Каторжник

Глава 9

Глава 9

Интерлюдия

Грозный, декабрь 1999 года.

Даже снег в этом городе пах гарью. Он таял на броне, превращаясь в черную жижу, пропитанную копотью, солярой и чем-то еще — тем, чему так сразу даже не находилось названия. Предчувствие опасности и близкой смерти так и било по нервам, заставляя крепче держать автомат.

Мы с парнями из моего отделения сидели в тесном десантно-боевом отделении бэтээра, вглядываясь в амбразуру поверх мушки автомата. Снайпер мог быть где угодно. Гранатометчик — тем более. Это чувство постоянной тревоги подстегивало и выматывало одновременно.

— Смотри, смотри, едет! Стреляй! — завопил вдруг кто-то над ухом.

Когда в амбразуру я увидел грязно-белый жигуль, вылетевший из-за поворота, у меня не возникло ни капли сомнений. Нам рассказывали, что еще в первую чеченскую вот так вот на неприметных гражданских авто разъезжали дудаевские гранатометчики. Все произошло чисто, быстро, на рефлексах: я и подумать не успел, как мой автомат загремел, а горячие гильзы посыпались на пол. Стекло в жигуле побелело от множества трещин и рассыпалось, от кузова полетели искры, колеса вильнули по изрытому траками асфальту, прежде чем машина, прокатившись еще пару метров, врезалась в разбитый бетонный забор.

Я выдохнул.

Грохот боя остался где-то за спиной, все вокруг сузилось до одной точки — неподвижной, простреленной машины.

— Выходим! Покинуть машину! — заорал рядом лейтенант. Раскрылись люки, впуская внутрь сероватый свет зимнего дня, и мотпехи горохом посыпались наружу, привычно проклиная узкие двери нашей «брони».

— Чисто! — крикнул Санек Маленкин, наш старший стрелок, первым подбегая машине и оглядывая ее.

Когда подскочил и я, сзади кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся. Вася, наш пулеметчик, уставился на меня глазами человека, слишком много повидавшего к своим двадцати годам.

— Отлично сработал, Курила! Смертник это. Иногда попадаются!

— По машинам! — раздался зычный голос комвзвода: нашу боевую задачу никто не отменял. — Молодец, Курильский, — бросил он мне на ходу. — Это война, бдительность нам здесь нужна!

Отправляясь обратно, я бросил последний взгляд на простреленный жигуль. Ветер завывал в развалинах разбитых еще четыре года назад девятиэтажек. Пахло гарью, пороховым дымом и чем-то еще — тем, чему не так просто найти название…

Видение первой смерти, причиненной моими руками, растаяло. Впрочем, Агафья как будто и не ждала от меня ответа, думая о чем-то своем. От уголков ее рта пролегла глубокая складка, на лице отразилась горечь воспоминаний.

Я и не ответил. Что было, то было!

Она вдруг хмыкнула и тихо сказала:

— Муж мой… слаб был. По-мужицки слаб. Оттого злился, волком на меня все смотрел, будто я в чем ему виновата, и места себе не находил. А ревновал — как оглашенный! Как что померещится ему, заподозрит, — тут голос ее зазвенел бабьими сухими слезами, — и бил, смертным боем бил… Хоть бы за дело, а то ведь просто так, чтоб душу свою лютую отвести. Я год терпела, два терпела… Да все терпение кончается. Вот и мое, значится, кончилось.

Я молчал, да и она тоже. Потом спросила:

— Ну что, нравлюсь тебе? Хочешь, приласкаю?

Я взглянул на нее, на ее холодные пальцы, что стискивали края тулупа, на трещинки на губах, в глаза, в которых не осталось слез.

— Да, хочу, — наконец, ответил я.

Она бросила на меня долгий взгляд, потом кивнула.

— Где? — прошептала она.

Я обернулся, вглядываясь в ряды цепных, в спины солдат.

— Найдем место, — и сжал кулак, в котором все еще чувствовался холод от прикосновения к железу. — Последний привал перед острогом. В сторону отойдем; я конвоирам мзду дам.

Агафья кивнула. В ее взгляде не было ни стыда, ни ожидания — только немая, животная потребность согреться, забыться, пусть даже на короткий миг почувствовать себя живой и кому-то нужной.

Когда зимнее солнце покатилось на убыль, унтер-офицер впереди заорал:

— Прива-ал! До острога рукой подать!

Так, привал перед очередной ночевкой! В голове щелкнул тумблер «Пора действовать».

Колонна неохотно рассыпалась. Арестанты — плюх на снег, солдаты над ними. Все как обычно, но для меня это шанс.

Взглядом нашел Агафью — стоит, кутается, смотрит вдаль, будто там Мальдивы, а не сугробы. Быстрый кивок в сторону елок — поняла, лишь плечом дернула. Теперь конвой. Ага, вот мой старый знакомый, который к Левицкому провожал. Глаза уставшие, а карман пустой — идеальный клиент! Дождался, пока он отошел «по нужде» за еловые лапы.

— Слышь, служивый, — проговорил шепотом, сунув под нос пару монет. — Дело есть. Десять минут смотришь на ворон, понял? И другим шепни.

Он зыркнул на деньги, на меня, снова на деньги. Жадность борется со страхом — классика!

— Бежать, бродяга⁈ Пристрелю! — прошипел, а рука уже потянулась взвести ружье.

— С бабой отойду. Погреться, — бросил я. — Никто не уйдет. Десять минут!

Секундная пауза… и монеты исчезли у него за пазухой.

— Десять минут! Тихо! Унтер увидит — шкуру спущу! Валите вон за ту ель поваленную!

Есть контакт! Кивок Агафье — мол, погнали, экскурсия за елки! Нырнули в сугробы, пока никто не видит. Ну а там — экспресс-сеанс «согрей ближнего своего». Не курорт, конечно: под задницей снег, ветер свищет, на фоне — лязг цепей. Чисто обмен эмоциями, калориями и экзистенциальной тоской. Быстро, деловито. Без прелюдий, без сантиментов.

Обратно в строй — шмыг! — пока начальство не пересчитало поголовье. Солдатик сально ухмыльнулся. Подглядывал, извращуга! Агафья поправила тулуп с видом «я тут просто мимо проходила». Унтер уже орал: «Подъем, рвань!» Потопали дальше. Острог ждет!

После случившего Агафья даже смотреть на меня перестала, в особенности первые три дня. А потом, когда мы пересекались, я ловил ее протяжные взгляды, а там и перемолвились и даже пару раз повторили, пока мои денежные фонды не начали показывать дно, так что курортный наш роман сам собою сошел на нет.

Наш путь уже шел по Казанской губернии, и конвой сменился. Навстречу нам вместо русских розвальней стали попадаться татарские арбы, а на предложения встречным путешественникам «Подайте ради Христа» вместо пожертвований арестанты все чаще стали встречать недоуменные взгляды. Стало очень холодно: приближались крещенские морозы.

— Эх, не повезло же нам, что зимой идем! — пожаловался Тит.

— Что ты, что ты! Зимой еще не так плохо! Хуже всего идти осенью: как дождь пройдет, так все мокрые, а сушиться негде! Вот тут-то наш брат арестант и мрет как муха. А когда сухой снег, так это ничего: отряхнул его, да и вся недолга! Да и это, скажем так, не мороз — вот в Сибири ежели зимою идтить, там да — жуть что бывает! Морозяка, ветер ледянющий в харю со всей силы так и шпарит, а ты даже морду укрыть не могешь: руки-то скованы! Так что ты Бога-то не гневи!

Тем не менее холод продирал до костей, когда поднимался ветер, наши шерстяные халаты продувались насквозь. Многие из арестантов — те, у кого водились деньги, — стали покупать у татар овчинные безрукавки и поддевать ихпод свои арестантские халаты. Мне тоже захотелось купить такую одежду. Заодно неплохо было бы раздобыть и нормальные варежки, но все это стоило весьма дорого, и оставалось только вздыхать.

— Дальше еще хуже будет? — спросил я у Фомича.

— Само собой! — кивнул он.

— Так, а что нас там дальше-то ждет? — продолжил я.

— Ну, дойдем до Перми. Потом до Екатеринбурга. Дальше — Тобольск и Омск. Там, наверное, месяца полтора-два просидим.

— И зачем? — хмыкнул я.

— А реки как раз раскроютси. Там река Иртыш, а за ним и Обь — ух, широки! А разлив будет — все вокруг затопит, будто бы море разольется!

— Просто будем сидеть и ничего не делать? — не поверил я.

— Ничего, сударик да соколик, не будем мы там делать. В остроге сидеть будем, — вдохнул Фомич.

— А может, и спать стоя, — буркнул я, не понравился мне этот опыт.

— Ну, на то каторга! Эт тебе не фунт изюма! — поделился со мной очередной мудростью Фомич.

Тут я задумался. По расчету времени выходило, что мы попадаем в Тобольск или Омск аккурат ранней весной, то есть можем загреметь в местный острог на два месяца. Просто тупо там сидеть столько времени! Это прям тоска смертная!

— Слушай, может, там можно, не знаю, заработать как-то? На лесозаготовках, к примеру? — выдвинул я очередную идею, все-таки при побеге иметь деньги на кармане лучше, чем не иметь.

— Какие лесорубы, что ты! Нет, сударик да соколик, там в разлив носу в тайгу не высунешь! Всюду топко! Там и так-то кругом болота, а уж весною… — прогремел кандалами Фомич.

— Я таки осмелюсь влезть в ваш ученый спор, — вдруг раздался над головой гнусавый голос Изи Шнересона, — но если вы желаете поработать, то нет лучше места, чем Уральские заводы в славном городе Екатеринбург, куда мы и держим путь! Там все на свете есть — и рудники, и плавка меди, и золото, и домны, даже монету там-таки печатают! Про бумажные и стекольные заводы я таки и во молчу.

— Ну, эт ты прям Америку нам открыл! — сообщил я настырному еврею, недовольный тем, что он нас подслушал.

— А и славно было бы действительно подзаработать каких ни на есть денех на долгий путь! — вдруг размечтался Тит. — Я ведь молотобоец, могу хоть железо ковать, хоть гвозди делать, подковы там…

— Ну, тебе-то хорошо. А вот остальным-то чего там делать? — скептически скривился Софрон Чурисенок.

— Да найдется всякая работа, на заводе-то, — отозвался Фомич. — Я когда на Нерчинских заводах вкалывал, там чего только мы не делали! Кого из партии нашей на рудники отправили, кого — уголь жечь в леса, погрузка, опять же, да много всего!

— Надобно первым делом поспрошать местных, что и как! — произнес я. — А там уж видно будет. Да и Рукавишникова уломать как-то надо, чтобы позволил нам здесь поработать, а не тащил сразу в Тобольск.

И вот, когда в феврале мы прибыли наконец в Екатеринбург, первым делом я решил порасспросить местных сидельцев, что тут и как. Как я и думал, в отведенном нам бараке оказалось несколько «екатеринбургских» арестантов. Один из них — мрачный сгорбленный мужик неопределенного возраста по имени Трофим, другой — явно нерусской внешности молодой молчаливый арестант.

Мы первым делом пристали к Трофиму.

— Ты местный?

— Тутошний.

— За что сидишь?

— Управителя задушить хотел!

— От те раз! А где?

— На заводе…

Сказано это было таким тоном, будто Трофим хотел сказать «в аду».

— Ну и как оно, на заводе-то? — продолжил расспрашивать я.

— Худо! Маета! — невесело отозвался тот.

— Тяжко? — влез в разговор Чурис.

— Да уж не мед! Управитель на заводе у нас был — зверь! Все следил, чтоб мы не находились без дела, мол, от большей занятости мы не оскудеем! — глянул на нас исподлобья Трофим.

— А денег-то как — плотют ли? — заинтересованно спросил Фомич.

— Ну, сам суди. За выковку чистого полосового железа мастер получает гривенник, подмастерье — пятак, работник-молотобоец — алтын! — мрачно ответил Трофим.

— Негусто. А на других работах как? — спросил уже я.

— Ну, как… За сажень вырубленных дров урочнику платят двугривенный. Так же в каменоломне: один человек дол­жон в день наломать сто пудов известкового камня. И все это — молотком да кайлом! А известняк-то он разный ведь: иной раз ну такой твердый попадется, хоть плачь! И за этакой надсадный труд рудобоец получает не более двугривенного в день.

— Понятно. А что еще делаете? — продолжился расспрос.

— Уголь жгем. На вырубке дров урочник должен за девятнадцать недель заготовить сорок куренных саженей, свозить их в кучи, осыпать, одернить, «пересидеть в уголь», переломать, убрать и доставить на завод. За короб выжженного угля платят семьдесят копеек.

Гм. Похоже, такая работа нам не подойдет. Долго все это очень — пока нарубишь, пока пережжешь, а там уж нашей партии и идти надо будет дальше, по своим надобностям! Не успеем мы угля нажечь. Да и не отпустят нас в лес без охраны!

— Что еще? — прилетел новый вопрос.

— Кирпичи делать. На кирпичной работе урок дается двум человекам из расчета выделывать в день пятьсот штук кирпича шестивершковой меры, так чтобы один мял глину, а другой занимался деланьем. Тут кто хошь разберется. Тока платят мало — хорошо если двугривенный в день!

— А где платят хорошо? — тут же влез с интересовавшим всех вопросом Чурис.

Трофим хмыкнул, будто говоря про себя: «Вот ты фрукт! Хорошо чтобы платили ему, колоднику!»

— Ну, ежели с управителями сговоришься, может, и заплатят хорошо. Но такое ток с мастерами бывает, — скривился Трофим, а расспросы продолжились. Все ж таки это Урал. Заводов много, заводы разные, как и их хозяева с порядками.

Чтобы поговорить насчет найма, понятное дело, надо было попасть в контору при заводе и увидеться с управляющим. Тот же Трофим хорошо отзывался о металлургическом железоделательном Верх-Исетском заводе Яковлевых, что находился в двух верстах от города.

Но как это сделать? Мы здесь, в остроге. А они, выходит, там, на заводе в конторе. И как это, спрашивается, сделать?

— Да что тут гадать, — насмешливо протянул Фомич, — денюх надоть пообещать кому следует, да и все.

— Вот это ты верно придумал. А ну, народ, расступись! Мне к двери надо протиснуться, порадеть за обчество!

Подойдя к обшарпанной, но крепкой двери в нашу камеру, я позвал охранников.

— Ну? — Солдат подошел, открыл маленькое смотровое окно.

— Слышь, служивый, позови ради Христа Наумкина, он один из тех, что нас сюда привели! — попросил я позвать того самого знакомого из солдат, что не раз помогал мне с Агафьей и уже вполне лояльно ко мне относился.

— Тебе надо, ты и зови, — нагло ухмыльнулся он и уже собирался закрыть смотровую.

— Позови, — тяжело глянул я на него. А то мы тут такую бучу поднимем, что сюда все начальство сбежится. Оно тебе надо?

— Как поднимешь, так и получишь, — уже не так уверенно ответил.

— Получим, но и тебе достанется, а уж чего начальству сказать, мы найдем. Позови, не жмись давай!

Пару секунд он смотрел на нас злым взглядом и только пробурчал, перед тем как захлопнуть смотровое окно:

— Ладно, жди.

Подождать пришлось не меньше чем полчаса, когда дверь наконец не открылась и на пороге не появился этот самый Наумкин, причем рожа у него была явно недовольная.

— Чего тебе, Подкидыш?

— Слышь, нам в город надо. Потолковать кое с кем. Смогешь устроить?

Солдат широко ухмыльнулся.

— Ты где водки-то тут нашел, что с утрева с самого так нализалси? Да глупости такие говоришь, еще и меня от отдыха отрываешь.

— Да не, я серьезно! Давай заплатим! — предложил я.

— Ха, а не сбежишь? — с сомнением спросил он.

— Ну ты ж меня знаешь! Когда я пытался, хоть и без железа шел не один день! Даже повода не давал, — открестился я.

— Да кто тебе знает! — с таким же сомнением ответил Наумкин.

— Я честный каторжанин, свое отбыть — и ладно. Гривенник дам! — посулил я.

— Не, мало! — зевнул Наумкин.

Черт. А у меня денег больше не было.

— Полтину дадим! — вдруг вызвался Фомич. — Тока нам вдвоем надоть!

Услышав про полтину, солдат задумчиво поскреб небритый подбородок.

— Ну ладно, пойдем. Только, если что, я сразу стреляю! — пригрозил он.

— Не боись, все будет ровно! — твердо пообещал я.

Наконец, решившись, Наумкин позвал унтера и обговорил с ним нашу прогулку. Степенно приняв подношение, тот провел нас на улицу через дверь в караульное помещение. Сопровождать нас отправили пару солдат — Наумкина и еще одного.

Солдатики, похоже, тоже рады были оказаться на воле — они вовсю озирались по сторонам, откровенно разглядывая и улицы города, и попадающихся навстречу людей.

Спросив прохожих, где тут находится Верх-Исетский завод, мы пошли в его сторону. Он располагался чуть за городом, где в морозный воздух уходили столбы густого дыма. Проследовав в заданном направлении, мы вскоре оказались у мрачного прокопченного здания заводоуправления.

«Верх-Исетский завод» — было написано на входе.

Постучав в заводские ворота, я сообщил, что мы ищем работу. Покосившись на стоящих поодаль солдат с ружьями, сторож неохотно открыл в воротах калитку.

— А это что за служилые?

— Это с нами. Мы с каторги просто! — правдиво ответил.

— А-а… — протянул тот, видимо, не особенно удивившись.

Пройдя через закопченный, запруженный подводами двор, мы оказались у приземистого здания заводоуправления. Наши конвоиры, хлюпая сапогами по весеннему снегу, грустно плелись за нами следом.

Тут наш провожатый приказал нам обождать.

— Сейчас выйдет Спиридон Матвеич. Авост на что и сговоритеся!

Действительно, через пару минут на крыльце появился лысоватый приземистый господин в синем сюртуке.

— Чего надо? — лаконично спросил он, едва окинув нас взглядом.

— Извольте видеть, мы тут представляем партию арестантов в сто две фигуры мужеска полу и двадцать шесть — женскога, — скороговоркой выпалил я текст, подготовленный еще по пути на завод. — В городе задержимся на два месяца, можем в это время поработать, ежели условия нас устроят!

Посмотрев на меня внимательнее, управляющий с уважением в голосе произнес:

— Сто два, говорите? Это замечательно… Ну, пойдемте внутрь, обсудим условия.

В темноватом кабинете, куда солнечный свет едва пробивался сквозь украшенное морозными узорами окно, присутствовал еще один человек.

— Вот, Аристарх Степанович, вольнонаемные пришли! Работой интересуются. В сто лиц артель у них, говорят!

— Да и где бы повыгоднее нам пристроится? — тут же спросил Фомич.

Тот, кого навали Аристархом Степановичем, задумчиво осмотрел нас с ног до головы.

— Ну, на извозе сейчас все. Тут наш завод и вольнонаемных берет, и башкир даже. За восемьдесят пу­дов вывезенной руды платим двугривенный, с условием делать по сорок верст в день, а чтоб переезд был в час по четыре версты, а свалка и нагребка по одному часу. Или железо возить на Уткинскую пристань, шестьдесят копеек в один конец. Тока надо сани и лошадь, а так — пожалуйста!

— По извозу не получится! — покачал я головой. — На самом заводе какие работы есть?

— Ну, на заводе дел всегда много! Только что вы умеете-то?

— Один у нас молотобойцем был! — вспомнил я про молодого Тита.

— Ну, это дело. А остальные что умеют? — уточнил Аристрах Степанович.

— Другие научатся. Долго ли? — заявил я с уверенностью, которой на самом деле совсем не испытывал.

Управляющие переглянулись.

— Ну ладно, что-нибудь придумаем. У нас дел-то много! — выдал он.

— Ты толком скажи, сразу! Нам надобно, чтобы охфицер разрешил, и конвой выделил нам! — продолжал наседать Фомич.

— Какой конвой? — не сразу понял Аристарх Степанович.

— Мы каторжные. Проходом тут. Застряли на два месяца! — ответил я.

На лице заводского начальника отразилось удивление.

— И как вы тут будете… — с удивлением произнес он.

— Под конвоем нас водить будут. В остальном все как и у всех остальных, — объяснил я.

— Гм, ну, нам, собственно, главное, чтобы дело делалось. Работы много. Домны надобно загружать. Если завтрева человек десять будет от вас, то хорошо, а там уж решим. У складов снег надобно чистить. Погрузка на сани железа из складов, выгрузка угля со двора в цех, — перечислял Спиридон Матвеевич.

— А платить сколько будете? — перешел я к главному вопросу.

— Пятнадцать копеек положим! — переглянувшись с Аристархом Степановичем, решил Спиридон Матвеевич.

Фомич тут же отрицательно покачал головой.

— Давай хоть бы двадцать, как всем! — заявил он Спиридону Матвеевичу.

— Они умеют, оттого им такая плата положена. А ваши оглоеды неизвестно сколько наработают! — уперся тот.

После долгого торга сошлись на восемнадцати.

Осталось всего ничего — убедить Рукавишникова задержаться в городе на два месяца и отпустить нас на завод.

К этому вопросу я решил подключить еще и Левицкого, и мы пошли к офицеру втроем: Левицкий, я и Фомич.

Капитан оказался в гостях у коменданта острога: сидя на краю сильно засаленной кушетки, он бренчал на гитаре, и получалось, на мой взгляд, у него так себе.

Увидев Левицкого, он поднялся и поприветствовал его как равного. Покосившись на нас с Фомичом, ничего не сказал.

— Александр Валерьянович, мы всем обчеством работу себе нашли! Не извольте отказать! — степенно начал Фомич. — Просим задержаться в городе на два месяца, а то весна, пока до Тобола или Омска дойдем, там застрянем по распутице.

Рукавишников оглядел Фомича и, скривившись, произнес:

— Ну а мне какой интерес?

— Уж мы вам обчеством поклонимся! — важно проговорил Фомич.

— Сколько? — с презрением выплюнул офицер.

Я задумался. У нас в партии сто с лишком человек. Если мы проработаем два месяца — это за вычетом прогульных дней выйдет на круг пять тыщ мордо-дней. Это мы заработаем на всех тысячу рублей. Негусто, с учётом, что это на всех и за два месяца.

— Двести целковых! — выдохнул Фомич, видимо, успевший произвести те же подсчеты.

— Пошли вон отсюда! — тотчас отвернулся от нас капитан.