Каторжник

Глава 10

Глава 10

— Триста! — сделал следующее предложение Фомич.

— Нет. Мало! — Рукавишников по-прежнему к нам не развернулся.

— Подумайте, капитан! — включился в разговор я. — Отчего бы вам не получить эти деньги, тем более что от вас при этом почти что ничего и не потребуется!

— Право, Александр Валерьянович! — вмешался Левицкий. — Пусть себе работают — от безделья один разврат среди них, право слово! Или еще чего удумают, что здесь нам два месяца провести, что в Тобольске или еще где. Но тут город хоть приличный.

— Это точно! — согласился Рукавишников.

— И то верно, — поддакнул Фомич, — когда нашему брату делать неча, он дуреет и всякие глупости выдумывать начинат!

— Ну ладно, — смилостивился Рукавишников. — Только если хоть одна сволочь попытается сбежать — шкуры спущу с обоих. А теперь пошли вон, — глянул он на нас с Фомичом. — Владимир Сергеевич останьтесь, послушайте. Я новую песню выучил, только, к сожалению, пара аккордов не дается, — тут же подобрел офицер и обратился к корнету.

Я и тут бы мог влезть, так как прекрасно умел играть на гитаре в прошлой жизни, но посчитал преждевременным.

Когда мы возвращались в барак, Фомич тихонько шепнул мне:

— Кажи, что четыреста!

— В смысле? — не понял было я. Старый варнак выразительно закатил глаза.

— Я скажу обчеству, что капитану четыреста рублев обещались. Поделим лишку́! — И выразительно подмигнул мне, улыбаясь весело и лукаво.

Я какое-то время колебался, все-таки обирать таких же, как и я, ну такое. А потом понял, что все провернули мы с Фомичом, и работу нашли, и с офицером договорились, и если нам достанется чуть больше, чем остальным, то ничего страшного. В конце концов, именно мы с ним рискуем своими шкурами, поручаясь за этих сволочей. Да и они все же заработают по три рубля или больше, что для нашего брата арестанта совсем не плохие деньжата.

На следующее утро пришлось проснуться раньше обычного. Пора было идти на первую смену!

Недовольный, не выспавшийся урядник и несколько солдат, привычно матерясь, отвели на завод первый десяток, в который попали я и мои знакомые, включая Фомича, Тита и Чуриса с евреем.

Пройдя через тяжелые деревянные ворота, мы оказались на заднем заводском дворе. Кругом лежали кучи угля, золы, шлака и руды, снег вокруг, насколько охватывал взор, был буквально черным от пепла. Надо всем этим возвышались здоровенные, пузатые печи. Их было четыре штуки: две дымились, еще две стояли холодными, хотя по закопченным стенкам видно было, что работа в них остановлена недавно. На вершину трубы каждой из них вели длинные деревянные эстакады. Несколько мужиков в треухах тачками что-то возили по этим эстакадам, забираясь на самый верх и сваливали в жерло печи.

— А вот и новые работнички. — Подошедший мастер, одетый в темно-серую поддевку, оглядел нас с нескрываемым скепсисом. — Гляди, будете домны загружать! Вот отсюда бери уголь и вози вместе со всеми!

Меня подвели к огромной заснеженной куче и вручили деревянную, окованную железом лопату.

— Грузи уголь в тачку и вози вон туда!

И начался натуральный Сизифов труд. Туда-сюда. Туда-сюда. Сначала мы возили сыплющийся мелкой черной пылью древесный уголь, затем — похожую на ржавые камни руду. Иногда с рудой зачем-то мешали известняк. И все вручную, деревянной лопатой и похожим на кирку «кайлом».

В итоге я предложил:

— Давайте-ка один грузит, а другие возят. И меняемся — то один грузит, то другой.

Устали мы в первый день просто неимоверно. Не помню, как я добрался до барака — ноги тряслись от нагрузки, плечи и спина с непривычки страшно болели. Но, как оказалось, оставшиеся без работы арестанты страшно нам завидовали!

— Слышь, Подкидыш, а мож, и нас как-нито можно пристроить? — первым делом спросил меня молодой арестант Федька. — Мочи нету тут сидеть зазря — мож, хоть бы силы разомну!

— Попробуем! — изображая, что делаю страшное одолжение, произнес я.

— Ну, это мы понимаем! — загудели арестанты.

На следующий день охоту работать выразили все, кроме больных.

Несколько дней мы трудились на домнах. Затем нас перевели на горны — в железоделательный цех.

Нас отправили в здоровенный цех, такие тут называют балаганами. Стены и все вокруг были покрыты слоем сажи и какой-то серой пыли, в которой не без труда я узнал графит. Здесь, в чаде, среди отсветов огня, суетились в одних рубашках работные люди. По крайней мере, тут не было холодно — от здоровенных печей шел мощный жар.

Вдруг здание наполнилось гулом: огромный механический молот лупил по соломенно-желтому железному слитку, который двое работных удерживали щипцами на наковальне. Постепенно под ударами бесформенный кусок железа превращался в правильную полосу.

Меня подвели к так и пышущей жаром здоровенной печи.

— Вот тебе кочерга, мешай чугун! — И мастер указал на двухметровую черную кочергу.

От этой фразы я оторопел. Глядя на оранжевую массу, покрытую кусками плавающего поверх нее шлака, я пытался осознать, что к этой штуке надо подойти и «мешать» ее длиннющим железным ломом, прямо как повариха перемешивает борщ.

— Ну что встал давай! — тут же пихнули меня в бок.

«Ни о какой технике безопасности здесь и не слышали», — промелькнула у меня мысль. Впрочем, окружающих это ничуть не заботило.

Взяв в руки тяжелый кованый железный прут, я всунул его в окошко над пылающей ванной металла и начал перемешивать булькающую густую и тяжелую раскаленную массу. Действительность подтвердила предположение, что это будет тяжело. Нет. Не так. ТЯЖЕЛО.

Очень скоро я заметил, что моя «кочерга» тоже раскалилась докрасна и стала гнуться, как разваренная макаронина. Через рукавицы я чувствовал исходящий от нее жар.

— Чего клюв раззявил, ворона? — злобно ощерившись, выкрикнул мне в лицо один из рабочих. — Меняй кочергу!

Вырвав у меня из рук раскаленную железяку, он тут же сунул ее в огромную бадью. Раздалось громкое шипение, вырвался пар, и раскаленная красная полоса под темной водой медленно погасла.

— Бери другую и работай, мать твою за ногу! — буркнул он.

Сообразив, что надо делать дальше, я достал из бадьи другую кочергу и всунул ее в окошко. С минуту мы напряженно перемешивали пузырящийся чугун: я с одной стороны, мастер — с другой, — а затем снова поменяли раскалившиеся ломики. Затем мастер бросил мне:

— Так, ты тута продолжай пока, а я жар скину! — полез к топке печи и начал выбрасывать пылающие угли прямо на пол.

— Вот так! Примечай, паря — скидывай жар, чтоб совсем чугунину не разжижить!

Затем мы еще несколько минут перемешивали металл со шлаком, причем кочергу периодически приходилось окунать в бадью с водой. Со страшным шипением она остужалась, и можно было вновь перемешивать чугун. Через некоторое время я заметил, что ворочать становится все труднее, как будто горячее желез липло к кочерге.

Вскоре я разобрался, что мы, собственно, делаем. Суть работы заключалась в переделке чугуна в сталь. Со склада привозили чушки, которые надо было сначала разогреть, для этого мы закладывали их в подогревательное пространство, и они раскалялись так, что светились соломенно-белым светом. На период плавки смотровое окошко надо было для снижения жара прикрыть металлической заслонкой.

После этого тяжелыми железными щипцами их переносили на подину, в рабочее пространство. Примерно через полчаса чугун начинал плавиться, и мне надо было пощупать чушку кочергой, не осталось ли где не размягчившихся частей. Требовалось, чтобы весь металл стал оранжево-красным и мягким, как тесто.

Дальше необходимо было снизить температуру, чтобы чугун не стал совсем жидким. Для этого излишки угля надо было попросту сбросить с колосников на пол, а иногда даже плеснуть на металл водой из кадки. Мастер по цвету металла определял, что он достиг нужной температуры, после чего мы начинали перемешивать чугун ломами. В процессе углерод выгорал, а чугун превращался в сталь.

Когда металл начинал липнуть к кочерге, мастеру становилось понятно, что пора завершать плавку, и он приступал к формированию шматов стали. Для этого мы разделяли его на более-менее подъемные куски, вытаскивали их щипцами и передавали кузнецам.

Дальше следовало выжать из крицы шлак и превратить ее в плотный металл. Для этого ее и отправляли под молот, где после проковки частицы шлака выпадали, а оставалась более-менее чистая сталь. Но это уже была не моя забота — проковкой занимались работавшие рядом кузнецы.

Через несколько дней я уже так выучился, что меня оставили на печи за старшего. Но работка оказалась адова! Жар, тяжеленные ломы, вонь раскаленного металла и пота — к концу смены выматывался так, что еле ноги волочил.

И вот, вернувшись в очередной раз в барак, падая от усталости, я обнаружил там пополнение. Барак, и без того не напоминавший царские хоромы, стал еще теснее — прибыла новая партия бедолаг, которых присоединили к нашему этапу. Сразу было видно — отличались они от жителей центральных губерний, говор другой, лица скуластые, раскосые у многих. Оказалось, все из Казанской губернии — татары, башкиры, мордва, кого там только нет. Еще три десятка ртов на казенный паек.

Новенькие, сгрудившись у нар, с опаской озирались по сторонам, но быстро смекнули, что к чему. Когда прошел слух, что мы ходим на завод и даже получаем за это какие-никакие деньги, глаза у казанских новичков загорелись. На следующее утро с десяток самых крепких и отчаянных подошли к нам с Фомичем и тоже попросились на работы.

Ну, мы и не против — больше денег останется, после того как отдадим офицеру его долю. По прибытии на завод семерых быстро разобрали на разные участки, а троих подвели ко мне.

— Вот, Подкидыш, тебе помощники. Обучишь у своей печки. Покажешь, что да как. Ответственность на тебе, — сказал один из мастеров, что распределял по работам.

«Отлично, — подумал я, разглядывая троицу. — Мало мне своей работы, так еще и в няньки записали». Двое были обычные деревенские парни, перепуганные и крепкие. Третий же выделялся — невысокий, жилистый, с узкими, внимательными глазами и спокойным лицом. Башкир, как потом выяснилось. Звали Сафар.

— Ну, орлы, пошли, покажу вам наш отдых, — буркнул я и повел их на завод, к своей уже ставшей родной домне.

Едва мы подошли к пышущей жаром печи, как нас окружила предыдущая смена — местные вольнонаемные работяги, здоровенные мужики с угрюмыми лицами. Они уже давно косились на нас, арестантов, работающих рядом с ними, да еще и за плату.

— А ну, стоять, арестантская шваль! — рявкнул один из них, плечистый детина с рыжей бородой. — Понаехали тут, работу у честных людей отбираете!

— Теперь порядки новые будут, — поддакнул второй, криво ухмыляясь.

— Хотите тут пахать, деньгу зашибать? Пущай кажный по пятаку в день отстегивает нам, признанным мастеровым.

— Это за что это? — насупился один из новичков.

— За право работать, вот за что! А ты, — он ткнул пальцем в меня, — за них ручательство примешь и следить будешь, чтоб платили справно. С тебя весь спрос!

Я усмехнулся. Пять копеек с носа? За эту адскую работу? Каким-то хмырям? Да они охренели вконец.

— Слышь ты, господин признанный мастеровой, — процедил я, глядя прямо в глаза рыжебородому. — А не пойти бы тебе… на хрен? Вместе со своими порядками?

Секундная тишина, а потом воздух взорвался руганью, и рыжий первым кинулся на меня с кулаками. Четверо его дружков тут же полезли на моих новичков. Завязалась драка — быстрая, злая, под рев печи и лязг железа.

Я отмахнулся от рыжего, успев подставить локоть под его удар, и врезать ему коленом в бок. Местные дрались грязно, но без особого умения. Двое моих казанских парней сперва растерялись, но потом тоже начали отбиваться, хоть и неуклюже. А вот Сафар… Башкир двигался совершенно иначе. Легко, пружинисто уходя от ударов, и бил в ответ, сильно и четко. Он не лез на рожон, но действовал умно и правильно. К этому времени я уже отправил рыжего отдохнуть и пришел на помощь к товарищам по несчастью.

Через полминуты все было кончено. Местные работяги, получив по соплям и поняв, что легкой победы не будет, начали подниматься, утирая кровавые сопли и злобно на нас зыркая.

— Молодец, Сафар! — выдохнул я, хлопая башкира по плечу.

Тот лишь молча кивнул, поправляя съехавшую шапку.

— Ловко ты его! Откуда такой прыткий?

Он только открыл рот, чтобы ответить, как раздался грозный рев:

— ЭТО ЧТО ЗДЕСЬ ТАКОЕ⁈

На пороге цеха стоял мастер — низенький, коренастый мужик с вечно недовольным лицом. Сейчас оно было багровым от злости. Он обвел взглядом побоище: нас, растрепанных и злых, следы борьбы на полу и сменщиков…

— Я спрашиваю, что здесь случилось⁈ — повторил он, надвигаясь на нас.