Каторжник

Глава 22

Глава 22

Ещё два дня мы шли в сторону Нерчинска, как нам казалось. Стояли ветреные солнечные дни, стало заметно теплее. Вскоре Мы вышли к руслу довольно широкой реки. В ближайшей заимке нам рассказали, что это река Шилка и что, следуя по ее льду, мы через пару дней достигнем города Нерчинск.

Снег на сопках таял, обнажая каменистые склоны, но толстый лёд на реке еще держался. Весна в Забайкалье — девка капризная. То солнцем пригреет, ручьями зазвенит, то вдруг опять морозцем ударит, будто зима одумалась и решила вернуться. Сани со скрежетом ползли по грязно-серому льду, то и дело стали попадаться трещины и полыньи. Успеть бы доехать на санях до Нерчинска, покуда не вскроется лёд! — вот о чём толковали мы друг с другом.

Но, к счастью, все обошлось.

Нерчинск встретил нас холодом и дымом, столбами поднимавшимся от труб приземистых городских домов. Мы обошли город стороной. Как почти все города здесь, Нерчинск ограничен заставами, на которых с нас спросят паспорт или «вид на жительство», которых у нас нет. Спрятались в ночлежке — развалюхе за чертой города. Тут жили всякие непонятные личности: и те, кто скрывался, и те, кому скрываться было не нужно, — их никто и не искал.

Нас тут приняли как родных.

Наша проблема заключалась в том, что мы понятия не имели, где на заводе находится кирпичный склад, да и где сам завод. Нужен был проводник.

Найдя среди местных обитателей пару разговорчивых мужиков, я решил их расспросить.

— На завод как бы попасть? — поинтересовался я.

— На какой такой завод? — уставились на меня с непониманием.

— На нерчинский. Он за заставой или где-то за городом? — продолжил расспрос я.

Мужики недоуменно переглянулись.

— Ты что, паря, шутки шутишь? Нерчинский завод на Нерче. Отсюда, почитай, триста вёрст будет! — хмыкнул один из них себе в бороду. Я в ответ уставился на них.

— Это как это? — попытался я уточнить.

— А так это! — передразнил меня тот, что помоложе, чернявый тип со скуластым восточным лицом.

— Нерчинский завод-то, паря, что, думаешь, в Нерчинске? Ага, держи карман шире! Он на реке Нерче, почти что у границы. Только нечего вам там делать.

— Что? Мы, значит, шли не туда? — возмутился Левицкий.

— Выходит, что так, Владимир Сергеевич! — грустно заметил я.

— А отчего нам таки не надо туда идти? — настырно вылез вперед Изя.

— А чего там теперь делать? Завод закрыт. Народ весь, горнозаводских работников, поверстали в казаки и выслали на Амур, боронить, значит, новую землю нашу, Даурию. Каторжных всех на Кару услали. Пустота там, мерзость запустения.

Мы переглянулись. Делать нечего — надо пилить еще триста вёрст!

Не сделали мы и половины версты, как стало окончательно ясно: сани наши, верой и правдой служившие всю зиму по морозу да снегу, теперь стали обузой. Полозья вязли в раскисшей земле, лошаденки последние силы тратили, вытягивая их из топи. Дальше так нельзя было. Нам дорога лежала на юг, в степи. Окончательно стало ясно: менять надо сани на коней. Пришлось возвращаться.

— Мужики, а где бы нам коней добыть заместо саней? — вернулся я к парочке разговорчивых.

— Это вам к амбарщику надо! — охотно отвечал чернявый. — Давай покажу!

Поскольку попасть в город мы не могли, пришлось ждать в кабаке у дороги. Мы сидели около часу, потягивая мутный, но крепкий чай, когда наконец чернобородый тип вернулся в сопровождении миниатюрного китайчонка в стёганом серо-зеленом халате.

— Во-от, этот нехристь вас отведет куда надо, — указал он на китайца.

Тот улыбнулся во всё свое плоское лицо и махнул рукой, приглашая следовать за ним. Очень скоро оказалось, что по-русски он ни бельмеса, только улыбается и машет, показывая путь. Впрочем, нам того и надо было.

Проехали мы так версты три, и наконец улыбчивый китайчонок привел нас к стойбищу торговца. Неказистая юрта, рядом навес, под которым сложен всякий товар: шкуры тарбаганов, кирпичный чай, старательские инструменты. Пристроили наши сани рядом, под тем же навесом. Две штуки, ладно сбитые, крепкие сибирские дровни, хоть и потертые долгой дорогой.

Нам навстречу вышел невысокий, сухонький в синей потертой куртке китаец, волосы которого были заплетены в косу. Глаза узкие, хитрые, всё подмечают. Улыбнулся беззубо, поклонился. Звали его, как мы позже разобрали, Лу Цинь.

Начался торг. Говорили чудно — он по-своему лопочет, мы по-русски да пальцами тычем, руками машем. Языка друг друга толком не знали, так, обрывки слов, что по торговым делам прижились — «моя», «твоя», «цена», «меняй». Купля-продажа жестами, одним словом.

Захар, самый наш хозяйственный кремень-мужик, да еще и знавший несколько слов по-китайски, на сани наши показывает:

— Сани! Хорошо сани! Зима — ехай! Крепко! Два! — И два пальца растопырил.

— Кони надо! Четыре! — Он показывает четыре пальца.

Лу Цинь кивает понимающе, подходит, полозья щупает, дерево ковыряет ногтем. Оценивает. Потом качает головой, цокает языком и показывает на своих лошадей, пасущихся неподалеку — некрупных, коренастых, монгольского типа. Поднимает четыре пальца, потом снова два — мол, за двое саней дам только двух коней.

Захар мотает головой:

— Не! Сани — крепко! Дорога — далеко! Четыре коня!

Лу Цинь руками разводит, что-то быстро говорит на своем языке, показывая на коней, потом на небо, потом снова на сани. Видимо, объясняет, что кони тоже денег стоят, кормить их надо, а сани скоро совсем ни к чему станут — весна же. И опять два пальца сует.

Долго мы так препирались. Солнце уже к полудню поднялось, припекать начало. Мы устали, да и китаец, видно, понял, что просто так мы не отступим. Принес он пиалы маленькие и чайник медный. Сели мы на кошму у входа в юрту. Чай разлил — темный, горький, дымком пахнет. Пьем молча. Воздух теплый, пахнет прелой землей и чем-то еще, незнакомым, китайским — то ли дымом от очага, то ли пряностями какими.

Тишина эта, чай странный будто размягчили нас. Захар вздохнул, посмотрел на Лу Циня, потом на коней.

— Ладно, — говорит. — Два сани — три коня. И седла! Хоть какие! Он показывает три пальца и изображает езду верхом.

Лу Цинь секунду думает, потом лицо его расплывается в улыбке. Он кивает часто-часто:

— Меняй, меняй! Три конь! Седло… мало-мало дам! Хорошо!

Ударили, как водится, по рукам. Выбрали мы трех коней покрепче, получили три старых, потертых, но еще годных седла и уздечки. За оставшегося коня и седло пришлось доплачивать рублем, в пятерку встала покупка еще одного коня, помимо того, что мы отдали тулупы и топоры, взятые с напавших на нас, да и другой инструмент, который тащить с собой было бессмысленно, оставив себе немного заступов и одну кирку. За пару рублей взяли еще снеди, вяленой рыбы и мяса, да и овса.

Поклажу нашу скудную пришлось распределять и крепить к седлам. Сани наши остались стоять одиноко под навесом. Жалко их было немного — сколько верст на них отмахали, сколько ночей у костра рядом с ними провели. Они были свидетелями нашего побега, нашей зимней дороги. А теперь — всё, отслужили.

Мы тронулись в путь. Ехать верхом после долгой ходьбы и тряски в санях было поначалу непривычно и тяжело, тем более мне. Большого навыка у меня не имелось, но тут то ли рефлексы самого тела сработали, то ли еще чего, но мне было вполне сносно.

Лошаденки, выменянные у ушлого Лу Циня, оказались выносливыми, но не быстрыми, да и кормить их было почти нечем — свежая трава только-только пробивалась.

Весна в Забайкалье набирала силу робко, но властно. Степи, еще недавно бурые и мертвые, покрывались нежной, почти изумрудной дымкой молодой травы. Солнце пригревало вовсю, хотя ветер с Хингана все еще нес ледяное дыхание недавней зимы. Ехали мы неспешно, экономя силы — и свои, и лошадиные.

Прошло семь дней, и вот перед нами раскинулась долина скованной льдом реки Нерча, по краям которой тянулись заборы, палисады, домишки с окнами, похожими на пустые глазницы. Чуть дальше за избами — длинные здания казённого Нерчинского сереброплавильного завода, ныне остановленного за невыгодностью работ.

Отсюда, издали, с холмов, он представлял собою весьма специфическое зрелище: в центральной части громоздились весьма импозантные здания заводоуправления — с колоннами, портиками и прочими излишествами классической архитектуры, а в стороне по речной долине тут и там были разбросаны длинные, темно-серого некрашеного дерева цеха и навесы, амбары, склады и непонятного назначения сооружения. И первой неожиданностью для нас стало то, что завод вовсе не выглядел покинутым! Над некоторыми зданиями курился дымок, рядом ходили люди, бегали собаки, лежали поленницы дров, а земля рядом была разгорожена под грядки.

— Это что тут, живут, что ли? — удивился Чурис.

— Ну а чего же нет-то? — ехидно спросил Захар.

— На заводах у нас вечно кто-то да живёт — мастера, горнозаводские люди, да и начальство, бывает, квартиры тут держит.

— Так завод-то закрыт! — возмутился Чурис.

— Ну, закрыт и закрыт. А избы-то что, бросать сразу, что ли? Кто-то уехал отсель, а кто и остался. Свой угол, знаешь ли, дорогого стоит! — пожал плечами Захар.

Стало ясно, что просто так туда не зайдёшь. Сразу начнут приставать — кто, чего, зачем явились, кликнут казаков, а у них уже небось есть наши приметы… В общем, дело надо было обмозговать.

Найдя при дороге корчму, мрачную и бедную, как нищенка на паперти, сели и коллективными усилиями стали вспоминать, что говорил Фомич про клад.

— Что он там буробил-то? «За кирпичным складом»? А где он там, этот кирпичный склад? — спросил Захар у Софрона.

— Ну да, про кирпичный склад покойный точно баял, это я помню! В пятнадцати вроде шагах. Еще какой-то колокол упоминал… Вроде.

— Вспомнить надо! — сурово процедил я.

— А то пока мы там шаримся, возьмут нас за жабры, и привет.

— Еще что-то про Божью Матерь было! — вспомнил вдруг Изя.

— Точно! «Холодный колокол, под взором Божьей Матери!» — обрадовался Софрон.

— Только что это значит? Может, просто бредил? Кончался он уже! — предположил Тит.

— Ну, если так рассуждать, мы сюда, выходит, вообще зря пришли! — осадил я его.

— Чего ты общество расхолаживаешь? Ладно, кто-нибудь ещё что-то помнит? — Почесав в затылках, мужики решили, что больше Фомич не сказал перед смертью ни слова.

— Ну ладно. Дождёмся ночи да пойдём. Она нынче лунная будет, сможем видеть все и без огня! А пока давайте отдыхать! — приказал я, и все мы завалились дрыхнуть до вечера.

Настал вечер, за ним — ветреная, холодная, с заморозками, ночь. Оставив наших коней за пригорком под присмотром Изи Шнеерсона, мы подхватили пару заступов, два кайла, украденных еще с карийских приисков, и выдвинулись в сторону нерчинского завода.

Идти пришлось долго, далеко обходя жилые дома. Луна то светила ярко, как далёкий светодиодный прожектор, то скрывалась в стремительно набегавших облаках, размазываясь по небу бледным пятном.

Наконец мы пролезли в здоровенную дыру в покосившемся деревянном заборе и оказались на территории завода. Грустное зрелище запустения открылось перед нами. Тут и там валялись наполовину заросшие бурьяном кучи шлака, золы, остатки каких-то строений. Длинные сараи, амбары, навесы с закопченными печами — и всё несет на себе печать разрушения и тлена.

Мы, разумеется, сразу же заглянули в пару складских строений. И все амбары были уже пусты. Окна зияли пустыми глазницами, с печей были сняты заслонки, дверки и вообще все чугунные части. Даже если после закрытия завода тут и оставалось какое-то имущество, его сразу же растащили. Всё стоит денег!

— Ну что, давайте искать склад кирпича! — распорядился я.

— Софрон, ты иди с Захаром налево, мы с господином Левицким посмотрим вон там, а ты, Тит…

На этих словах до нас донёсся отдаленный глухой стук.

— Что это? — удивился я. Нигде еще мне не приходилось слышать ничего подобного!

— Колотушка! Сторож тут бродит! — догадался Захар.

Мужики помрачнели. Завод, выходит, не такой уж и заброшенный!

— Ладно, осторожнее тогда. Не попадитесь ему на глаза, нам это ни к чему! — сказал я, и мы начали обходить здания, пытаясь найти нужное место.

На пятом или шестом полуразрушенном строении наткнулись на то, что искали. Весь земляной пол был засыпан красноватой кирпичной крошкой, тут и там раскиданы битые кирпичи. Сердце тревожным набатом забилось в груди. Вот оно! Нашли!

В волнении побежали мы за склад. За ним, аккурат в пятнадцати шагах, сиротливо стоял покосившийся сарайчик, за версту издававший характерный запашок. Нужник.

— Энто что, он в дерьме серебро утопил, что ли? — разочарованно протянул Софрон. — И кто туды нырять будет?

— Да не, не может быть. Он потом же сказал «колокол», «супротив Божьей Матери». Это, должно быть, церква какая-то!

Действительно, эти фразы никак не вязались со старым сортиром. Неужели Фомич спрятал клад в заводской часовне?

Я оглянулся, пытаясь в предрассветной хмари рассмотреть шпиль церкви. Заводская часовенка возвышалась в самом центре покинутого предприятия. Бродить там было опасно — рядом курились жилые избы, а где-то вдалеке слышалась колотушка сторожа.

— И зачем он колотит-то? — не удержался я от вопроса. — Так ведь мы знаем, где он ходит!

— Да просто чтобы всё общество знало, что он не спит, не филонит, справно несет свою службу, — недоумённо, как само собою разумеющееся, пояснил Софрон.

— Ну, нам на руку! Сейчас он в другом углу бродит, верно, в серединку-то нескоро пойдёт!

Серыми тенями бросившись вперед, осторожно заглядывая на каждом повороте за угол, через четверть часа мы оказались у церкви.

Местное здание культа оказалось искусно выстроенным добротным кирпичным строением. Что ни говори, к религии здесь относятся серьезно: кругом могут быть трущобы, покосившиеся бараки, но церковь стараются всё равно устроить каменную.

Церковь оказалась заперта. Узкие, но мощные полукруглые двери из кованого, крашеного в зеленый краской венчал огромный амбарный замок.

— Храм-то не заброшенный! — разочарованно протянул Захар, обнажая голову и крестясь на увенчанный крестом шпиль.

— Как бы тут Фомич мог сховать чего-то? Разве что батюшка разрешил? — протянул я.

— Да ладно, окстись. Как бы он дозволил такое? Казённое серебро краденое где-то в церкви прятать? Да ни в жисть! — подтвердил Софрон.

— Опять же, где тут кирпичный склад?

Беглый осмотр показал, что здесь, почти в центре завода, никаких кирпичных складов нет и быть не может. Невдалеке от церкви стоял колодец, за ним — какие-то длинные низкие, покосившиеся сараи. Софрон нырнул в один из них, затем, озадаченный, вышел наружу.

— Там какие-то нары! Будто для людей! — сообщил он.

— Это, небось, балаганы для рабочих, — догадался Захар.

Тут раздался тихий свист, и к нам подбежал взволнованный Левицкий.

— Там, за углом…. Еще один амбар, и внутри целая стопка кирпича.

Все, услышавшие это, тотчас помрачнели. Выходит, на заводе был не один кирпичный склад, а два или даже несколько! И как теперь искать? Перерыть все похожие по описанию места? Вряд ли мы долго сможем уклоняться от встречи с любителями ночной игры на колотушке! Дело приобретало дурной оборот.

— Что там Фомич говорил-то⁈ — угрюмо произнес Тит.

— Ну, что-что… Я уж десять раз рассказывал!

— Расскажи в одиннадцатый, чай, не переломишься! — покосившись на меня, сурово процедил Захар.

— Говорил, «за кирпичным складом. В пятнадцати шагах. Холодный колокол. В подине укрыто. Под взглядом Божьей Матери». И серебра там — больше четырех пудов!

— Пуды серебра — это хорошо. Вот только где искать то? — пробормотал я.

«За кирпичным складом». Это где? Загадочные фразы Фомича были для нас, не знавших толком, где и что находится на заводе, еще более непонятными. От этих загадок внутри головоломок кружилась голова и опускались руки. Казалось, мы уже никогда не найдём это чёртово серебро!

— Ладно, — попытался я успокоиться и рассуждать здраво, — раз у нас два склада, давайте проверим два разных места.

Амбар оказался невдалеке. За ним мы увидели обшитый досками заводской цех. Плавильные печи на нерчинском заводе в большинстве своем стоят просто под навесами. Когда-то, видимо, этот цех не был исключением, но потом его почему-то окружили стенами.

В задумчивости я оперся о шершавую, из едва отёсанного леса стену. Вдруг звук колотушки послышался совсем близко от нас.

— Сторож идёт! Бежим! — услышал я сдавленный шепот Софрона.