Кейта: Дочь Леса. Книга 1

Глава 7 Алый цветок

Кейта сидела на поляне, обхватив колени руками, и смотрела на россыпь холодных звезд. Слезы высохли, оставив после себя лишь саднящую пустоту. Она чувствовала себя бесконечно одинокой, заброшенной на необитаемый остров посреди бушующего океана судьбы.

Вдруг тишину нарушил хруст ветки. Девушка вскочила, инстинктивно выставив вперед руки. Но из-за деревьев вышли не враги. На поляну, осторожно ступая, вышли Саян, Алани и Тэмир.

— Эй, предводительница! — мягко сказал Саян, держа в руках сверток из оленьей шкуры. — Нехорошо сбегать с собственного Совета. Старейшины уже разошлись, бормоча что-то про дерзкую молодежь и неуважение к их сединам.

Кейта молча опустила руки, чувствуя укол вины. Она и правда поступила как несмышленый ребенок.

— Простите, — прошептала девушка, усаживаясь обратно. — Мне нужно было… немного подумать.

Алани подошла и села рядом с ней на траву. Она ничего не сказала, просто положила свою ладонь поверх руки Кейты. Это простое, молчаливое прикосновение сказало больше, чем любые слова утешения. Они знали. Ойгон, конечно же, рассказал им все. О пророчестве и о ее роли в нем.

— Ну, думать — это полезно, — нарушил молчание Саян, раскладывая свой сверток. Внутри оказались еще теплые лепешки с вяленой клюквой и глиняный горшочек с травяным отваром. — Но думать на голодный желудок — вредно для сур! Можно надумать такого, что абаасы в Нижнем мире от зависти позеленеют. Угощайся, малая.

Он протянул девушке лепешку. Кейта не хотела есть, но от запаха свежей выпечки в животе предательски заурчало. Она взяла лепешку и откусила кусочек. Пища была сладкой, теплой и пахла родным и любимым домом.

Тэмир сел с другой стороны от шаманки.

— Кейта-эдьиий, это правда, что ты… ну… Дочь Леса из пророчества? — спросил он с благоговейным шепотом.

— Похоже на то, — вздохнула она, жуя.

— Ух ты! — его глаза загорелись. — А это значит, что ты можешь приказать всем деревьям вырвать свои корни и пойти в атаку на степняков? Как в олонхо про лесную царевну!

Кейта невольно улыбнулась, а на душе сразу потеплело.

— Боюсь, мои приказы они пока не слушают. Разве что могу попросить белок закидать врагов шишками.

— Шишками — это тоже хорошо! — с энтузиазмом поддержал Тэмир. — Особенно если целиться прямо в глаз!

Саян, прикончив свою увесистую лепешку, сыто рыгнул — не сдерживаясь, чтобы разрядить обстановку.

— Все вы о войне да о пророчествах. Скукота. Знаете, о чем я сейчас подумал? Жизнь — это же не только испытания и всякие там судьбоносные битвы. Это еще и… ну, просто жизнь.

Он откинулся на спину, заложив руки за голову и глядя на живописные звезды.

— Алани, помнишь, как мы в прошлом году ходили за морошкой и ты провалилась в яму, которую сама же вырыла для ловли сусликов? Ты так визжала, что все суслики в радиусе лиги, наверное, до сих пор заикаются и ловят тремор!

Алани, обычно серьезная, покраснела и легонько ткнула его кулаком в бок.

— А ты помнишь, как пытался доказать, что можешь съесть целый котелок каши с кабаньим жиром, а потом два дня лежал зеленый, как молодая трава, и стонал, чтобы духи забрали тебя поскорее в Верхний мир?

Даже Тэмир хихикнул.

— А я помню, как Кейта-эдьиий учила меня лазать по деревьям, — вступил он. — И сказала, что главный секрет — это думать, как белка. Я так старался думать, как белка, что попытался спрятать орех за щеку и чуть не задохнулся.

Кейта рассмеялась. Настоящим, искренним смехом, который, казалось, вымывал из ее души всю горечь и страх. Она смотрела на своих друзей, на их улыбающиеся в свете звезд лица, и понимала, что Саян прав.

— А я помню, — сказала она, и ее голос стал теплее, — Как мы все вместе впервые пробовали делать обереги, и Саян так увлекся, что вплел в свой амулет собственный клок волос. А потом удивлялся, почему его весь день преследует чувство, будто он сам за собой наблюдает.

Они смеялись долго, вспоминая нелепые и забавные моменты из своего детства. Их простые, теплые истории были лучшим лекарством от холода пророчества.

— Вот видите, — наконец сказал Саян, когда смех утих. — Духи, боги, демоны… они могут быть всемогущими. Но они никогда не смогут вот так сидеть, есть лепешку с клюквой и смеяться над тем, как их друг чуть не подавился орехом. Они не знают, каково это — просто жить. А мы — знаем. И это, по-моему, наша самая большая сила. Человеческая.

Алани снова взяла Кейту за руку.

— Мы с тобой, что бы ни случилось! Даже если тебе придется сражаться со всем миром. Мы будем теми белками, что закидают твоих врагов шишками. Запомни это.

Кейта посмотрела на своих друзей, и ее сердце наполнилось таким теплом и благодарностью, что, казалось, оно могло бы растопить все льды Нижнего мира. Пророчество никуда не делось и война была неизбежна. Но сейчас, в этот момент, сидя под звездами в кругу тех, кто ее любит, девушка знала, что она не одна. И это давало силы встретить все, что готовила судьба.

Когда ночной холод стал пробирать до костей, а звезды начали свой медленный путь к зениту, друзья, согретые воспоминаниями и теплым травяным отваром, вернулись в спящий айыл. Пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись по своим балаганам. Но Кейта не пошла к себе. Ее ноги сами привели ее к двери отцовского жилища.

Она тихо вошла внутрь. В камельке едва тлели угли, отбрасывая слабый, багровый свет на неподвижную фигуру отца. Алтан сидел в той же позе, в какой она его оставила — спиной к входу, прямой, как натянутая тетива. Он не шелохнулся. Казалось, это был не живой человек, а тотем, вырезанный из камня и дерева. Лишь едва заметное движение груди говорило о том, что жизнь еще теплится в этом покинутом теле.

Кейта подошла и села на шкуры рядом с ним, стараясь не шуметь. Она подложила пару поленьев в огонь, и пламя лениво облизнуло сухую древесину, разгоняя мрак. Девушка с безграничной любовью и тревогой смотрела на широкую спину верховного шамана, на тронутые сединой волосы, собранные в узел. Он был так близко, и в то же время — так невообразимо далеко. В мирах, куда ей пока не было доступа.

— Папа, — прошептала она в тишину. Девушка редко называла его так, обычно используя уважительное «отец» или «тойон». Но сейчас ей хотелось той детской близости, того чувства защищенности, которое он всегда ей давал. — Я так скучаю по тебе, — продолжала Кейта шепотом, словно боясь нарушить его хрупкую связь с миром духов. — Здесь… здесь столько всего произошло, пока тебя не было.

Удаганка сделала глубокий вдох и начала рассказывать. Тихо, сбивчиво, она рассказала ему все, что тяжелым камнем лежало на ее сердце. О походе к топям. О встрече с воином-степняком. О странном, смертельном поединке, который был похож на танец. О кровном предательстве и ее необъяснимом желании его спасти.

— Я вытащила его из болота, папа. Представляешь? Врага! Сама не знаю, что меня тогда вело. Просто… что-то внутри меня просто не могло позволить ему умереть.

Кейта рассказала отцу о Совете. О том, как старейшины хотели напасть первыми на южное племя, как она остановила их. И о самом страшном — о пророчестве, которое оказалось не только ее личным сном.

— Все его видели. Теперь все вторят за мной, что я — Дочь Леса, а он — Сын Степи. Старики пришли к решению, что мы должны либо уничтожить друг друга, либо… что-то еще. Эрдэни говорил о третьем пути. Но я его не вижу, папа. Я вижу только войну и… его свадьбу.

На последнем слове голос девушки дрогнул. Она замолчала, и в тишине было слышно, как трещит огонь.

— И самое ужасное, папочка… я так злюсь на него. Я ненавижу его за то, кто он. Но когда я думаю о нем… мое сердце, оно болит. Так странно болит. Будто я потеряла что-то, чего у меня никогда и не было. Что это такое? Часть пророчества? Или я просто схожу с ума?

Шаман даже не шелохнулся. Его спина была по-прежнему прямой и неподвижной. Для постороннего наблюдателя могло показаться, что она говорит с каменным идолом. Но Кейта верила. Она знала, отец слышит ее. Может, не ушами, но своим кут, своей душой, которая сейчас парила где-то между мирами. Он слышал каждое ее слово, чувствовал каждую ее слезу, разделял каждую ее боль. Просто он не мог пока дать ей ответ. Не в этом мире.

Девушка придвинулась ближе и положила голову ему на плечо, как делала в детстве, когда ей снились кошмары. Она закрыла глаза, вдыхая знакомый, родной запах его одежды — запах дыма, шалфея и отцовской любви.

— Возвращайся скорее, папа — прошептала она в складки его медвежьей шкуры. — Пожалуйста. Ты мне очень нужен.

Кейта так и уснула, свернувшись калачиком у его ног, под защитой неподвижного тела. И впервые за долгое время ей не снились ни битвы, ни пророчества. Ей снился лишь тихий, спокойный лес и теплое, надежное плечо отца.

Не успели первые лучи солнца окрасить выцветшее небо над степью в нежно-розовые тона, как улус уже гудел, словно растревоженный улей. Трехдневное перемирие перед войной началось. Сегодня был первый день свадьбы, и лагерь преобразился. Из сундуков были извлечены лучшие ковры и шелковые полотна, которые украсили ханский гэр и пространство перед ним. В огромных котлах уже варилось мясо молодых барашков, а воздух наполнился густым, сладковатым запахом айрага, смешанным с дымом костров.

Воины, забыв о грядущей битве, смеялись, соревновались в борьбе и стрельбе из лука. Женщины в ярких, праздничных дээлах носились туда-сюда, готовя угощения и распевая протяжные свадебные песни. Все вокруг дышало предвкушением праздника. Все, кроме жениха.

Инсина одели в соответствии с его статусом. На нем был длинный шелковый халат глубокого синего цвета, расшитый по вороту и обшлагам золотой нитью, изображающей летящих соколов. Широкий кожаный пояс, украшенный серебряными бляхами, туго охватывал его талию, а на боку висел не боевой нож, а церемониальный кинжал в богато украшенных ножнах. Его длинные черные волосы были тщательно расчесаны и собраны в тугую косу, перевитую красной лентой — символом брачных уз.

Юноша был красив, как молодой бог, сошедший с небес. Но любой, кто смотрел не на его одежду, а в его глаза, видел лишь выжженную пустыню. Его взгляд был потухшим, лишенным всякого света. Он двигался, говорил, принимал поздравления, как искусно сделанная кукла, внутри которой не было ничего, кроме холодной пустоты. Инсин исполнял свою роль, но его душа была далеко. Там, в лесу, рядом с девушкой, чье лицо он отчаянно пытался забыть.

Церемония должна была начаться, когда солнце поднимется на высоту копья. Хан Хулан уже сидел на своем троне перед гэр, принимая дары от нойонов. Братья Инсина, одетые не менее пышно, стояли рядом, и Бату не упускал случая бросить на него торжествующий, язвительный взгляд. Все было готово. Не было только невесты. Время шло, а Аяна не появлялась. По толпе пополз нетерпеливый шепоток. Хан нахмурился, бросив на служанок, которые должны были сопровождать дочь, гневный взгляд.

— Где она? — прорычал Хулан. Женщины испуганно залепетали что-то о том, что невеста еще не готова, что она хочет побыть одна перед таким важным шагом. Инсин почувствовал, как ледяное предчувствие сжало его сердце. Он знал свою сестру. Ее молчание и покорность вчера были слишком неестественными.

— Я проверю, — сказал он коротко и, не дожидаясь разрешения отца, быстрым шагом направился к небольшому гэр, отведенному Аяне.

Охранники у входа расступились перед ним. Юноша откинул войлочный полог и шагнул внутрь. После чего замер, как вкопанный. Гэр был убран с невероятной роскошью. На полу лежали лучшие ковры, в воздухе витал тонкий аромат благовоний. И посреди всего этого великолепия, на коленях, стояла Аяна. Она была невыразимо прекрасна. На девушке был белоснежный свадебный наряд, расшитый тысячами жемчужин, которые тускло мерцали в полумраке. Ее волосы были заплетены в сложную прическу, украшенную серебряными подвесками и бирюзой. Она была похожа на сказочную принцессу, сошедшую со страниц древнего эпоса.

Но Инсин видел не ее красоту. Он видел блеск стали.

В своей тонкой, изящной руке, той самой, что должна была сегодня принять его руку, Аяна держала маленький, но острый, как бритва, нож для разрезания нитей. И его лезвие было приставлено к ее нежной, белой шее. Когда она подняла на брата глаза, в них не было слез. Только немой упрек и бесконечная тоска.

— Аяна… — тяжело выдохнул Инсин, боясь сделать хоть шаг, чтобы не спровоцировать ее.

— Уходи, иним, — сказала она тихо, но твердо. — Не смотри на это. Просто скажи им, что я… оказалась недостойна такой чести.

Девушка выбрала свой путь. Путь, на котором не было ни постылого брака, ни жизни без любимого. Путь быстрой, чистой смерти. И нож в руке дрогнул, готовый оборвать последнюю нить.

В тот самый момент, когда лезвие уже готово было обагрить белоснежную кожу Аяны, снаружи раздался звук, заставивший их обоих вздрогнуть. Громкий, протяжный рев боевого рога. Но это был не их рог, звук был ниже и глуше. Инсин нахмурился, его тело мгновенно напряглось. Тревога? Незваные гости? Он бросил быстрый взгляд на сестру. Звук рога вывел ее из транса, заставив помедлить. Хрупкая рука с ножом дрогнула и опустилась на несколько миллиметров. Аяна с надеждой посмотрела на брата.

Снаружи послышались удивленные крики, топот копыт, звон оружия. Инсин, не говоря ни слова, бросился к выходу и осторожно выглянул наружу. На холме, откуда начинался их улус, показался отряд всадников. Их было не меньше сотни. На знаменах развевалась тамга с изображением белого орлана — знак союзного западного племени. Они ехали не как на праздник. Отряд был в полном боевом облачении, их лица были суровы и печальны. Впереди, на гнедом жеребце, ехал молодой воин. Его лицо, красивое и обветренное, исказила скорбь. Это был Темуджин.

Они прибыли, но… не на свадьбу. Весть о «смерти» Инсина долетела до них раньше, чем весть о «чудесном спасении». Западный клан приехал отдать дань уважения павшему сыну союзного хана. Темуджин и его воины въехали в центр улуса, и их глазам открылась картина, которая заставила замереть в недоумении. Вместо плача и погребальных костров — музыка, смех и накрытые яствами столы. Вместо скорбящего хана — нарядный правитель, готовый начать торжественную церемонию.

— Что здесь происходит? — пророкотал Темуджин, его голос был подобен раскату грозовой тучи. Он спешился, и его взгляд, полный ярости и непонимания, впился в хана Хулана. — Нам сообщили, что нойон Инсин пал от рук злых лесных духов! Мы проскакали всю ночь без сна, чтобы разделить с вами ваше горе! А вы пируете⁈

Хан поднялся со своего места.

— Небо был милостиво, — ответил он с напускным радушием. — Мой сын вернулся из царства мертвых. И в честь этого чуда мы сегодня празднуем его свадьбу.

Взгляд Темуджина метнулся по толпе и замер на свадебном шатре, из которого только что вышел Инсин. Их глаза встретились. В глазах юного воина степей было сочувствие и сожаление. В глазах Темуджина — вспыхнувшая ярость.

— Свадьбу? — переспросил он, и его голос стал ледяным. Мужчина понял все. Его обманули. Пока он оплакивал своего погибшего товарища, его невесту отдавали за него же замуж. Темуджин не собирался сдаваться. Не для того он проделал этот путь.

— Я рад, что мой друг жив, — сказал он, и каждое слово было наполнено горячей сталью. — Но я приехал не только для этого. Я приехал, хан Хулан, чтобы просить руки твоей дочери. Аяны!

По толпе пронесся гул. Это был открытый вызов. Просить руки невесты в день ее свадьбы с другим — неслыханная дерзость, прямое оскорбление жениху и его роду!

— Ты опоздал, славный воин Темуджин, — холодно ответил Хулан, перебирая кольцо на своей руке. — Ее рука уже обещана. Моему сыну.

— Обещана отцом, но не сердцем! — яростно выкрикнув, парировал Темуджин, делая шаг вперед. Его воины за спиной напряглись, положив руки на рукояти мечей. — Я люблю ее. И я знаю, что она любит меня! Я… не позволю этому союзу состояться. Услышь меня, великий Хулан-хан — я не отдам свою возлюбленную так просто!

Он посмотрел мимо хана, на Инсина.

— И если кто-то хочет забрать ее, ему придется сначала забрать мою жизнь.

Инсин стоял, словно пораженный молнией. Он ожидал чего угодно — слез сестры, гнева отца, собственной душевной муки. Но он не ожидал, что его личная трагедия превратится в кровавую бойню прямо посреди свадебного пира. Сражаться с Темуджином? С человеком, который был единственной надеждой его сестры на счастье? Сражаться насмерть? Эта мысль была для него абсолютно абсурдной.

Но хан Хулан думал иначе. Его лицо побагровело от ярости. Какой-то выскочка из союзного, но куда менее могущественного племени, посмел явиться в его улус, прервать его праздник и бросить вызов его воле? Такого оскорбления он не мог стерпеть.

— Убирайся! — проревел хан, указывая на Темуджина дрожащим от гнева пальцем. — Убирайся из моего улуса, щенок, пока мои воины не напоили твоей кровью нашу землю! Забери своих людей и проваливай, и забудь дорогу сюда! Наш союз расторгнут!

— Я не уйду без Аяны! — так же громко ответил Темуджин. Он выхватил из ножен свой меч, и его клинок хищно сверкнул на солнце. — Если придется, я заберу ее силой!

Это было последней каплей.

— Убить их! — взревел Хулан.

И ад разверзся. Воины орды, разогретые айрагом и оскорбленной гордостью, с яростными криками бросились на гостей. Воины западного племени, верные своему главнокомандующему, сомкнули ряды и встретили их стеной из щитов и стали. Свадебный пир в одно мгновение превратился в поле кровавой резни. Звон мечей смешался с предсмертными криками, а праздничные ковры начали пропитываться свежей кровью.

Инсин стоял посреди этого хаоса, парализованный ужасом. Он видел, как его братья, Бату и Арслан, с жестокой ухмылкой врубились в ряды вчерашних союзников. Он видел, как Темуджин, словно берсерк, разил направо и налево, пытаясь пробиться к ханскому гэр. Это было безумие. Бессмысленная, братоубийственная бойня, рожденная из гордыни одного и отчаяния другого!

В этот момент войлочный полог на гэр Аяны откинулся. Она услышала голос любимого, крики битвы, и не смогла больше прятаться. В своем прекрасном, белоснежном свадебном наряде она выбежала наружу, ища глазами в толпе лишь одно лицо.

— Темуджин! — крикнула она.

И он услышал ее. Мужчина обернулся, на его лице на мгновение промелькнула радость. Он сделал шаг в ее сторону, отбивая удар одного из воинов Хулана. И в этот же миг один из лучников орды, целясь в спину Темуджину, натянул тетиву. Но в суматохе боя его толкнули. Рука дрогнула — стрела, предназначенная воину, со свистом пролетела мимо него и вонзилась точно в грудь девушки в белом.

Крик Аяны утонул в шуме битвы. Она замерла на секунду, с удивлением глядя на черное древко, торчащее из ее белоснежного платья, а затем медленно, как подкошенная лилия, начала оседать на землю. Первым к ней подскочил Инсин, отбивающийся сразу от нескольких воинов западного племени. Он пробился сквозь сражающихся, отшвырнув в сторону и своих, и чужих. Юноша подхватил ее на руки, прежде чем сестра коснулась земли, и опустился на колени, дрожащими руками прижимая ее к себе.

Кровь, алая, неправдоподобно яркая, расплывалась по белому шелку, как страшный, уродливый цветок.

— Аяна… — прошептал Инсин, и его голос сорвался от нахлынувшей боли.

Сестра подняла на него глаза, полные бесконечной, светлой печали. Она прикоснулась слабеющей рукой к его щеке.

— Не вини… никого, иним, — прошептала девушка, и с каждым словом из ее губ вырывалось облачко крови. — Так… решила судьба… Все уже было предрешено…

Битва вокруг них на мгновение замерла. Темуджин, увидев, что произошло, издал крик, полный такой боли и ярости, что даже самые свирепые воины отшатнулись.

— Ты… ты всегда был слишком добр для этого мира, брат, — дыхание Аяны становилось все тише. — Не позволяй… им… сломать тебя. Обещай мне… Всегда… слушай свое сердце… Оно… оно никогда не лжет…

Нежная рука безвольно соскользнула с щеки. Взгляд затуманился и застыл, устремленный в бескрайнее, безразличное небо. Аяна ушла. Ушла в Верхний мир, откуда не так давно вернулся он сам, едва достигнув его врат.

Инсин сидел на коленях посреди кровавого хаоса, держа на руках безжизненное тело любимой сестры, и покачивался на месте, словно убаюкивая ее в своих объятиях. Он смотрел на ее умиротворенное лицо и не чувствовал ничего, ни гнева, ни горя. Лишь оглушающую пустоту. Свадьба, которая должна была связать их, обернулась ее похоронами. А ее последние слова прозвучали как завещание, и как приговор. Потому что юноша знал, куда вело его сердце. Оно вело его на север, в проклятый лес, к девушке с глазами цвета неба, к его врагу и его спасительнице.

За спиной Инсина раздался еще один крик — хриплый, надрывный, полный боли. Он обернулся. Темуджин, который на мгновение застыл, ошеломленный смертью Аяны, потерял бдительность. Один из воинов его брата Бату, воспользовавшись этим, подскочил к представителю западного племени сзади и вонзил меч ему под ребра. Темуджин качнулся, но не упал. Он развернулся и одним яростным, последним ударом снес голову своему убийце. А затем, зажимая рану рукой, из которой потоком хлестала кровь, он сделал несколько шагов и рухнул на колени рядом с Инсином и телом Аяны. Его лицо было смертельно-бледным, но взгляд — ясным и твердым. Темуджин смотрел не на Инсина, а на умиротворенное лицо своей возлюбленной.

— Она… прекрасна… даже сейчас, — прохрипел он с нежной улыбкой, и кровавая пена выступила на его губах.

— Темуджин… — Инсин не знал, что сказать. Слова застряли в горле.

— Я не успел… — прошептал воин, и по его щеке скатилась одинокая слеза, смешиваясь с кровью и грязью. — Я опоздал…

Он перевел тяжелый взгляд на Инсина.

— Ты… ее брат. Ты почти хан. Прошу тебя… не как враг, а как… друг, который им не стал… — Темуджин задыхался, слова давались ему с огромным трудом. — Похорони нас… вместе. Пусть… пусть наши тела лежат под одним курганом. Если мы не смогли быть вместе в этом мире… позволь нам быть вместе… в Верхнем.

Инсин закрыл глаза. Новая волна боли, острой и режущей, пронзила его. Этот отважный, честный воин, который любил его сестру больше жизни, просил о последней милости. И он был единственным, кто мог ее исполнить. Убедить отца похоронить его дочь, принцессу их рода, рядом с мятежником, врагом, который принес в их улус смерть, — это было почти невозможно. Это было бы величайшим позором для хана. Но, вспомнив последние слова Аяны, Инсин понял, что у него нет выбора. Чего бы ему это ни стоило, он исполнит последнюю волю сестры и ее возлюбленного.

— Я сделаю это, — твердо сказал он, открывая глаза. — Клянусь тебе, славный воин.

На лице Темуджина вновь промелькнуло что-то похожее на улыбку. Он в последний раз посмотрел на Аяну, и его взгляд, полный безграничной любви, застыл. Жизнь покинула этого отважного мужчину. А битва, потеряв своих главных героев, захлебнулась. Оставшиеся воины западного племени, увидев смерть своего главнокомандующего, дрогнули. Их было уже немного, не больше двух десятков. Потеряв строй, они бросились бежать.

— Мы вернемся, Хулан-хан! — крикнул один из них, уже ускакав на безопасное расстояние. — Мы вернемся отомстить! И за нашего воина, и за твою дочь, которую вы сами убили. Это не конец — это только начало!

Они растворились в степной пыли, унося с собой не только горечь поражения, но и клятву мести. Хан Хулан стоял посреди поля, усеянного трупами, и смотрел на то, во что превратился его триумф. Свадьба обернулась двойными похоронами. Союзник стал смертельным врагом. А его младший сын, его надежда, сидел на коленях в луже крови, обнимая тела тех, кто посмел пойти против его воли.

Но, что это? Неужели на лице хана промелькнула едва заметная… едкая улыбка?