Кейта: Дочь Леса. Книга 1

Глава 11 Сердце Тэнгри

Возвращение было не таким, как уход. Не было ни головокружения, ни падения. Просто свет. Ослепительный, теплый, золотой свет, который, казалось, проникал в каждую клеточку тела, изгоняя холод и тьму. А потом свет рассеялся, и мир снова стал ощутимым. Инсин открыл глаза. Первое, что он почувствовал — тепло. Ласковое, как объятия матери. И запах. Невероятный аромат тысяч цветов, влажной земли после дождя и свежести, какой он никогда прежде не вдыхал.

Юноша сел, осматриваясь. И тут же с удивлением обнаружил, что его раны — и та, что оставила Кейта у скал, и те, что нанесли абаасы — исчезли. На их месте была лишь гладкая, здоровая кожа. Боль ушла, сменившись ощущением невероятной легкости и силы. Даже его одежда была непревзойденно чистой.

Но еще более удивительным было то, где они оказались.

— Мы… умерли? И попали в Верхний мир? — прошептала Кейта, которая сидела рядом и смотрела на все вокруг огромными, полными изумления глазами.

Эта мысль пронеслась и в голове Инсина. Потому что место, в котором они очутились, нельзя было описать словами. Это была бескрайняя поляна, залитая мягким, золотистым светом, источник которого был невидим. Трава под ногами была изумрудно-зеленой и такой мягкой, что казалась шелком. Посреди поляны протекал ручей, но вода в нем была не просто прозрачной — она светилась изнутри серебристым светом, а журчание ручья складывалось в тихую, прекрасную мелодию. Деревья, стоявшие поодаль, были не похожи ни на что, виденное ими ранее. У одних листья были из чистого золота, у других — из синего бархата, а на ветвях третьих росли не плоды, а маленькие, звенящие на ветру хрустальные колокольчики.

И повсюду были они. Духи-хозяева, иччи. Но не те, угрюмые и осторожные, что жили в обычной тайге. Эти были другими. Маленькие, похожие на пушистые комочки света, они катались по траве, оставляя за собой светящиеся следы. Другие, грациозные, как лани, но с ветвистыми рогами, из которых росли живые цветы, мирно пили воду из ручья. В воздухе порхали крошечные, похожие на фей существа с крыльями стрекоз. Все они — от мала до велика — были прелестными, светлыми созданиями, само воплощение жизни и радости!

Кейта была в абсолютном восторге. Забыв и про пророчество, и про войну, и про раненого ранее юношу рядом, она вскочила на ноги и с радостным смехом бросилась к духам. Девушка вела себя, как ребенок, попавший в сказку.

— Смотри! — кричала она, подбегая к ручью. — Они совсем не боятся!

Юная удаганка опустилась на колени, и маленький, похожий на водяную лисичку дух, сам подплыл к ней и ткнулся мокрым носиком в ее ладонь. Кейта гладила его светящуюся шерстку и смеялась так счастливо, какой Инсин никогда ее не видел. Она бегала от одного чуда к другому — трогала золотые листья, слушала хрустальные колокольчики, пыталась поймать в ладони порхающих фей. Сын Степи медленно поднялся и пошел за ней. Ему казалось, что она немного сошла с ума от пережитого. Но ее можно было понять — это место было настолько чистым, настолько прекрасным и умиротворяющим, что казалось нереальным.

Кейта обернулась, и ее лицо сияло искренней, незамутненной радостью. Та самая улыбка, которую он видел в ее воспоминании, теперь была обращена к нему.

— Инсин, иди сюда, скорее! — она подбежала к юноше, схватила за запястье, и ее прикосновение было теплым и живым. — Ну же!

Девушка потащила степного воина за собой. И они побежали — просто так, без цели. Они бежали по этой бесконечной поляне, и ветер играл в их волосах, а смех Кейты звенел, смешиваясь с музыкой ручья и пением диковинных птиц. И Инсин, который еще некоторое время назад готовился к верной смерти, вдруг почувствовал, как тяжелые цепи, сковывавшие его душу, ослабли и упали. Цепи долга, вины, пророчества. В этот миг не было ни Сына Степи, ни Дочери Леса. Были лишь юноша и девушка, попавшие в мир собственных грез.

Инсин тоже рассмеялся. Легко и свободно, как не смеялся с самого детства. Юноша и девушка бежали, держась за руки, и на их сердцах, истерзанных болью и страхом, впервые за долгое время стало тепло. Так тепло, как никогда прежде. Здесь, в этом затерянном раю, они на мгновение обрели то, чего у них никогда не было — свободу быть самими собой.

Они бежали до тех пор, пока легкие не наполнились сладким воздухом, а ноги не начали подкашиваться от приятной усталости. Смеясь, юноша и девушка завалились прямо на изумрудную, мягкую траву, лежа рядом и глядя в золотистое небо, где вместо облаков медленно проплывали стайки светящихся духов. Некоторое время они молчали, пытаясь перевести дыхание и осознать реальность этого нереального места.

— Я знаю, где мы, — наконец произнесла Кейта, и ее голос был полон благоговейного трепета. Она повернула к нему голову, и ее синие глаза сияли ярче, чем звезды в ее сне. — Это Сердце Тэнгри.

Инсин непонимающе нахмурился.

— Сердце Тэнгри?

— Да-да! — девушка села, скрестив ноги. — Отец рассказывал мне о нем. Это священное, сокровенное место, самая суть Верхнего мира. Источник всей жизни, всей магии нашего леса. Его могут увидеть только величайшие хранители бубна, и то, лишь немногие способны достичь его во время самого глубокого камлания.

Она с восторгом огляделась по сторонам.

— Я здесь впервые. Это… это, наверное, и есть мое посвящение. — девушка задорно хихикнула. — Заочное.

Кейта не умолкала. Словно прорвало плотину, и все то, что она держала в себе, все ее знания, верования и мечты хлынули наружу. Она говорила и говорила, и ее щеки горели от возбуждения. Она рассказывала про своего отца, про то, как он учил ее слушать шепот деревьев. Про особенности камлания, про то, что душа шамана во время путешествия подобна лодке в безбрежном океане духов. Девушка говорила о Великой Матери, о том, что она не просто богиня, а сама любовь, сама жизнь, разлитая во всем сущем — в каждом листке, в каждом ручейке, в каждом вздохе…

Инсин почти не вслушивался в слова. Он слушал ее голос — звонкий, как музыка ручья, что протекал рядом. Юноша смотрел на Кейту и не мог оторвать взгляда. Солнечный свет этого мира играл в ее темных волосах, зажигая в них золотые искорки. Ее глаза, освобожденные от тени страха и ненависти, были словно самое чистое небо после летней грозы. Когда девушка говорила о своем мире, о своих богах, ее лицо преображалось, светилось изнутри такой верой и такой страстью, что дух захватывало. В этот момент она показалась ему самым прекрасным созданием во всей вселенной. Не лесной ведьмой, не врагом, даже не Дочерью Леса из пророчества. А просто девушкой. Удивительной, яркой, живой… самой яркой звездой на его мрачном небосклоне.

Степной воин подумал о женщинах своего племени. Красивых, статных, гордых. Но ни одна из них не обладала этой дикой, первозданной красотой, этой невероятной силой духа, которая сквозила в каждом жесте, в каждом слове Кейты. Она была не просто красива. Она была… настоящей. Как ветер, как огонь. Как сама жизнь.

Инсин поймал себя на мысли, что мог бы слушать ее вечно. Что ему все равно, о чем она говорит. Ему просто хотелось быть здесь, рядом, и смотреть на нее. Он чувствовал, как в его сердце, выжженном горем и предательством, зарождается что-то новое. Теплое, хрупкое и немного пугающее. Что-то, что было гораздо сильнее простого долга или уважения к спасительнице.

— … и поэтому каждый листик для нас — это как слово, написанное самой Тэнгри! — закончила девушка свой восторженный монолог и посмотрела на Инсина, ожидая реакции.

Степной воин молчал, просто глядя на Кейту.

— Что? — девушка смутилась под его пристальным взглядом. — Я сказала что-то не то?

— Нет, — произнес он тихо, и его голос был непривычно хриплым. — Просто ты… очень красива, когда говоришь о своем родном доме.

Кейта замерла. Комплимент был таким простым, таким неожиданным и таким искренним, что она заалела, как лесная ягода. Она, которая могла дать отпор любому воину и проклясть даже демона, сейчас сидела, опустив глаза, и не знала, что ответить. И в этой неловкой, но теплой тишине, посреди райской поляны, они оба почувствовали, что невидимые нити пророчества, связавшие их ненавистью, начинают сплетаться в совершенно иной, неведомый им прежде узор.

Неловкое, но сладкое молчание могло бы длиться вечность, окутывая двоих своим покрывалом. Но внезапно и Кейта, и Инсин почувствовали одно и то же. Что-то изменилось. Музыка ручья стала громче, пение птиц — торжественнее. Со стороны пышных деревьев, стоявших у кромки воды, к ним что-то или кто-то приближалось. Не было ни страха, ни тревоги — в этом месте зло не могло существовать. Инсин инстинктивно сел прямее, а Кейта медленно поднялась на ноги, вглядываясь в золотистую листву.

И оттуда вышла Она.

Сначала показались ветвистые, перламутровые рога, которые, казалось, вобрали в себя свет всех звезд. А затем на поляну ступило существо такой неземной красоты, что у обоих перехватило дыхание. Это был исполинский, сияющий, белоснежный олень, сотканный из чистого света и лунных лучей. Шерсть переливалась всеми цветами радуги, а в огромных, бездонных глазах цвета жидкого золота отражалась вся мудрость и вся скорбь мира. Олень двигался с благородной, царственной грацией, и каждый шаг заставлял траву под копытами расцветать крошечными цветами.

Это было не просто животное, не просто дух. Это было само воплощение жизни, чистоты и могущества! Кейта закрыла рот ладонями, чтобы не вскрикнуть. Ее глаза наполнились слезами благоговейного восторга.

— Тэнгри… — выдохнула она. — Великая Мать!

Божество в облике оленя не произнесло ни слова. Но в этом и не было нужды. От него исходила такая мощная, всеобъемлющая волна любви, тепла и всепрощения, что хотелось просто упасть на колени и плакать, освобождая душу от всей накопившейся боли и грязи. Это была та самая материнская любовь, о которой слагали легенды. Любовь, которая ничего не требует и все отдает. Инсин, воспитанный в суровых степных традициях, где богов боялись и уважали, но редко любили, был ошеломлен. Он стоял, как вкопанный, чувствуя, как эта волна тепла смывает с его души горечь потерь, предательство братьев, жестокость отца. Впервые в жизни он почувствовал себя не одиноким воином, а просто ребенком, вернувшимся домой.

Но Кейта… Кейта была поражена в самое сердце. Она ощущала не только благоговение перед чем-то высшим. Она чувствовала нечто большее. Узнавание, родство. Словно она смотрела не на бога, а… в зеркало. Словно та любовь и та сила, что исходили от этого сияющего существа, были частью ее самой. Невидимая, но неразрывная нить протянулась между девушкой и белоснежным оленем. Она чувствовала ее печаль, как свою собственную, чувствовала ее безграничную любовь ко всему живому, как свою. Тайна, которую хранил ее отец, тайна ее происхождения, сейчас стояла перед ней, сияя неземным светом.

Тэнгри медленно склонила свою увенчанную рогами голову, и ее золотые глаза, полные вековой мудрости и материнской нежности, смотрели прямо на Кейту. И в этом взгляде был и ответ, и вопрос. Благословение и бремя. Кейта медленно, как во сне, опустилась на колени. Но не как раба перед госпожой. А как дочь, наконец-то нашедшая свою мать.

— Мама… — слово сорвалось с ее губ само собой, тихое, как шелест листвы. Она сама не поняла, почему сказала это. Оно просто родилось в самой глубине ее души, естественное и единственно правильное. Потому что то, что она чувствовала, глядя на это сияющее существо, было не просто благоговением. Это была тоска по дому, узнавание чего-то родного, что жило в ней с самого рождения.

Тэнгри в облике оленя не ответила, но ее золотые глаза на мгновение потеплели еще больше, словно она услышала и приняла этот детский, полный любви зов. Кейта услышала тихий шорох травы рядом с собой. Она обернулась — Инсин, Сын Степи, воин, воспитанный в презрении к «лесным духам», стоял рядом с ней на коленях. Он тоже склонил голову перед величием и красотой Лесного Божества. Юноша не понимал той глубинной связи, что чувствовала Кейта, но он ощущал эту всеобъемлющую любовь и не мог, не хотел ей противиться. Он преклонил колени не из страха, а из уважения. Из благодарности за это чудо.

Увидев его рядом, такого же смиренного и восхищенного, как она сама, Кейта почувствовала, как ее щеки заливает румянец. Все происходящее было настолько невероятным, настолько выходящим за рамки всего… Они стояли на коленях бок о бок. Дочь Леса и Сын Степи, перед Великой Тэнгри. В ее племени о таких моментах слагали легенды. Когда мужчина и женщина, предназначенные друг другу судьбой, получали благословение от самих духов, это называли «брак, заключенный на небесах». Союз, который не мог расторгнуть ни один закон, ни одна вражда.

Эта мысль, непрошеная и ошеломляющая, пронзила сознание Кейты. Она посмотрела на Инсина, который в этот момент поднял голову и тоже посмотрел на нее. В его медовых глазах девушка увидела отражение золотого света, исходившего от Тэнгри. И в них не было ни тени вражды. Лишь удивление, восхищение и… что-то еще. Что-то теплое, глубокое, что заставило ее сердце замереть, а потом забиться с новой, оглушительной силой. Они были участниками смертельного пророчества, врагами, чьи народы объединяла война. Но здесь, в самом Сердце Тэнгри, перед лицом воплощения жизни, все это казалось мелким, незначительным, глупым. Здесь имела значение лишь та невидимая, но все более ощутимая связь, что протянулась между ними.

Тэнгри молча наблюдала за ними, и в ее мудрых глазах читалось не только одобрение, но и печаль. Словно она знала, какой долгий и тернистый путь им еще предстоит пройти, прежде чем этот небесный союз сможет стать реальностью в жестоком Среднем мире. Она даровала им этот миг, этот островок покоя и понимания. Но богиня не могла пройти путь за них — он был их благословением и испытанием.

В тот самый миг, когда взгляды встретились, наполненные новым, неосознанным чувством, мир вокруг содрогнулся. Золотой свет начал меркнуть, яркие краски — тускнеть. По поляне пронесся вихрь, поднимая в воздух светящиеся лепестки и золотые листья. Птицы смолкли, музыка ручья затихла. Их время в Сердце Тэнгри подходило к концу. Земля под ногами исчезла, превратившись в бездонную, темную пропасть. Юноша и девушка начали падать. Последнее, что они видели — это огромные, золотые глаза Тэнгри, которые продолжали сиять вдали, как два маяка, провожая их в обратный путь.

— Инсин! — в панике крикнула Кейта, протягивая к нему руку. Он тоже потянулся к ней, их пальцы были всего в нескольких дюймах друг от друга, готовые сплестись. Но они не успели этого сделать.

Кейта резко, судорожно вдохнула, словно ее окатили ушатом ледяной воды. Она подскочила на шкурах, жадно хватая ртом воздух. Сердце бешено колотилось в груди. Красивая сказка исчезла — девушка снова была в душном, пахнущем горькими травами балагане целительницы. На ней была та же мокрая от пота рубаха, а тело было тяжелым и непослушным. Суровая реальность вернулась. Но она была жива. И она была… собой. Богиня помогла ей вернуться!

Шаманка огляделась и поняла, что в балагане было не протолкнуться. Казалось, сюда набилось все племя. Шаманы, охотники, удаганки, ученики — все были здесь, стояли так плотно, что, казалось, на головах друг у друга. Они смотрели на нее, затаив дыхание, их лица были полны тревоги и надежды. И когда они увидели, что Кейта очнулась, что ее глаза стали осмысленными, что она брезгливо вытерла со лба липкий пот — толпа взорвалась торжествующим, радостным кличем. Их медведица вернулась! Дочь Леса была спасена!

Старая Илин подбежала к ней, и на ее морщинистом лице сияла счастливая улыбка.

— С возвращением, дитя, — прошептала она, подавая ей чашу с водой. Кейта сделала несколько жадных глотков, и ее мысли начали приходить в порядок.

— Илин! Я… я видела! Я была там! — начала она взахлеб, перебивая радостные возгласы, а вместе с ними и саму себя. — В Сердце Тэнгри! Там такие птицы! И духи… они вообще ничего не боятся! А потом… потом я увидела Ее! Саму Великую Мать! Она была как… как огромный белый олень, сотканный из света!

Все вокруг замерли, слушая дочь вождя с благоговением. Рассказ о встрече с божеством был величайшим чудом, какое только могло случиться. В этот момент, неподалеку от девушки, пришел в себя Инсин. Он поднялся менее резко, его разум все еще был полон образов райской поляны. Но на него никто не обратил внимания. Все взгляды, все радостные крики, все внимание было приковано к ней, к их спасенной предводительнице. Инсин смотрел на девушку, на то, как Кейта, разгоряченная и счастливая, делится своим чудом со своим народом. И он чувствовал себя лишним. Абсолютно чужим здесь. Он был героем, спасшим ее, но в то же время — все еще оставался врагом, степняком, которому здесь не было места. Тот хрупкий мостик, что возник между ними в Сердце Тэнгри, рухнул под напором реальности. Кейта была со своими, а он был один.

Чувствуя, как горечь снова подступает к горлу, Инсин тихо, незаметно поднялся и выскользнул из шумного, ликующего балагана. Никто не заметил его ухода. Кроме одного человека. Старейшина Ойгон, который стоял у самого выхода, видел все. Он видел, как юноша спас их девочку, видел, как его проигнорировали, и видел боль в его глазах. Пропустив вперед нескольких радостных соплеменников, старик вышел следом за ним в тишину наступающих сумерек.

Инсин стоял у частокола, глядя на темнеющую стену леса. Шум и радостные крики из балагана целительницы доносились до него, как из другого мира, подчеркивая его отчужденность. Он, конечно же, не жалел о том, что сделал. Но горечь одиночества была леденящей, как степной ветер в зимнюю ночь. И если раньше от этой внезапно нахлынувшей горечи его спасала сестра, ее забота и безусловная любовь, то теперь в своих эмоциях воину приходилось вариться самому, без права на поддержку и тепло.

— Благодарю тебя, Сын Степи.

Юноша обернулся. За его спиной стоял старейшина Ойгон. Он смотрел на Инсина с глубоким, искренним уважением и… сочувствием.

— Твое имя будут помнить в нашем айыле до тех пор, пока стоят эти деревья, — продолжил старик. — Ты спас ту, что дороже нам самой жизни. Вернул нам нашу надежду.

Старец подошел ближе, его лицо в свете факелов у входа было добрым и печальным.

— Прости их, — кивнул Ойгон в сторону балагана. — Они обычные люди. Племя слишком долго боялось, и теперь им нужно упиться этой маленькой победой над мороком. Их молчание не от черствости, а от облегчения. Когда разум прояснится, каждый придет и поклонится тебе до земли.

Инсин слабо покачал головой.

— Мне не нужны поклоны, почтенный. И я не держу на них обиды. Знаете же, я пришел сюда не за славой. — он повернулся к Ойгону, и в его глазах была последняя, тяжелая просьба. — Я прошу лишь об одном. Чтобы вы… чтобы ваши целители и старейшины не забыли о данном мне слове.

— Мы не забыли, — твердо ответил Ойгон. — Слово шамана — нерушимо.

Он положил свою сухую, теплую руку на плечо Инсина.

— Твоя сестра и ее воин уже ждут. Мы подготовили все, что нужно для ритуала. Погребальные носилки, белые саваны, травы для очищения и дары для духов-проводников. Племя окажет им все почести, достойные наших лучших воинов.

Ойгон посмотрел на небо, где уже зажглись первые звезды.

— Эта ночь еще будет шумной. Наши люди будут праздновать возвращение Кейты. Но как только луна достигнет середины своего пути и в айыле все стихнет, мы отправимся к Скалам Плачущей Верблюдицы. Там, на нейтральной земле, мы проводим их души в Верхний мир. Вместе, как и было обещано.

Инсин почувствовал, как огромный груз, давивший на его плечи, немного ослаб. Его миссия была почти выполнена. Он спас Кейту и он сможет исполнить последнюю волю своей сестры. Что будет дальше, юноша не знал. Но в эту минуту, стоя рядом с мудрым стариком из шаманского племени, он впервые за долгое время почувствовал не одиночество, а проблеск надежды. Надежды на то, что даже в самом темном лесу можно найти понимание.

Они стояли в тишине, нарушаемой лишь далекими отголосками праздника. Ойгон не уходил — старейшина смотрел на Инсина, и его мудрые, чуть выцветшие глаза, казалось, видели не только юношу, стоящего перед ним, но и всю ту бурю, что бушевала в его душе.

— Скажи мне, дитя. — произнес он наконец, и его голос был тихим, почти отеческим. — Это перемирие… вся эта история с дарами… Часть какого-то плана твоего отца?

Вопрос был задан не в лоб, а мягко, почти невзначай. Но в нем была вся проницательность старого шамана, привыкшего читать не слова, а души. Словно он знал, что именно этот вопрос терзает Инсина больше всего. Словно он давал ему разрешение, безопасное пространство, чтобы наконец-то высказать то, чем нельзя было поделиться ни с кем. Уж тем более со своим народом, где любое сомнение в воле хана было равносильно измене.

Инсин вздрогнул. Он посмотрел на старика, на его спокойное, морщинистое лицо, и почувствовал, как стена, которую он так старательно выстраивал внутри себя, готова рухнуть. Ему не нужны были доказательства, он не строил предположений. Уверенность, холодная и горькая, била в воине ключом.

— План? — юноша горько усмехнулся, и в его голосе прозвучала вся боль последних двух дней. — Почтенный, то, что задумал мой отец — это нечто большее, чем просто план.

Вздохнув, он отошел от частокола и начал мерить шагами небольшое пространство, вытаптывая траву. Инсин говорил, и слова, которые он так долго держал в себе, хлынули наружу.

— Мой отец, Хулан-хан, — юноша остановился и посмотрел на Ойгона, — он всю свою жизнь шел к этой войне. Всю свою сознательную жизнь. Великая Сушь — это не причина, это лишь повод. Он годами копил силы, заключал союзы, изучал ваши земли. Отец был одержим идеей покорить север! Эта мысль была его воздухом, его хлебом. Он считал вас, ваш народ, главной преградой на пути к величию нашей орды. Презирал вашу магию, потому что не мог ее контролировать. Ненавидел ваш лес, потому что не мог его покорить.

Инсин снова зашагал, его голос стал ниже, напряженнее.

— И вот, когда все было готово, когда тысяча лучших воинов ждала лишь одного его слова, чтобы обрушиться на вас, как лавина… все меняется. За одну ночь. Он, который никогда не менял своих решений, который скорее бы умер, чем признал свою неправоту, вдруг говорит о мире. О перемирии! Отец, который считал любую просьбу проявлением слабости, посылает меня просить вас о помощи в похоронах. — степной воин остановился и посмотрел на свои руки. — Вы думаете, это раскаяние? Прозрение? Нет, это очевидная ложь. Холодная, продуманная и чудовищная! Я не знаю, какова ее цель. Может, он хочет усыпить вашу бдительность, чтобы ударить, когда вы меньше всего этого ждете. Может, он хочет, чтобы я стал его шпионом, выведал ваши слабые места. А может… быть может, все еще хуже.

Юноша поднял на Ойгона свои полные муки глаза.

— Я говорил вам, что он изменился. Но это не просто изменение, а… подмена. Этим утром я посмотрел ему в глаза и не узнал его. В них не было ни гнева, ни скорби по дочери, ни радости от моего возвращения. Лишь лед. А от него самого исходила тьма. Холодная, липкая, неестественная… Словно что-то чужое поселилось внутри него, в его душе, и теперь смотрит на мир его глазами.

Он говорил, и с каждым словом понимал, что переходит черту. Инсин выдавал тайны своего улуса, своего отца. Он предавал свой род! Но молчать он больше не мог. Этот груз был слишком тяжел для него одного. Ойгон слушал, не перебивая. Его лицо становилось все более хмурым, морщины на лбу — глубже. Он был не просто хмур. Он был напуган. Каждое слово Инсина ложилось на его собственные, самые страшные подозрения, подтверждая их.

— Темная аура… холод… — пробормотал он, когда Инсин замолчал. — Внезапная перемена планов. Жестокость, лишенная эмоций…

Старик закрыл глаза, и его губы беззвучно зашевелились. Он вспоминал древние тексты, предостережения предков, рассказы о битвах, которые велись еще до того, как его прадед родился.

— Все, о чем ты говоришь, дитя… — наконец произнес он, и его голос был глухим от дурного предчувствия. — Все это указывает на одно. В ваше дело действительно вмешался кто-то со стороны. Сила, с которой не заключают сделок безнаказанно.

Ойгон открыл глаза, и в них был неподдельный ужас.

— Есть лишь одно существо, чье прикосновение оставляет такой след. Чей холод способен заморозить даже самое горячее сердце. И чья ложь слаще меда и смертоноснее яда.

Инсин смотрел на него, ожидая ответа, который его душа уже знала.

— Это почерк древнего врага. Нашего истинного, извечного врага! Не степного народа, не других кланов. А того, кто правит внизу. Кто жаждет поглотить и степь, и тайгу, и весь Средний мир, ввергнув его в вечную тьму и холод. — Ойгон посмотрел на Инсина, и его слова прозвучали как приговор для них обоих. — Твой отец несомненно заключил сделку с Эрлик-ханом. С Владыкой Нижнего мира.