки.

— Мы не сдадим Австралию. Никогда.

— Тогда война продолжится, — русский голос звучал почти с сожалением. — И через год вы получите те же условия, но уже без возможности их обсуждать.

Адмирал закрыл глаза. В зале было так тихо, что слышалось его тяжёлое дыхание.

— У меня есть полномочия согласиться только на то, что я сказал.

Ямагата наконец заговорил. Его голос был тихим, но каждое слово падало, как камень:

— Тогда мы возьмём остальное сами.

Минута молчания. Англичанин медленно поднялся.

— Мне нужно проконсультироваться с Лондоном.

— У вас есть два часа, — сказал великий князь.

Английская делегация отошла, и я покинул отель временно. Нервы играли не на шутку, и хотелось успокоиться. Город застыл в ожидании, и моего выхода из зала переговоров никто не заметил.

На улице я закурил. Японские травяные сигареты почти закончились, но вредная привычка уже начала образовываться. Нужно было бы бросить, пока она окончательно не закрепилась, но слишком колоссальные события произойдут через пару часов. Закончится первая война с такими масштабами. Они давно успели стать масштабнее потерь, которые человечество понесло во время завоевательных походов французов в Европе и даже Европейской войны пятидесятых годов прошлого столетия. Слишком война приобрела большие масштабы, и вскоре она может прекратиться. Да, этого желали не все офицеры, многие понимали, что мы можем войти во Францию, окончательно добить немцев, но здесь царствующее семейство имело слишком чёткую позицию — война должна закончиться в начале семнадцатого года к Рождеству.

— Господин!

Ко мне на улице подбежал мужчина, говорящий на французском. Он был одет в форму местной почтовой службы и протягивал мне запечатанный конверт.

— Господин, вам послание. — Почтальон передал мне конверт, затем достал листок из широкой сумки. — От Ольги Ермаковой. Доставить приказано срочно. Распишитесь, пожалуйста.

Я сделал быструю роспись карандашом по листу, после чего почтальон поклонился и поспешил удалиться. Я же разорвал конверт и моментально принялся читать переданное мне послание.

«Игорь, в Москве неспокойно. Одни празднуют победу, другие не верят в окончание войны. Рабочие активизировались и требуют, чтобы им облегчили условия труда. Некоторые офицеры и патриотические организации требуют продолжения войны до победного конца. Начались стычки между протестующими. В городе стала слышаться стрельба. Такие же сообщения поступают из западных городов. Я собираю двор, семью, и все мы отправляемся в Томск к твоей семье.»

Сообщение было удивительным. Конечно, я слышал, что не все довольны предстоящим миром, а многие рабочие устали, учитывая серьёзные потери среди мобилизованных рабочих. При этом ранняя зима и большие поставки продовольствия на фронт тоже не очень хорошо сказывались на ситуации с едой в тылу, но чтобы доходило до стрельбы… Этого я точно не мог никак ожидать. Стоило бы отправить письмо домой, чтобы там усилили меры охраны, ибо никто не знает, как обернётся ситуация, но количество бойцов увеличить точно не помешает.

Два часа ожидания прошли в гнетущей тишине. Женевское озеро, обычно переливающееся всеми оттенками голубого, сегодня казалось свинцовым под низкими декабрьскими тучами. В зале переговоров дымились недокуренные сигары в пепельницах, а на столе стоял нетронутый кофе — уже остывший, с жирной плёнкой на поверхности.

Британская делегация вернулась ровно через сто девятнадцать минут. Адмирал вошёл последним, его лицо было бледным, но непроницаемым. Он не сел, а остался стоять, опираясь руками о спинку стула, словно боялся, что ноги не выдержат тяжести произносимых слов.

— Его Величество Король… — голос его сорвался, и он сделал паузу, — соглашается на ваши условия.

Великий князь Александр Александрович медленно кивнул, не выражая ни торжества, ни удовлетворения. Лишь в уголках его глаз мелькнуло что-то похожее на усталую грусть.

— Но знайте, — продолжил адмирал, и в его голосе впервые за все переговоры прозвучали стальные нотки, — это не поражение. Это… перегруппировка.

Японский командующий едва заметно улыбнулся — тонко, как самурай, знающий цену таким угрозам.

— Британская империя умеет ждать, — адмирал выпрямился, и его глаза впервые за весь день загорелись прежним огнём, — и мы ещё вернёмся к этому разговору. В иных обстоятельствах. На иных условиях.

Великий князь поднялся со своего места. Два метра русского роста нависли над столом.

— Ждите, — сказал он просто. — Мы будем готовы.

Тишина в зале стала вдруг звенящей. Даже швейцарские часовые у дверей замерли, затаив дыхание. В этом молчании прозвучало нечто большее, чем конец войны — в нём родилось предчувствие новой, ещё неведомой эпохи.

А за окном, сквозь тяжёлые женевские тучи, вдруг пробился луч зимнего солнца. Он упал на карту мира, лежащую на столе, разделив её пополам — на старый порядок и новую реальность. Война закончилась.

Через двое суток Кремль горел.

Не так, как горел Берлин — не чёрным, ядовитым дымом пожарищ, а золотым, алым, белоснежным сиянием тысячи свечей, фонарей, хрустальных люстр. Москва ликовала. Вся — от Красной площади до Замоскворечья, от Арбата до Китай-города. Но здесь, в Грановитой палате, где своды, расписанные библейскими ликами, взирали на нас сверху вниз, праздновали не просто победу — праздновали новую эпоху.

Я стоял у резных дубовых дверей, пропуская вперёд генералов, сановников, князей церкви. Мой мундир — тёмно-зелёный, с Георгием на шее и новеньким орденом Святого Андрея на груди — ловил отблески света. Но даже его золотое шитьё меркло перед тем, что творилось внутри.

Палата дышала жаром сотен тел и огней. Столы, покрытые алыми скатертями, ломились от снеди: горы жареных лебедей с позолоченными клювами, целые кабаны с яблоками в зубах, пирамиды фруктов, привезённых с юга — апельсины, лимоны, виноград, которых Москва не видела три года войны. Вина — французские, испанские, крымские — лились рекой. Казалось, сама Россия, истощённая, израненная, решила в эту ночь забыть про голод и лишения, упиться победой до дна.

В центре зала, на возвышении, под иконой Спаса Нерукотворного, стоял трон. Пустой.

— Его Величество выйдет через час, — шепнул мне в ухо адъютант.

Я кивнул. Царь любил эффектные появления. А пока палата жила своей жизнью. Вот Бочков, с ещё не снятой повязкой на руке, обсуждает что-то с митрополитом. Вот японский посол, в непривычном европейском фраке, с вежливой улыбкой пробует блины с икрой. Вот старый князь Голицын, которому должно быть под девяносто, поднимает бокал шампанского дрожащей рукой — он помнил ещё Европейскую войну, помнил смерти и тяжести сражений.

В разговорах прошёл час, и вскоре двери в зал открылись. Внутрь вошли двое. Императора я видел в первый раз вживую, и он выглядел значительно меньше, чем его младший брат. Оба Рюриковича были высокими, но Григорий Александрович был сильно уже в плечах. Они держались уверенно, и все в зале моментально замолчали. Они поднялись к трону, взяли по искусному кубку с мёдом, и неожиданно император крикнул:

— Россия! Мы победили!

Грохот. Крики «ура!», звон бокалов, кто-то уронил поднос. Я видел, как английский посол, стоя в углу, бледнеет. Видел, как французский генерал плачет. Видел, как один из офицеров штурмовиков, никогда не пивший, наливает себе полный бокал водки и выпивает его залпом.

Последнее, что я запомнил — это смех.

Чей-то громкий, искренний смех, раздавшийся где-то справа, под самыми сводами. Потом — странный хлопок. Не грохот, не гром, а именно хлопок, будто лопнула огромная бутыль шампанского.

Я даже не успел обернуться. Сначала показалось, что люстры качнулись сильнее обычного. Хрустальные подвески запели тонким, неестественным звоном. Потом — будто кто-то невидимый ударил кулаком снизу в пол. Паркет вздыбился под ногами, бокал выскользнул из моей руки и повис в воздухе, вино растекаясь кровавой каплей.

Сначала посыпалась штукатурка — белая пыль, как снег. Потом из потолка вырвались балки — огромные, дубовые, с вырезанными на них ликами святых. Они падали медленно, нелепо, как подстреленные птицы. Я видел, как одна из них придавила японского посла — его фрак на мгновение мелькнул под обломками, как крыло бабочки.

Кто-то кричал. Кто-то молился. Кто-то просто стоял на коленях, уставившись в падающий потолок. Последнее, что я увидел перед тем, как тьма накрыла всё — это лицо царя. Он стоял у своего трона, не шевелясь, глядя прямо вперёд.

Крикнуть я не успел. Чувство самосохранения сработало быстрее. Я понимал, что если в потолке заложили снаряд, то, если я останусь здесь, то практически гарантированно умру, а банкетный зал расположился на втором этаже. Выход был найден, и я возрадовался тому, что двойной стеклопакет из моего времени здесь ещё не изобрели.

Короткий рывок, оттолкнуться двумя ногами, и я уже летел в окно, превратив себя в выпущенный снаряд. Стёкла разбились веером, и я летел на брусчатку, слыша, как за спиной рушится потолок и вылетает целое пылевое облако.

Приземление сложно было назвать приятным — левая стопа взорвалась болью. Однако, поражала больше не сама боль, а теракт в самом центре столицы. Никогда раньше Кремль не видел такого преступления, и теперь неясно, куда свернёт судьба России.