Князь поневоле. Большая война

Глава 14

Три недели упорной подготовки превратили наш участок фронта в гигантский военный механизм, каждую шестерёнку которого приходилось проверять едва ли не лично. Начиная с того момента, как ставка одобрила наш план, всё здесь изменилось чуть ли не до неузнаваемости.

В первую очередь сапёры работали круглосуточно в несколько смен, возводя ложные позиции в десятках мест вдоль речного берега по нашу сторону. Из фанеры и брезента мастерили макеты орудий, по ночам подвозили пустые снарядные ящики, из которых сооружали целые горы, имитировали движение войск с помощью привязанных к телегам веток. Немецкие аэропланы появлялись в воздухе с завидной регулярностью, и мы делали всё, чтобы они уносили с собой ложные сведения о готовящемся ударе на северном участке фронта.

Тем временем настоящие подготовительные работы шли в строжайшей тайне. В лесах, в нескольких километрах от берега, строились сборные понтонные мосты. Их детали изготавливались в глубоком тылу и доставляли на позиции ночами, стараясь замаскировать под грузы с продовольствием. Каждый выточенный брус, каждый металлический крепёж пронумеровывали — сборка должна была занимать не больше часа, пока артподготовка заставляла противника прятаться под защиту своих укреплений.

Артиллеристы тем временем проводили кропотливую работу по пристрелке своих пушек по данным от разведчиков, которые смогли в нескольких местах перебраться на противоположный вражеский фронт. Каждое немецкое орудие, миномётная батарея, каждое пулемётное ДЗОТ на противоположном берегу было занесено на карту с точнейшими координатами. Батареи тяжёлых гаубиц скрытно передислоцировали на заранее подготовленные позиции — их старались маскировать под развалины ферм и лесные просеки.

Особое внимание пришлось уделить штурмовым группам. Было отобрано около трёх полков добровольцев из панцирной пехоты — в основном сибиряков и уральцев, привычных к холодам. Их тренировали переправляться под огнём на плотах и лодках, штурмовать укрепления с использованием гранат, огнемётов и ручных пулемётов. Каждую ночь они отрабатывали атаки на точных макетах немецких позиций, построенных в нашем тылу.

Небо над рекой постепенно начало становиться нашим. Спешно переброшенные с Австро-Венгрии и Дальнего Востока орудия ПВО начали планомерную охоту за немецкими разведчиками. Даже пехота в позициях теперь отвечала залповой стрельбой из винтовок. Даже немногочисленную нашу авиацию удалось сконцентрировать в одном месте. Пусть наши самолёты уступали в численности, но лучшая скорость делала своё дело — к началу третьей недели германские лётчики в небе стали появляться всё реже, практически сразу встречаясь с нашими охочими до крови истребителями.

Самой сложной задачей оказалась скрытная переброска танков Сретенского. Каждую машину буксировали десятками коней к лесу, тщательно маскируя их сетями и ветками. Для них подготовили понтонные мосты, чтобы переправить уже в третью волну, после взятия первых окопов.

Последние семь дней перед атакой прошли в напряжённом ожидании. Мы знали — немцы что-то подозревают. Их артобстрелы стали более методичными, разведгруппы всё чаще пытались переправиться на наш берег. Но главное — они начали минировать противоположный берег, устанавливая дополнительные проволочные заграждения и пулемётные гнёзда.

Накануне наступления я объехал все подготовительные позиции. Повсюду царила странная смесь уверенности и тревоги. Солдаты чистили оружие, писали письма домой, кто-то тихо пел. Офицеры в последний раз сверяли карты и часы. Сапёры проверяли канаты и понтоны.

Особенно запомнилась встреча с штурмовыми группами. Панцирная пехота пряталась по ближайшим к фронту землянкам в разных местах нашей стороны. Мы специально расселили их в разных местах для того, чтобы пушечный обстрел не настиг их в один момент. Печально будет потерять сразу несколько штурмовых полков, обучение и снабжение которых выходило в копеечку.

Штурмовики сидели спокойно за кружками чая, степенно рассуждая насчёт завтрашнего боя. Они разговаривали о нём, как о простой работе. Их лица были твёрдыми, несмотря на то что штурмовики пойдут в первом порядке и многие не вернутся. Вот только в глазах не было страха — только лишь холодная решимость. Похоже, что многие уже прошли слишком много боёв и тяжёлых штурмов, чтобы бояться. За несколько месяцев, которые шли бои, они прошли слишком много ужаса.

В моменте я поймал себя на мысли, что война идёт уже почти год. Осталось чуть больше двух месяцев до того, как будет справлена первая «годовщина» войны. Радовало, что она шла значительно бодрыми темпами. Австро-Венгрия не смогла выдержать всего одного мощного прорыва и теперь погибла, развалившись на многочисленные осколки, забывшие о прошлой власти. Правда, не радовала ситуация с Францией. Из-за двух больших фронтов их войска были сильно рассредоточены, а экономика держалась на тех ресурсах, которые были в метрополии. Если раньше была хоть какая-то возможность получать товары при помощи граничащей Испании, то к зиме ситуация стала критической из-за того, что Великобритания стала угрожать иберийским странам полномасштабным вторжением, из-за чего Лиссабон и Мадрид моментально прекратили все торговые отношения с Парижем, оставив Францию в полной круговой блокаде. Если же лягушатники капитулируют, то любые удачи в войне обернутся полным крахом. Тогда будет слишком сложно сдерживать нападения сразу нескольких европейских стран.

Ночью началась финальная подготовка к штурму. В полной тишине, стараясь действовать без звуков, штурмовики заняли позиции у самой воды под охраной рассредоточившихся снайперов. Сапёры спустили на воду первые лодки и сразу поспешили под защиту бункеров, готовясь соорудить понтонную переправу, как только начнётся пальба. Артиллеристы приготовились, запаслись снарядами и провели последние расчёты.

Последние минуты перед атакой тянулись невыносимо долго. Я смотрел на часы, следя за движением секундной стрелки. Где-то за рекой немцы ещё спали, не подозревая, что через несколько минут их позиции превратятся в ад.

Ровно в 4:30 утра небо над Одером раскололось от залпа сотен орудий. Началось.

Первые сосредоточенные залпы русской артиллерии разорвали предрассветную тишину на нашем участке, как мощный гром. Сотни орудий, больших и маленьких, вдоль всего фронта почти что синхронно выплюнули смертоносный груз, и на несколько секунд небо над Одером, из-за многочисленных летящих снарядов, превратилось в инфернальную стену огня.

Огненный вал начал своё методичное расширение. Первые снаряды вгрызлись в немецкие траншеи, вырывая в секунды многометровые кратеры и поднимая в воздух фонтаны земли, досок, ржавого металла и человеческих тел. Каждый последующий залп шёл немногим дальше, создавая непрерывную линию взрывов, которая медленно, метр за метром, продвигалась вглубь немецкой обороны. Земля содрогалась, как больной в лихорадке, а воздух наполнился едким запахом серы, кордита и жжёной плоти.

Германцы ещё не успели опомниться. Их передовые окопы исчезли в плотной стене из клубов серого дыма и огня. Деревянные укрепления разлетелись на мелкие щепки, пулемётные гнёзда проваливались под землю вместе с расчётами. Плотные проволочные заграждения, намотанные некогда очень плотно, на возведение которых ушло несколько недель, а даже и месяцев, теперь летели клочьями в воздухе.

Наши наблюдатели на аэростатах, вооружённые мощнейшими биноклями, старательно корректировали огонь с помощью протянутого к гондоле шнура связи. Каждые две минуты разрывы переносились дальше на полсотни метров, создавая идеальный коридор для атаки. Германцы, пережившие первый шквал в глубине траншей и ДЗОТов, теперь пытались вернуться на позиции — прямо под свистящие осколки нового залпа.

В это время первые штурмовые группы уже двигались к воде. Собранные на фронте плоты и реквизированные у местных жителей лодки скользили по тёмной от грязи и крови воде, пока разгорячённые стволы пушек делали свою работу. Панцирные штурмовики, сжимая в руках гранаты и автоматы, молча смотрели на противоположную сторону немецкой реки, где продолжался ад.

Ровно в 4:45, когда огненный вал русской артиллерии ушёл на третью линию немецких укреплений, первые штурмовые отряды достигли противоположного берега. Они, перейдя водную преграду, выскакивали на сушу, не дожидаясь полной остановки плотов, и сразу бросились вперёд, пока немцы не успели опомниться от страшного огненного прилёта сотен снарядов.

Первая траншея представляла собой по-настоящему жуткое зрелище. Воронки накладывались одна на другую, перемешиваясь с остатками бревенчатых укреплений и телами защитников. Казалось, что некоторые из пущенных бомб едва не доставали до самых глубоких бункеров немцев. Сами их обитатели, оглушённые и поражённые, выползали наружу с оружием в руках, прямо под штыки и пули наших солдат.

Штурмовые отряды, пять рот которых были сосредоточены на нашем участке, действовали со страшной жестокостью. Гранаты на длинных деревянных ручках летели в блиндажи, огнемёты выжигали оставшиеся пулемётные гнёзда, автоматные очереди выкашивали любого, кто не бежал или бросал оружие. В бункеры кидались дымовые шашки, чадящие страшным дымом, который рвал лёгкие и вызывал кровавый кашель у любого, кто сделал хоть несколько вдохов. Нужно было создать гарантированный плацдарм для высадки новой волны воинов, готовых расширить успех первого десанта.

К пятнадцати минутам шестого, когда рассвет заиграл первыми лучами, плацдарм был захвачен на глубину в три сотни метров. Сапёры уже наводили первые понтонные мосты для основной переправы. Немцы попытались контратаковать, но наши артиллеристы методично отсекали их резервы огневым валом, который теперь перенесли ещё вглубь обороны.

Над полем боя встало кровавое солнце. Его лучи пробивались сквозь дым и пыль, окрашивая всё в багровые тона. Река, ещё час назад спокойная и тёмная, теперь была усеяна переправами. Десятки плотов с подкреплением пересекали её под прикрытием дымовой завесы, устроенной штурмовиками, которые наконец смогли закрепиться на первой линии обороны.

Особенно страшная картина открылась на центральном участке. Здесь огненный вал сделал свою работу слишком хорошо — от первых линий обороны осталось лишь месиво из земли и человеческих останков. Наши штурмовики продвигались почти без потерь, лишь изредка сталкиваясь с одиночными очагами сопротивления.

К полудню прорыв достиг пяти километров в глубину. Танки Сретенского, наконец переправившиеся через Одер, довершили начатое. Их стальные клинья врезались во фланги ещё державшихся немецких узлов сопротивления, ломая последнюю волю к обороне.

Но самым страшным было даже не это. Страшнее всего оказались глаза пленных немцев — стеклянные, пустые, непонимающие. Они ещё не пришли в себя после артналёта, не осознали масштабов катастрофы. Их импозантные мундиры были покрыты грязью и кровью, а дрожащие руки беспомощно поднимались вверх при виде наших солдат.

К вечеру стало ясно — Одерская твердыня пала. Там, где ещё утром стояла неприступная оборона, теперь зияла брешь шириной в двенадцать километров. Наши войска рвались в оперативный простор, обходя уцелевшие гарнизоны и небольшие крепости. В будущем их придётся задавить другими силами, которые шли за штурмовыми группами. Нужно было забрать под себя больше земель, больше дорог, перерезать возможность немцам подпитывать подкрепления всё новыми и новыми силами.

Я стоял на только что наведённом мосту и смотрел на запад. Где-то там лежал Берлин. И теперь ничто не могло остановить русские войска на пути к нему. Но больше всего запомнился не этот момент. Запомнился первый час атаки, когда штурмовики бросились на вражеский берег под прикрытием огненного вала. Запомнились их лица — не героические, не прекрасные, а страшные в своей решимости. Лица людей, шагнувших в ад и победивших его.

Наши полки рвались дальше, готовясь расширять фронт на север. Нужно было завладеть Одером по обе стороны. Приходилось двигаться на север, пробиваясь по набитым пехотой окопам. Это было тяжело — немцы смогли очнуться от нападения и принялись налаживать оборону. Мы смогли отвоевать десятки квадратных километров, насыщая оперативный простор всё новыми подразделениями пехоты и казацкой кавалерии. Дни и недели тянулись в боях, и наступление постепенно затормаживалось.

Нельзя сказать, что противник бежал. Каждый немецкий гарнизон, каждый, кто имел возможность держать оружие, сразу вступал в сражения. На какой-то короткий промежуток времени войны они не имели централизованного снабжения, подвоза боеприпасов и подкреплений, но всё равно могли нанести потери русским полкам, которые часто не дожидались подходов резервов, отправляясь в бесконечное наступление. Так подразделения, иногда целыми полками, оказывались в окружении. Это была ошибка, страшная и приносящая множественные потери нашей армии.

Наступление было остановлено через полторы недели. Мы смогли взять несколько больших и малых городов, сумели выдержать несколько тяжёлых сражений и потеряли десятки тысяч человек. Сражение за Одер продлилось всего четверть года, но в конце июня закончилось. Нашей армии, несмотря на недавнюю крупную победу, сделали щелчок по носу.

До самых крайних предместий Берлина оставалось не более семидесяти километров. Расстояние такое сложно было назвать большим. При необходимости и отсутствии достаточного числа войск, танковая дивизия была способна пройти его всего лишь за сутки, но сейчас нужно было остановиться, чтобы восстановить порядки, устроить позиции и навести нормальные мосты через Одер. Конечно, можно было перевозить машины множественными понтонными переправами, но нормальные мосты позволили бы протянуть и соединить захваченные территории со всей Россией железными дорогами. Что-что, а поезда смогут обеспечить войска достаточным числом боеприпасов для начала следующего наступления.

Три дня я объезжал новые позиции, изучая только что захваченные территории. То, что я увидел, заставило кровь стынуть в жилах. Немцы не просто отступали — они методично превращали каждую деревню, каждую высоту, каждый перелесок в неприступную крепость.

Немецкие инженеры работали с бешеной энергией. Там, где неделю назад были мирные поля, теперь змеились линии траншей в три-четыре ряда. Каждую высоту увенчали бетонные доты с перекрёстным огнём. Дороги перекрыли противотанковыми ежами и минными полями. Даже лесные массивы превратили в ловушки — деревья подпиливали так, чтобы они падали при первом артобстреле, создавая непроходимые завалы.

Особенно впечатляла оборона на подступах к Шпандау. Здесь немцы использовали старые форты XIX века, модернизировав их под современную войну. Толстенные бетонные стены теперь прикрывали не только артиллерийские позиции, но и пулемётные гнёзда. А под землёй, как мне докладывали перебежчики, тянулись километры тоннелей, позволявших скрытно перебрасывать резервы.

Я стоял на колокольне полуразрушенной кирхи и изучал немецкие позиции через полевой бинокль. Каждый метр земли здесь говорил об одном — немцы будут драться до последнего. Они уже потеряли слишком много, чтобы сдаться без боя.

В этот момент ко мне поднялся запыхавшийся ординарец. Его лицо было бледным, а в руках дрожала телеграмма с красной пометкой «Срочно».

— Ваша светлость, — прошептал он, — из ставки. Бретань пала.

Я машинально взял бумагу, но цифры и так стояли перед глазами. Два дня назад британский десант высадился у Сен-Мало. Французы, измотанные месяцами непрекращающейся войны и блокады, не смогли оказать достойного сопротивления. Теперь весь полуостров был в руках англичан, а их флот беспрепятственно разгружал в захваченных портах новые дивизии.

Это меняло всё. Теперь немцы получали передышку — англичане неизбежно оттянут часть наших сил на запад. А Берлин… Берлин оставался недосягаемым, защищённым не только бетоном и сталью, но и новым раскладом сил.

Я ещё раз посмотрел в бинокль. Там, в дымке летнего дня, копошились немецкие солдаты, достраивающие очередной рубеж обороны. Они ещё не знали, что получили шанс. Но скоро узнают.

И тогда последний рывок на Берлин станет втрое кровавее.

Остаток дня я провёл, изучая карты и донесения. Ситуация складывалась хуже некуда. Франция, истекающая кровью, теперь получила новый фронт. Наши союзники продержатся от силы несколько месяцев. А значит, у Германии появляется шанс перебросить войска с запада на восток.

Вечером пришло новое донесение — итальянцы прорвали Альпийский фронт. Пусть на несколько километров, но прорвали. В ставке началась паника.

Я вышел на крыльцо штабного дома и закурил. Где-то на западе, за сотни вёрст, англичане праздновали победу. Где-то на юге итальянцы ликовали, входя во французские города. А здесь, под Берлином, начиналась новая фаза войны — фаза отчаяния и последних ставок.