Каторжник

Глава 21

Глава 21

— Вот оне голубчики! Нарисовались, не запылились! — проворковал Софрон, неуклюже сдергивая с плеча ружье. — Эвон, выстроились! Щас я им!..

Грохнул выстрел. Рядом с мордой матерого вожака взметнулся фонтанчик снега. Отличный выстрел! В молоко.

— Тьфу ты, мазила! Руки-крюки! — злобно заорал Захар из передних саней. — Дай сюда ружье, солдат недоделанный!

Волки, кажется, от грохота на секунду дрогнули, но быстро опомнились. Прижимаясь к снегу, они начали растекаться по сторонам, беря нас в полукольцо. Из леса тут же выскочили еще тени — два, три, пять… Стая оказалась больше, чем казалось. Штук двадцать голодных глоток. Пир намечается!

— Корнет, стреляйте же! Какого черта⁈ — заорал я Левицкому, который сидел рядом и с каким-то отстраненным аристократическим любопытством разглядывал приближающихся хищников. Будто в театре, а не на пороге смерти. Я схватил его и встряхнул. — Чего ждем⁈ Приглашения на ужин⁈ Вали их, твою мать!

Мой вопль, кажется, вывел его из ступора. Корнет неуверенно приложился к прикладу, взвел курок, тщательно прицелился… и нажал на спуск. Щелк! Осечка.

— Порох! Отсырел, канальство! — в отчаянии крикнул Левицкий, беспомощно дергая затвор.

Прекрасно! Два стрелка — один косой, у второго порох мокрый. С такой обороной нас сожрут и не подавятся.

— Так, валим отсюда! Быстро! На прорыв! — рявкнул я, понимая, что надеяться на наших снайперов — гиблое дело. — Гони!

Чурис он был на облучке саней с Фомичом и Сафаром, тут же осадил коня и начал разворачивать дровни. Захар уже хлестал свою лошадь, унося Изю, который истошно вопил: «Грабю-ут!» — подальше от опасности.

А вот у нас с Титом и Левицким возникла проблема. Наш конь, молодой и пугливый мерин, которого нам всучил Прохор, встал на дыбы, испугавшись волков и выстрелов, и попятился назад, прямо в лапы стаи.

— Ах ты ж, скотина трусливая! — заматерился обычно спокойный Тит, дергая вожжи. Конь храпел, бил копытами, упирался, но разворачиваться не хотел. Паника — страшная штука, даже для лошадей.

Волки приближались. Сани Фомича и Захара уже набирали ход. Мы же застряли.

— Ну, твою мать! Шевелись! — донеслось от Фомича из соседних саней.

Я спрыгнул на снег, бросился к лошадиной морде, пытаясь помочь Титу развернуть упряжку. Вдвоем мы кое-как сдвинули упирающегося коня. Тит со всей дури хлестнул его концом вожжей. Я запрыгнул обратно в сани. Конь рванул с места в карьер, сани занесло.

Захар был уже далеко. Волки, поняв, что обед может уйти, бросились наперерез, утопая по брюхо в снегу, но стремительно сокращая дистанцию. Серые комки неслись к нам, вздымая снежную пыль.

— Грабю-ут! — продолжал голосить Изя в санях Захара. Истерик! Кто кого грабит⁈

Я крепко вцепился в передок саней. Волки нагоняли. Впереди несся вожак — матерый, грудастый, с опаленной мордой и желтыми, горящими злобой глазами. Шагах в пятнадцати. Я раньше волков живьем только в зоопарке и видел, думал — ну, собака и собака, только большая. Хрен там! Это был зверь. Лютый, безжалостный, сама смерть на четырех лапах. Взгляд прямой, без страха, без сомнений — только голод и намерение убивать. Такого окриком не остановишь. Только пулей.

Ветер же начал подниматься, кружа снег. Волки выскакивали из белой мути со всех сторон. Их было много, очень много.

Я оглядел наши сани — пусто! Ни топора, ни лома. Только клок сена под боком да бич для лошади. Отличное вооружение против стаи голодных волков! Левицкий же активно пытался перезарядиться, и у него это не особо выходило.

И тут меня накрыло. Адреналин ударил в кровь, сердце застучало в висках, ладони вспотели. Все вокруг замедлилось…

Вожак поравнялся с санями, выбирая момент для прыжка на шею лошади. Два метра! Я привстал, ухватился за передок саней и со всей дури огрел его бичом по морде. Лязгнули зубы. Волк взвыл от неожиданности, отпрыгнул в сторону. Но его место тут же заняли другие. Стая крутилась вокруг нас, как карусель смерти. Вожак, оправившись, снова легко догнал сани, заходя с другой стороны. Еще один волк обходил слева. Кольцо сжималось.

«Конец», — мелькнула холодная мысль.

Оскалившись, вожак присел для прыжка… Но тут за спиной грохнул выстрел! Резко, оглушительно. Волк в прыжке как-то нелепо перекувырнулся в воздухе и мешком рухнул в сугроб.

Я обернулся. Это успел перезарядить и выстрелить Левицкий, да еще и на ходу! Попал! Красава! Хоть кто-то тут умеет стрелять!

Он тут же вновь начал перезаряжать ружье.

Тит рядом матерился сквозь зубы, нахлестывая коня. Волки, на мгновение опешив от выстрела и гибели вожака, снова ринулись вперед.

— Кидай им че-нибудь! Отвлеки! — заорал Тит.

Я схватил клок сена и швырнул волкам. Те даже не посмотрели. Идиоты! Не вегетарианцы, видать!

Все произошло молниеносно. Один из волков, самый крупный после вожака, видимо, решил взять инициативу на себя. Он прыгнул. Конь шарахнулся в сторону, сани налетели на сугроб и перевернулись. Оглобли треснули, хомут перекосило, он захлестнул коню горло. Лошадь захрипела, забилась в снегу, кося налитым кровью глазом на окруживших ее хищников.

Второй волк тут же вцепился коню в ноги. Третий — в горло. Остальные набросились на еще живую, бьющуюся в агонии лошадь. Через мгновение все было кончено. Добрая дюжина серых тварей рвала еще теплое мясо, растаскивая по снегу дымящиеся кишки, урча и скалясь друг на друга. Кровавый пир на белом снегу.

Вид этого торжества тупой, злобной силы взбесил меня до потемнения в глазах.

— Ах вы ж, паскуды!!! — заорал я и, со свистом раскрутив бич, обрушил его на серые спины. Твари отскочили, но ненадолго. Остановились в паре шагов, облизывая окровавленные морды и глядя на меня с наглым ожиданием. Мол, конь — это закуска, а главное блюдо — вот оно, двуногое.

— Падлы лохматые!!! — взревел рядом Тит. Воспользовавшись паузой, он выломал из разбитых саней оглоблю и, раскрутив ее над головой, как пропеллер вертолета, шагнул к волкам. — Ну, подходи, кто смелый! Щас я вам бошки поломаю!

Он с хрустом обрушил оглоблю на спину ближайшего волка. Тот взвизгнул и отскочил. Здоровенный самец злобно зыркнул на Тита желтыми глазами, оскалился, показывая клыки. Слюна капала из пасти. Лязгнули челюсти — звук был слышен даже сквозь урчание стаи.

Волки, оставив растерзанного коня, из брюха которого валил пар на морозе, уставились на нас. Присели на лапы, оскалились и начали медленно расходиться, снова беря нас в кольцо.

Я оглянулся. Других саней не было видно из-за поднявшегося снега. Мы остались втроем против стаи. Тит орал и махал оглоблей, но попасть по вертким тварям было сложно. Мой бич их только злил. Левицкий успел выстрелить еще раз, ранив одного из зверюг, и начал размахивать ружьем, как дубиной, отгоняя их.

Вдруг один волк, самый наглый, поднырнул под оглоблю и прыгнул на Тита, вцепившись ему в плечо.

— А-а-а! — заорал Тит, пытаясь ударить зверя кулаком.

Я кинулся на помощь, достав солдатский тесак, и ударил волка рукоятью между ушей. Тот взвыл и разжал челюсти, отскочив. Но тут же другой волк сбил меня с ног, клыки впились в ногу — боль адская! Резко изогнувшись, полоснул его тесаком по ребрам. Волк завыл, но отскочил не сразу.

Я поднялся на колено. Вокруг — кольцо из оскаленных пастей. Тит зажимал раненое плечо, лицо белое от боли. «Неужели конец? — снова мелькнула мысль. — Пять тысяч верст отмахал, чтобы стать кормом для волков? Обидно, блин!» И такая злость взяла!

— Оран! Туксаба!

Я не сразу понял, что за чертовщина. Из метели, размахивая топором и вопя что-то на своем языке, вылетел Сафар! Наш башкир! Откуда он взялся⁈ Скинув тулуп, он, не хуже волка скаля зубы, с дикими криками бросился на стаю.

В этот момент снова грохнул выстрел! Волки, ошарашенные внезапным появлением нового противника с топором и выстрелом, дрогнули и остановили свой натиск.

— Сюда! Быстрее! — раздался голос Фомича.

Я обернулся. Сани Фомича стояли неподалеку. Чурис держал дымящееся ружье, а Фомич махал нам рукой. Они вернулись!

Отбиваясь от последних, самых наглых волков мы рванули к саням. Запрыгнули внутрь, чуть не перевернув их. Фомич хлестнул лошадь. Сани рванули прочь от места кровавой бойни, оставляя позади растерзанного коня и стаю недовольных волков, провожающих нас голодными взглядами.

— Я уж думал, бросили нас! — выдохнул я, пытаясь отдышаться и чувствуя, как горит нога.

— Своих не бросаем, — буркнул Фомич, не оборачиваясь. — Коня только жалко… Добрый был мерин.

Темнело. Мы мчались сквозь поднявшуюся пургу, оставив позади один труп лошади, перевернутые сани и едва не став ужином для волков. Веселое путешествие продолжалось. Впереди маячил Яблоновый хребет и неизвестность.

Вечером возле костра мы не раз обсудили произошедшее, вдруг Захар, уставившись в костер, начал рассказ.

— Это что! У наст тут и не такое еще быват! Вот ехал свадебный поезд от деревни жениха в село, чтобы, значится, в церкву-то на венчание попасть. Ехали чин чином. Четыре тройки. Впереди жених с невестою, с ямщиком, назади гости. Ну, зима, мороз лютый… Степь кругом, тьма — хоть глаз выколи! И тут вдруг слышат все, значится, вой — то тут, то там, и все ближе, ближе… Это волки со всей округи, прознав про богатый поезд, сбиваются в одну ватагу! Ну и, немного погодя, нагоняет их огромаднейшая стая!

— А не врешь? — перебил его Чурис.

— Вот те крест. — Захар перекрестился и продолжил: — Сперва спьяну гости и не поверили, но тут последние сани застряли, и волки хвать — мигом их разрывают! Остальные, крепко перепужавшись, гонят лошадей, но ничто не может сдержать волчью стаю. Одна за другой отстают и гибнут следующие сани. Наконец в голове поездки остаются лишь одни сани с женихом, невестой и ямщиком. Волки по пятам — десятки зверей мчатся позади. Тогда молодоженов и выкинули из саней прямо в стаю. В ту же минуту волки разорвали молодых на куски, отвлекаясь на свою жертву. Ну а ямщик, значит, один и спасся.

— Откуда только ты про энто все знаешь, раз жив остался один ямщик-то? — хмыкнул Фомич.

— Слышал, — зло зыркнул Захар.

— Ну ничего. Считай, сейчас ты долг Господу отдал! — утешил я его. — Коня только жалко…

Третьи сутки в пути. Ветер гнал по насту снежную крошку, деревья вдалеке казались закопченными тенями. Путь наш вился между холмов, темные полосы леса то и дело перемежались обширными безлесными пустошами. По левую руку в хорошую погоду мы видели заснеженные горы — это был Яблоновый хребет, названный так из-за обилия круглых, напоминающих блоки, камней.

Солнце клонилось к закату, когда мы наткнулись на следы.

Человеческие отпечатки на снегу, вытянувшиеся ровной дорожкой. Несколько пар ног, глубокие вмятины от тяжелых лаптей. Дальше — полосы от саней. Не старые, свежие, совсем свежие.

Мы остановились.

— Кто бы это мог быть? — вполголоса спросил Владимир.

— Может, охотники? — предположил кто-то.

Но вряд ли охотники так идут. Охотник пятится в лес, а не встает на открытое место.

Мы двинулись дальше, теперь внимательнее смотря за округой. Лошади фыркали, вдыхая морозный воздух, фырчали, будто и сами чуяли что-то неладное.

Когда впереди показалась замерзшая река, внутри что-то холодно шевельнулось.

Чувство тревоги возникло внезапно и уже не отпускало. Тут было не так, как везде.

Казалось, чьи-то незримые глаза смотрели на нас из-за деревьев, заснеженных еловых лап, из-за торосов на реке… Я не видел их, но явственно чувствовал.

Спустя полчаса впереди показался завал из деревьев.

— Надо бы искать как объехать, — вздохнул Фомич.

— Может, поснедаем? — предложил Тит.

— Привал, — сказал я, стараясь говорить спокойно. — Место безветренное, значит, здесь поснедаем. Софрон, иди-ка пошурши по окрестностям, нет ли там кого-нибудь. Неспокойно мне что-то.

Мы остановились на берегу.

Владимир Левицкий развязал узел с едой, Сафар принялся разводить огонь. Я поставил ружье рядом с санями. Вернулся Софрон, покачал головой:

— Вроде все тихо.

Мы принялись было за обед, как вдруг до меня донесся сначала как будто скрип снега под пимами, затем тонкий, далекий, но явственно ощутимый треск сломавшегося под чьей-то ногой сучка.

— Бей их, робяты!!! Бе-е-ей!!!

Дикий крик в несколько глоток заставил меня подскочить. Рука на автомате рванулась к ружью.

Дикий крик в несколько глоток заставил меня подскочить. Рука на автомате рванулась к ружью, на нас несся целый десяток мужиков, а может, и вся дюжина.

Я вскинул ружье, выискивая цель. Не дожидаясь ничего хорошего, я прицелился и пальнул. Подстреленный мной тут же схватился за грудь и грохнулся в снег.

И тут же ружейный выстрел с их стороны, пуля вонзилась в дерево рядом со мной, осыпав щепками.

Вот только и мои парни не отставали, Чурис с Левицким выстрелили в один миг, укладывая двоих в снег.

— А-а-а, убили, — резанул крик противников по ушам.

— Врукопашную! — рявкнул рядом корнет, откидывая ружье в снег и извлекая из ножен пехотный тесак.

Сафар шагнул вперед, принимая на себя первого добежавшего до нас, и его топор описал дугу, впиваясь в плечо нападавшего. Человек заорал, рухнул в снег.

Я отступил на шаг, уходя от удара дубины. Вытащить тесак я не успевал, потому воспользовался ножом и чиркнул по руке врага. Он взвизгнул, роняя дубину.

Владимир работал тесаком — короткие, резкие удары, рубил с плеча, как в кавалерийской сшибке. Делал он это профессионально с умением, он был сейчас в своей стихии. От его обычной задумчивости не осталось и следа. Трое уже лежали возле его ног.

— А ну подходи по одному, — гремел голос Тита, отмахивающегося от двоих оглоблей, шагнув в сторону, он резко опустил свое оружие на голову одного из двоих противников, и оглобля в его руках обломилась, оставив метровый кусок деревяшки. Тит не растерялся и обломком ткнул в лицо другому.

Чурис же отмахивался ружьем, как дубиной, как недавно я в бою с волками.

— Секут! Убивают! Осипа убили! Бежим, мужики! — заголосили панические крики, и оставшиеся на ногах нападавшие дрогнули, побежали обратно в лес.

Я медленно подошел к одному из убитых. Парень в обычном сибирском тулупе, домотканых портках из некрашеной шерсти. Явно не похож ни на казака, ни на солдата. Что это? За наши головы объявили награду?

Владимир трясущимися руками вытер тесак о кедровую хвою. Сафар молча, деловито подбирал оружие убитых.

Злобно матерился на весь лес Захар.

— Местные это. Горбачить пошли, мать их за ногу!

— «Горбачить»? — не понял я.

— Промышляют они так. Старателей убивают, а золото их себе берут. Сволочи ****е!

Я оглянулся вслед улепетывающим грабителям. Горячка боя медленно отпускала. Левицкий зачерпнул снег, бросил себе в лицо: над правой бровью его пламенел багровый кровоподтек.

— Вы ранены? — поинтересовался я у него.

— Прикладом попало. Пустяки! — выдохнул он.

— Давайте-ка собираться, пока они, чего доброго, не вернулись с подмогой! Пойдемте. Фомич, вставай. Фомич? — кружил вокруг нашего варнака Чурис.

Викентий, как-то резко постаревший, пошевелился на снегу и застонал, прижимая руку к груди. Под ним медленно растекалось по снегу багровое пятно.

— Попали. Прямо в грудь! — выдохнул он.

— Черт! — тут же подскочил я.

Пуля попала прямо в грудь, разворотив ее. Быстро стянув с Фомича рубаху и тулуп, я разглядывал его рану. Из которой виднелась застрявшая ткань.

— Терпи, Фомич, сейчас вытащу, — приговаривал я.

Быстро прокалив нож на едва горящем костре, я приступил к операции, дав Фомичу в зубы кусок деревяшки. Он хрипел и дергался, так что Титу пришлось держать. Спустя пару минут я смог поддеть пулю и вытащить ее с куском ткани. Быстро соорудив тампон, я заткнул рану, после чего мы перевязали Фомича. Его положили в дровни, и мы тронулись в путь, не забыв обобрать убитых. С них поимели мы немного, пару тулупов, топоров да сапоги.

Старик был бледен и слаб, но кровь течь перестала, безобразным коричневым пятном растекшись по полотну повязки.

На вторую ночь поднялся ветер. Метель сбила с пути. Мы укрылись в яме у корней кедра. Развели крохотный огонь. Фомич снова начал кашлять. На губах у него выступила кровь. Легкое… кажется, у него пробито легкое. Амба. Не жилец…

Осунувшийся Фомич смотрел и видел в наших глазах свой приговор. Впрочем, он и так уже все знал.

— Что, братцы… Кончаюсь?

— Да не, все идет хорошо. Не боись, оклемаешься! — вымученно-бодрым тоном отвечал я. Фомич понимающе прикрыл века.

— Значит, кончаюсь… Господи, помоги! Тяжко умирать без покаяния…

Я промолчал, не желая продолжать бесполезное вранье.

Фомич какое-то время лежал, медленно шевеля губами, как будто молился. Затем прикрыл глаза, словно собираясь с силами.

— Серебро… — вдруг прохрипел он.

— Что? — не понял я.

— Серебро. Четыре с половиной пуда. Чистое. Под метками на южной стене. От кирпичного склада… в пятнадцати шагах. Не забудьте. Зарыл, ребяты. В Нерчинске, на заводе. Когда бежал, не смог его забрать. Чаю, до сих пор лежит. Место надежное…

— Где?

— Я его… зарыл там… на заводе…

Он закашлялся, кровь выступила на губах, глаза закатились.

Мы переглянулись.

Серебро. Пуды серебра.

Несколько минут Фомич молчал, тяжело, с хрипом вдыхая морозный воздух. Потом вдруг открыл глаза и произнес твердо и внятно, будто на миг собрал последние свои силы:

— Задний двор, за вторым кирпичным складом. Под холодным колоколом, в подине. Под присмотром божьей матери!

Взгляд слезящихся глаз Фомича, бесцельно блуждая между нами, вдруг остановился на мне.

— Если я не выберусь, так откопайте его. Там всем хватит. Христом Богом молю — поставьте свечу, закажите службу, просите поминать меня в молитвах. Мне… Мне более ничего на этом свете не нужно!

— Что? Что ты сказал-то? — забеспокоился Софрон. — Какой божьей матери? О чем энто он гуторит?

Но раненый старик уже впал в забытье.

Утром Фомич не проснулся. Достав инструменты, мы выдолбили в мерзлом грунте неглубокую могилу. Тело старого варнака опустилось в вечную мерзлоту — наверно, оно сохранится тут вечно, как мамонты.

Долго молчали. Потом Изя сказал:

— Ну… что? Поверим? Или мертвым нынче доверять нельзя?

— Нерчинск не шутка, — хмуро заметил Софрон. — Там солдаты.

— А серебро? — спросил я. — Это шанс.

— Что делаем? — хмуро спросил Тит.

Я кивнул.

— Идем в Нерчинск.

Так мы повернули с юга на юго-запад. Назад. Туда, где все начиналось. В самую пасть зверя. Но уже не как овцы — как люди, у которых есть цель и нечего терять.