Кейта: Дочь Леса. Книга 1

Глава 5 Долг, уплаченный жизнью

Холод. Это было первое, что почувствовал Инсин. Всепроникающий, добирающийся до самых костей холод. А потом пришла боль — тупая, ломящая во всем теле, и острая, режущая в легких при каждом вдохе. Юноша резко распахнул глаза. Вместо черной бездны болота он увидел серое, хмурое небо, проглядывающее сквозь переплетение голых ветвей. Он лежал на чем-то мягком. Похоже, на болотистом мху. Но главное — он был жив.

Инсин медленно повернул голову и встретился взглядом с ней. Кейта сидела у небольшого, едва дымящего костра, который каким-то, определенно волшебным образом умудрилась развести из сырых веток. Вся ее одежда была в грязи, волосы спутаны, а на щеке алела свежая царапина. Девушка смотрела на него, и в ее синих глазах царила отстраненная усталость. Маска лесной ведьмы снова была на месте, но под ней, в самой глубине зрачков, он успел заметить тень чего-то еще — отголосок пережитой бури. Как только шаманка поняла, что юноша пришел в себя и смотрит на нее, эта тень бесследно исчезла.

— Очнулся, степной горе-утопленник? — ее голос был ровным и насмешливым, словно они не сражались насмерть час назад, и она не вытаскивала его с того света. — Долго же ты спал! Я уж думала, придется оставить тебя здесь на съедение комарам. Ох и рады бы они были такому пиру.

Инсин попытался сесть, но тело пронзила такая слабость, что он лишь смог приподняться на дрожащих локтях. Он откашлялся, и из груди вырвался болезненный хрип. Воин огляделся — они были одни. Его братьев и в помине не было.

— Ты… — начал юноша, но голос все еще не слушался.

— Я, — грубо перебила Кейта, не давая ему закончить. Удаганка подбросила в костер ветку, и пламя на миг вспыхнуло ярче, осветив ее правильные, красивые черты лица. — Нашла тебя, когда возвращалась домой. Лежал тут, как мешок с аргалом, выброшенный на берег. Видимо, хваленые духи степей не слишком чествуют болотную воду.

Кейта лгала. Холодно, бесстрастно, глядя ему прямо в глаза. Она хотела, чтобы юноша поверил, что это была абсолютная случайность. Что она просто наткнулась на него. Но Инсин был лишь наивным, но не был глупцом. Он помнил ухмылку Бату, помнил, как тонул. И он видел грязь на ее одежде, такую же, как и на его собственной. Он все понимал.

Но решил не спорить с лесной ведьмой, не стал упрекать ее во лжи. Глядя на девушку, он чувствовал странную, оглушающую неловкость. А еще чувство фатальности, будто их встреча была предопределена задолго до рождения. Он был в долгу перед ней, который нельзя было измерить ни золотом, ни славой. Долгу, уплаченному жизнью.

— Где… мои братья? — спросил он, хотя уже заранее знал ответ.

Кейта издала короткий, горький смешок.

— Твои братья? Они ушли. Наверное, спешат к отцу-хану со слезливой вестью о том, как их отважного брата поглотили злые болотные духи в неравной борьбе. Очень трогательная история. У вас, степняков, это в крови, да? Бросать своих умирать. Или даже помогать им в этом.

Ее слова были как соль на открытую рану. Но в них не было злобы, лишь холодная, жестокая констатация факта. И Инсин не мог ей возразить. Потому что Кейта говорила правду — ту самую правду, от которой он бежал всю свою жизнь.

— Это… не весь мой народ такой, — тихо произнес юноша, и это прозвучало жалко даже для него самого.

— Да неужели? — Кейта надменно вскинула бровь. — А мне показалось, что это ваш фирменный стиль. Прийти, взять то, что тебе не принадлежит, а тех, кто мешает — хоть родной брат, хоть целый народ — втоптать в грязь. В прямом и переносном смысле!

Степной воин молчал, опустив глаза. Что он мог сказать? Что он другой? Что он не такой, как его отец и братья? Сейчас, спасенному своим врагом после предательства собственной семьи, эти слова казались Инсину пустыми и бессмысленными. Кейта была права во всем. Шаманка смотрела на поникшую фигуру, и лед в ее голосе на мгновение треснул. Она сама не понимала, зачем говорит эти жестокие слова. Возможно, чтобы убедить саму себя, что он — враг. Что между ними не может быть ничего, кроме ненависти. Чтобы заглушить то странное, теплое чувство, что родилось в ее груди, когда тот, кто практически преступил границу жизни и смерти, сделал свой первый вдох.

Кейта со вздохом поднялась с места, отряхнув свои одежды.

— Можешь идти, — бросила она ему. — Я оставила тебе бурдюк с водой и кусок вяленого мяса. Дорогу к своему улусу, надеюсь, найдешь сам. Или мне нарисовать тебе карту на болотной жиже?

Инсин поднял на девушку глаза. В них больше не было ярости или гордыни. Лишь бесконечная усталость и… что-то еще. Что-то, что заставило ее сердце снова сжаться.

— Зачем? — спросил он тихо. — Зачем ты это сделала?

Удаганка скучающе отвела взгляд. Что ж, сплести красивую ложь не удалось.

— Я возвращаю долг, — холодно ответила Кейта, отворачиваясь, чтобы он не видел ее лица. — Ты не убил меня в недавнем бою, хотя учитывая твою силу и сноровку — определенно мог. Мы квиты. Лучше уходи отсюда, пока снова не стал развлечением для злых духов. И… абаасы тебя подери, не попадайся мне больше на глаза, сколько можно! В следующий раз я не буду так милосердна, обещаю.

Не сказав больше ни слова, девушка растворилась в тенях леса так же бесшумно, как и появилась. Инсин остался в полном одиночестве у догорающего костра в проклятом лесу. Он медленно сел, взял предложенный девушкой бурдюк. Вода была холодной, с привкусом незнакомых трав. Он пил, и с каждым глотком к нему возвращалась не только сила, но и ясное, мучительное осознание. Воин в неоплатном долгу перед лесной ведьмой, которую его народ пришел уничтожить. И эта истина была страшнее любого предательства и горше любой смерти.

Когда Кейта, грязная и измотанная, наконец вышла из чащи леса к частоколу айыла, солнце уже клонилось к закату. Первым ее заметил Саян. Он мерил шагами пространство у ворот с таким видом, будто собирался в одиночку прокопать туннель до самых топей.

— Слава Тэнгри! — воскликнул он, бросаясь к девушке. Нахмурившись, Саян остановился в шаге, оглядывая удаганку с головы до ног. — Аргал мне в глаз, Кейта! Где ты была⁈ Мы уж думали, тебя та самая лунная щука проглотила и нам придется идти и вымаливать тебя у нее! Или ты все-таки нашла костяного архитектора и помогала ему возводить новый балаган? И что там за человек в итоге-то был?

За спиной громогласного юноши уже собрались встревоженные Алани и Тэмир, а следом подбежал и старейшина Ойгон, опираясь на свой посох.

— Простите, что заставила волноваться, — Кейта попыталась улыбнуться, но губы ее плохо слушались. — Заплутала немного. Крик, как оказалось, принадлежал одному наглому росомахе. Решила проучить его, чтобы не распугивал наших белок. Паршивец мне умудрился даже отметину на щеке оставить.

Она лгала легко, почти не задумываясь. Сказать правду было невозможно. Не объяснять же сейчас, что девушка сражалась насмерть со степным воином, а потом спасала его, рискуя собой? Ее бы не поняли. Сочли бы сумасшедшей или, хуже того, предательницей племени. Да что уж там, Кейта сейчас и сама себя и свои поступки абсолютно не понимала.

— Росомаха? — недоверчиво переспросил Саян, принюхиваясь. — Странно. А пахнет от тебя, как от жабы, которая всю ночь провела в объятиях с болотной тиной. Ха, неужели этот росомаха был таким нечистоплотным?

Сам того не ведая, добродушный друг затронул какие-то несвязные струны в душе Кейты. Услышав о «нечистоплотном», девушка тут же вспомнила их байки о грязных, вонючих степняках, которые никогда даже к воде не прикасаются, и разит от них за пару лиг. Но встретившийся ей юноша абсолютно не подходил под это описание. От него пахло какой-то сладкой пряной травой и мыльным корнем, на что Кейта обратила внимание еще во время сражения, и сейчас этот аромат вместе с воспоминаниями о юноше без приглашения ворвался в ее сознание… Резко вдохнув и осознав, что Саян все еще ждет от нее ответа, а сама девушка нырнула в совершенно неугодные мысли, шаманка подняла суровый взгляд.

— Не умничай, — отмахнулась Кейта, проходя мимо него к общей умывальне. — Лучше скажи, все ли в порядке? Дозорные вернулись?

— Вернулись, — кивнул старейшина Ойгон, подходя ближе и вклиниваясь в диалог. На его лице было написано облегчение. — Никого не видели. Говорят, на границе тихо, как в пустом котле. Может, твой отец зря тревожился? Или степняки передумали?

Кейта лишь покачала головой, набирая в деревянную кытыйа холодной родниковой воды. Передумали. Как же. Она знала, что это лишь затишье перед бурей.

— Рано радоваться, почтенный, — сказала она, смывая с лица и рук грязь и засохшую кровь. Холодная вода приятно освежала и приводила мысли в порядок. — Степной волк может затаиться, но голод заставит его снова выйти на охоту. Нам нельзя расслабляться.

— Верно говоришь, дитя, мудро, — согласился старейшина. — Именно поэтому мы и собираем сегодня вечером Совет.

Кейта замерла с чашей в руках, словно ее окатили ледяной водой.

— Совет? Зачем?

— Охотники обеспокоены, женщины напуганы. Нужно решить, что делать дальше. Укреплять ли айыл, готовиться к осаде, или послать разведчиков вглубь степи, — Ойгон тяжело вздохнул. — Обычно такие вопросы решает твой отец. Но он…

— Он все еще там, — закончила за него Кейта, и ее сердце снова сжалось от беспокойства. Она так увлеклась чужой бедой, что почти забыла о своей собственной. Отец был один, полностью беззащитен, путешествуя по мирам духов.

— Именно, — подтвердил старейшина. — А его слово — закон. Но ждать мы больше не можем. Поэтому сегодня вечером его место на Совете старейшин на Совете старейшин займешь ты.

Кейта поперхнулась водой.

— Я? Но я не… я же даже не прошла посвящение! Я не имею права!

— Дитя, ты дочь верховного шамана, — твердо сказал Ойгон, и в его глазах, обычно мягких, появился стальной блеск. — И ты та, кого он оставил за главную. Твое слово будет словом Алтана. Народ должен видеть, что у нас есть вождь, даже когда главный тойон говорит с духами.

Спорить было бесполезно. Кейта понимала, что он прав. Но одно дело — гонять учеников и расставлять обереги, и совсем другое — сидеть в кругу седобородых старцев и решать судьбу всего айыла. После всего, что случилось за этот безумный день, это было последним, чего ей хотелось.

— Явись в большой балаган после ужина, — закончил Ойгон и, кивнув, медленно побрел прочь, отдавать новые распоряжения.

Кейта осталась стоять на том же месте. Саян, видя, что ей не до шуток, лишь ободряюще похлопал подругу по плечу и пошел помогать разгружать вернувшихся охотников. Настроение, которое только-только начало выравниваться, снова рухнуло в пропасть. Совет. Ей придется сидеть там, смотреть в глаза людям, которые ей доверяют, и делать вид, что она знает, что делать. В то время как ее главный секрет — спасенный враг — будет лежать тяжелым камнем на сердце. Девушка вылила остатки воды на землю и посмотрела на свои руки. Они все еще помнили холод его кожи и тяжесть его бездыханного тела.

Когда Инсин, шатаясь от усталости и голода, перешел последний холм и увидел огни родного улуса, он ожидал чего угодно: криков, вопросов, гнева отца. Но он не ожидал тишины. Мертвой, скорбной тишины, которая окутывала лагерь, как погребальный саван. Первый, кто его увидел, был старый конюх, чинивший сбрую у входа в загон. Он поднял голову, и его морщинистое лицо вытянулось, а глаза расширились от ужаса. Инструменты выпали из его рук с глухим стуком. Он вскочил и, бормоча проклятия, попятился, выставив перед собой два пальца для защиты от злых духов.

Новость о появлении Инсина разнеслась по улусу быстрее степного пожара. Люди высыпались из своих гэр, но держались на расстоянии, глядя на него как на призрака. Женщины хватали детей, мужчины инстинктивно тянулись к оружию. Их лица выражали не радость, а суеверный ужас. В их глазах он был не выжившим сыном хана, а ходячим мертвецом, абаасы, принявшим его облик, чтобы принести в их дома смерть и несчастья. Весть о его гибели уже была известна каждому в лагере, а теперь была известна и самому вернувшемуся «с того света» воину — слишком уж громко это все сейчас обсуждали. Улус готовился к погребальной церемонии, но Инсину было все равно. Он не обращал внимания на испуганные взгляды и перешептывания. Юноша не искал ни отца, ни братьев. Его взгляд скользил по толпе, выискивая лишь одно лицо. Не найдя его, он подошел к ближайшей группе женщин и спросил, его голос был хриплым и чуждым:

— Где Аяна?

Женщины отшатнулись от него, но одна, самая старая, осмелилась ответить, указывая дрожащим пальцем в центр улуса.

— Хулан-хан… он наказал ее. За то, что ослушалась и подвергла опасности своего брата. Она у позорного столба.

Сердце Инсина пропустило удар. Он, не говоря больше ни слова, направился прямо к центру лагеря. И там он увидел ее. Аяна была привязана к высокому, вкопанному в землю столбу, который обычно использовали для клеймения скота или наказания преступников. Ее волосы были растрепаны, одежда порвана, а на земле рядом с ней не стояло ни чаши с водой, ни куска лепешки. Брат бросился к ней, чтобы перерезать путы, но дорогу ему преградили три фигуры, вышедшие из ханского гэр. Бату, Мунко и Арслан. А за ними, медленно и величаво, ступал сам хан Хулан.

Увидев Инсина живым, Бату застыл как громом пораженный. Его лицо на мгновение исказила гримаса чистого, незамутненного шока, смешанного с яростью. План рухнул. Призрак вернулся! Он уже приготовился кричать, обвинять, но…

— Я знал, что ты вернешься, сын, — спокойно произнес хан, и в его голосе была лишь глухая, тяжелая уверенность. — Кровь твоей матери течет в тебе. Ее так просто не взять ни воде, ни грязи. Скажи, это все правда? Тебя заманили в чащу Топей болотные духи?

Бату был готов взорваться. Он практически скрипел зубами, глядя на ненавистного брата, который каким-то чудом избежал верной смерти. Инсин же посмотрел на них — на холодное лицо отца, на перекошенное от злобы лицо Бату, на пустые глаза остальных братьев. И в этот момент он мог бы рассказать все. Рассказать о предательстве, о ловушке, о том, как его оставили умирать на дне проклятого болота. Одного его слова было бы достаточно, чтобы отец в ярости разорвал своих старших сыновей на куски. Но Инсин посмотрел на сестру, привязанную к столбу. Он вспомнил лесную ведьму с синими, подобными океану глазами. И понял, что новая кровь, новая вражда внутри рода — это последнее, что им сейчас нужно. Он выбрал другой путь.

— Бату сказал всю правду, отец, — произнес юноша громко, и все замерли, пораженные его словами. — Лесные духи сильны. Они заманили меня в ловушку, в самую топь. Они туманили мой разум, попытались утащить на дно.

Инсин перевел взгляд на старшего брата, и в его глазах не было ни упрека, ни ненависти. Лишь какая-то глубокая, непонятная братьям печаль.

— Но я боролся. Я вспомнил учение матери о силе духа. Я смог вырваться из их лап и найти дорогу назад. Мои братья не виноваты. Они думали, что я погиб. Духи обманули их так же, как и меня!

Тишина, повисшая над площадью, была оглушительной. Бату, Мунко и Арслан молча смотрели на него. Они ждали обвинений, криков, мести. А вместо этого… он их прикрыл. Подтвердил их лживую легенду, взяв всю славу спасения на себя и полностью обелив их. Они не могли понять. Зачем? Какая ему от этого выгода? Братья смотрели на него и впервые в жизни видели не простого любимчика отца, а нечто большее. Человека с таким огромным и добрым сердцем, что его величину они не могли ни измерить, ни постичь.

— Развяжите, — сказал Инсин, и его голос, хоть и был тихим, прозвучал как приказ. — Аяна ни в чем не виновата. Вина лежит только на мне. Я не уберег ее…

Хулан долго смотрел на своего младшего сына. Он не до конца верил в эту историю, но видел силу и мудрость, которые появились во взгляде Инсина. Это был уже не тот юноша, которого он еще вчера утром хотел отправить пасти скот. Это был настоящий мужчина.

— Развязать, — коротко бросил он страже. А затем повернулся к Инсину. — Иди в свой гэр, тебе нужно хорошо отдохнуть. Поход на север хоть и отложен, но это лишь на время. Я хочу, чтобы в момент, когда мы выступим против лесных шаманов, ты был подле моей правой руки.

Слова хана о походе на север упали тяжелым камнем на сердце Инсина. Он выиграл для шаманского племени время. Но то, что Хулан сказал дальше, было подобно удару молнии, который расколол этот камень и выжег все внутри дотла.

— Воины! — пророкотал хан, теперь обращаясь ко всему улусу, который до сих пор не мог прийти в себя от произошедшего. — Сегодня духи испытывали нас. Они пытались забрать моего сына, но он вернулся из жерла смерти! Они пытались похитить мою дочь, но брат спас сестру!

Он сделал паузу, обводя своих людей горящим взглядом.

— Лагерь готовился к проведению церемонии. Так тому и быть! Только Небо переписало нашу Ясу! Это будет не погребение, а свадьба!

По толпе пронесся изумленный гул. Аяна, которую стражники только что отвязали от столба, замерла, и ее лицо стало белее войлока.

— Сами небеса — свидетели! — продолжал вещать Хулан, входя в раж. — Они послали моим детям испытание, какое посылают лишь мужу и жене, чтобы проверить их верность друг другу! Они прошли его! Инсин спас Аяну, а она ждала его, не теряя надежды! Их союз благословлен самим Небом!

Бату, оправившись от шока, первым понял замысел отца. Это был сильный политический ход. Свадьба не просто укрепит род, она превратит сегодняшнюю историю из позорного провала разведки в героический эпос, в божественное знамение. Воины, вдохновленные таким чудом, пойдут на север с удвоенной яростью.

— Свадьба укрепит наш боевой дух! — подтвердил догадку сына хан. — Она станет нашей тамгой, нашим знаменем победы! Поход на север откладывается. Три дня мы будем праздновать союз моих детей, а затем, с новыми силами и благословением духов, мы сотрем ненавистных лесных колдунов с лица земли. Да будет так!

Толпа, только что боявшаяся Инсина как призрака, теперь взорвалась восторженными криками. Люди любят чудеса и любят праздники — весть о свадьбе мгновенно затмила все странности и подозрения. Инсин стоял посреди этого ревущего моря и ничего не слышал. Слово «свадьба» билось в его висках раненой птицей. Раньше эта новость была для него просто омерзительной, противоестественной. Но сейчас… сейчас она была пыткой. Боль, которую он испытал, была острее и глубже, чем та, что он чувствовал утром. Потому что теперь не только Аяна носила в своем сердце образ другого человека.

Перед его внутренним взором стояло ее лицо. Лицо лесной ведьмы. Ее невозможно синие глаза, полные ярости во время боя. Не оставшееся в трезвой памяти, но въевшееся на закромах подсознания тепло ее губ, когда она вдыхала в него жизнь. Инсин пытался отогнать этот образ, но он впечатался в его память, в его душу, стал частью его самого. Он думал, что спасает сестру от брака без любви, а теперь его самого вели на этот жертвенный алтарь. И в отличие от Аяны, у него не было даже надежды на побег. Степной воин был сыном хана, героем дня. И он должен был сыграть свою роль до конца.

Инсин многозначительно посмотрел на Аяну. Она смотрела на брата, и в ее глазах стоял немой, отчаянный вопрос. Тот едва заметно покачал головой. «Прости. Я не смог». Взгляд юноши скользнул дальше и встретился со взглядом Бату. Старший брат смотрел на него с новой, еще более изощренной ненавистью. Он не смог убить Инсина физически. Но теперь отец, сам того не зная, приготовил для своего любимчика другую, медленную и мучительную казнь. И Бату будет с наслаждением за ней наблюдать.

Инсин опустил голову, скрывая ото всех бурю, бушевавшую в его душе. Юноша чувствовал себя так, словно снова тонет. Только на этот раз не в болоте, а в воле своего отца, в обычаях своего народа и неотвратимости своей судьбы. И он знал, что на этот раз никто не придет, чтобы его спасти.

Когда шум снаружи немного утих, сменившись гулом предпраздничного пиршества, Аяна тихо скользнула в гэр Инсина. Юноша сидел один у едва тлеющего очага, отрешенно глядя на огонь. Он даже не помылся и не переоделся — на нем все еще была грязная, пахнущая болотом одежда. Сестра молча опустилась на шкуры рядом с ним. Некоторое время они просто сидели в тишине, слушая далекие крики и смех соплеменников, праздновавших их обреченность.

— Прости меня, иним, — наконец прошептала Аяна, и ее голос был хрупким, как осенний лед. — Это я во всем виновата. Если бы я не…

— Ты ни в чем не виновата, — строго оборвал ее Инсин, не поворачивая головы. — Ты хотела быть свободной, в этом нет вины. Вина в тех, кто строит клетки.

Он повернулся к девушке, и в тусклом свете очага Аяна увидела, каким усталым и взрослым стало его лицо за этот один день.

— Я подвела тебя. Я подвела Темуджина, — она сглотнула комок в горле. — Он должен был ждать меня у Скалы. А я не пришла. Он подумает, что я его предала…

— Он поймет, — тихо прошептал Инсин. — Твой любимый хорошо знает нашего отца.

— Поймет, но не простит, — горько усмехнулась Аяна. — Какая разница, почему женщина не пришла на встречу? Важно лишь то, что ее там не было. Теперь все кончено…

В ее голосе звучало такое бездонное отчаяние, что Инсину стало страшно. Он видел, как блестят ее глаза, но слез не было. Словно все они уже выгорели изнутри, оставив после себя лишь пепел. Она говорила о Темуджине, но на самом деле словно прощалась с самой жизнью. Девушка не хотела обременять брата своими тяжелыми мыслями, но решение уже зрело в ее душе, холодное и твердое.

— Не говори так, — Инсин взял ее холодную маленькую ручку в свою ладонь. — Мы что-нибудь придумаем. После похода… Когда отец смягчится…

— Он не смягчится, — воительница обреченно покачала головой, и в ее глазах отразились угли очага. — Хан никогда не меняет своих решений. Ты же знаешь. Для него наша свадьба — это уже свершившийся факт. Такая же часть похода, как заточка стрел.

Аяна посмотрела на брата, и в ее взгляде промелькнула тень былой нежности.

— Мне жаль, что я втянула тебя в это, дорогой мой иним. Я думала только о себе. А теперь из-за меня страдаешь и ты! Тебе придется связать свою жизнь с сестрой, которую ты не любишь.

Инсин нахмурился и отвел взгляд. Он смотрел на огонь, и в его пламени ему снова виделись глаза. Синие, как лесные озера, как бескрайний океан. Юноша тяжело выдохнул. Только Аяне. Только ей он мог приоткрыть ту боль, что разрывала его изнутри.

— Дело не в том, что я не люблю тебя, эдьиий, — произнес он тихо, и слова давались юноше с трудом. — Я люблю тебя больше всех на свете! Как сестру. Но… ты права. На моем сердце тоже лежит непосильная тяжесть.

Аяна удивленно посмотрела на него, захлопав глазами.

— Что ты имеешь в виду?

— Сегодня… там, у топей… — степной воин замолчал, подбирая слова. — Когда я сражался с той предводительницей шаманов… Это было странно. Я не чувствовал ненависти. Я чувствовал… что-то другое. Что-то, чего не должен был чувствовать к врагу.

Он поднял на сестру глаза, и в них была такая растерянность, такая мука, что Аяна на миг забыла о собственном горе.

— Я не знаю, кто она. Знаю лишь, что она принадлежит шаманскому племени. Но когда я думал, что умираю, последним, что я хотел бы увидеть в этом мире, было ее лицо. А теперь отец хочет, чтобы я женился на тебе, а я… я не могу выкинуть ее из головы. Это… наваждение какое-то. Быть может, эта ведьма меня околдовала?

Инсин впервые говорил об этом вслух, и теперь правда стала еще более реальной и болезненной. Он, сын хана, должен был жениться на своей сестре, чтобы повести свой народ на войну против лесных колдунов. А в его сердце поселился образ одной из них. Возможно, самой главной. И возможно, самой опасной. Как минимум, для него самого.

Аяна слушала брата, и ее отчаяние отступило перед его болью. Девушка, как никто другой, понимала его. Понимала, что значит носить в сердце запретный лик. И некое предчувствие говорило ей, что ни о каком колдовстве здесь и речи не идет.

— Так вот почему ты так легко ее отпустил, — прошептала она. — И почему спас меня от гнева отца именно таким образом.

— Я не знаю, почему я все это сделал, — признался Инсин. — Я просто… поступал так, как считал правильным. А теперь я запутался. Я запутался в долге, в чести, в том, что правильно, а что нет. И эта свадьба… она как узел, который затягивает петлю на шее у нас обоих.

Он сжал руку сестры сильнее.

— Я не знаю, что нам делать, Аяна. Но клянусь, я не прикоснусь к тебе как к жене. Никогда! Для меня ты всегда будешь только сестрой. Моей единственной, любимой эдьиий.

Слеза, которую так долго сдерживала Аяна, наконец смиренно скатилась по ее щеке. Это было горькое утешение, но это было все, что у них осталось. Два пленника, связанных одной цепью, в чьих сердцах жили образы других людей. И весь мир вокруг них праздновал их союз, не зная, что на самом деле это были поминки по несбывшимся мечтам.