Каторжник

Глава 23

Глава 23

Мы рванули врассыпную, как крысы с тонущего судна! Софрон с Сафаром и Захар метнулись за амбар, а мы с Титом и корнетом Левицким, едва не сшибая друг друга, почти влетели, споткнувшись о порог, внутрь обитого дранкою цеха. За спиной еще слышался удаляющийся стук колотушки и недовольное бормотание сторожа.

Тут было темно, как в могиле, и тихо, только ветер тоскливо посвистывал где-то в ржавых трубах, словно плакальщик на похоронах. Когда глаза немного привыкли к темноте, я различил длинные трёхэтажные нары, скелетом идущие через весь балаган, и несколько старых, похожих на доисторических чудищ литейных печей, или горнов. Везде царили грязь и запустение: тут валялась опрокинутая лавка, там — черепки разбитой глиняной корчаги, в углу темнела рассохшаяся кадка, какие-то грязные, вонючие тряпки были разбросаны по земляному полу…

Похоже, раньше это здание действительно служило для плавки металлов, но потом его, видимо, за ненадобностью или от безысходности переоборудовали в барак для каторжных.

Вдруг снаружи, совсем близко, так что сердце ухнуло в пятки, послышался тяжелый стук колотушки. Сторож возвращался! Тит судорожно схватил меня за плечо.

— Слышь, Подкидыш, айда в горн! Быстро! Сховаемся от греха!

Глухое, мерное постукивание приближалось, отдавалось в висках. Делать нечего — опустившись на четвереньки, я втиснулся в смрадное, покрытое толстым слоем сажи нутро ближайшего горна. Зола скрипела под коленями, въедалась в ноздри, дышать было нечем. Неловко развернувшись в тесноте на хрустящей, с каждым движением поднимающейся в воздух пыли, я обернулся и увидел Левицкого, застывшего столбом у печи.

— Корнет! — злобно прошипел я, едва сдерживая ярость. — Вашу мать! Приглашения ждете⁈ Сюда! Силь ву пле!

Пригнувшись, Левицкий опустился на корточки и забился за массивное основание горна. Шаги сторожа послышались уже на пороге нашего укрытия. Скрип ржавых петель резанул по нервам. В щелястом дверном проеме показалась бородатая харя в треухе. Глаза-буравчики обшарили темноту цеха. Мгновения тянулись как пытка. Я затаил дыхани3е, чувствуя, как бешено колотится сердце. Наконец, сторож крякнул, смачно сплюнул на порог и, с грохотом захлопнув хлипкую дверь, пошёл дальше. Стук колотушки стал удаляться.

— Фу-у, пронесло! — выдохнул Тит, обтирая мокрый лоб грязным рукавом. Его била мелкая дрожь. — Свят-свят… Думал, конец нам… чуть штаны не намочил, ей-богу!

— Потерпи уж! — скривился я. — Только нужника нам тут не хватало для полного счастья.

Мы вылезли из своих укрытий, отряхивая с себя липкую сажу и золу.

— Ладно, валим отсюда по-тихому, пока этот чёрт не вернулся! — решил я, и мы, стараясь не шуметь, выскользнули из балагана обратно в холодную ночь.

Расстроенные, голодные, злые, как цепные псы, покидали мы нерчинский завод. Вот же проклятье! Проделать такой путь, столько пережить, рисковать шкурой — и всё коту под хвост!

— Куда теперь? — угрюмо буркнул Захар, когда мы все собрались у спрятанных коней и начали их седлать. Руки его дрожали от злости.

— Теперь? — Изя Шнеерсон назидательно поднял палец, сверкнув очками в лунном свете. — Теперь можно хоть к чёрту на кулички, только вот для этого, господа беглецы, таки нужны бумаги! Документики!

— Эвона! А на кой они в тайге? — искренне удивился Софрон.

— В тайге, мой необразованный друг, оне, конечно, и не нужны! Но стоит вам сунуть нос в любое место, где больше трёх изб и есть хоть один урядник — тут же с вас стребуют пачпорт или еще чего! И поедете вы обратно на Кару, опять в кандалах! — покровительственно объяснил Изя.

— А я не хочу в тайгу! — неожиданно взвился Тит. — Я кузнец! Мне бы к делу какому прибиться! Ежели, как говорят, губернатор всех мастеровых на Амур сослал, значит, по железу работа в цене должна быть! Я ж могу чего хошь сковать!

— Да ладно! — снисходительно хмыкнул Захар. — Чего ты распетушился? Чего ты можешь? Ты ж не кузнец, ты молотобоец, подмастерье!

— Да вот те крест! — разгорячился Тит, ударив себя кулаком в грудь. — Что хошь! Гвоздь, кочергу, подкову… Да я лошадей тут всем перекую, на одном этом озолотиться можно!

— Да ну, брось! — усмехнулся Софрон. — Кому ты нужен? Буряты коней отродясь не подковывали!

— Не подковывали — теперя будут! — упрямо отрезал Тит. — Жизнь меняется!

— С головой и руками везде прожить можно, это верно! — поддержал его я. — Тебе бы наковальню, горн, инструмент — отбою бы от работы не было!

— Эт да! Токмо где ж их взять… Ну, ничо, поденщиной какой заработаю, инструмент куплю! — уже увереннее заявил Тит, расправляя плечи.

— Простите, что прерываю ваш диспут, господа, — вмешался Левицкий, до этого молча наблюдавший за спором, — но не далее как два часа назад мы имели удовольствие прятаться в строении, оборудованном горнами. Тот балаган помните? Я заметил там и остатки мехов за стеной. Может быть, там можно было бы договориться и организовать кузню?

— Не, ваше благородие, не выйдет! — без тени смущения махнул рукой Тит. — Тот горн не такой. Он для легкого металла — то ли свинец, то ли серебро плавили. С железом там не управиться. И устье не то, и колокол, и фурма… Всё не наше, не кузнечное.

Слова Тита ударили как обухом по голове. Холодный… Колокол… Не тот, что звонит, а тот, что над горном! Молния! Ответ был так близко, всё так издевательски просто!

— Погоди-погоди… Как ты сказал? «Колокол»⁈ — Я схватил его за рукав.

— Ну да. Энто ж штука такая, над горном висит, жар собирает! — простодушно ответил он, удивленно глядя на меня. — Колоколом ее кличут. Не знаю, может, где и по-другому, а у нас так звали.

Не слушая его дальше, я с размаху хлопнул себя по лбу. Идиоты! Мы же были рядом!

— Разворачивай! — рявкнул я так, что кони шарахнулись.

— Чего? Куда? — Тит выпучил глаза, глядя на мое перекошенное от внезапной надежды лицо.

— Назад! Поворачиваем! Живо!

Снова пришлось нам, как ночным ворам, таиться до вечера в ближайшем перелеске. Я едва сдерживал нетерпение, расхаживая взад-вперед и грызя ногти. Смысл предсмертного бреда Фомича, пусть и не до конца, но открылся!

«Холодный колокол»! Это нерабочий горн в том самом бараке, где мы прятались! Вот оно что! Правда, оставалось неясным, о каком именно горне из четырех говорил Фомич. Ключ был в словах «под взглядом Божьей Матери», но что это могло значить здесь, в заброшенном цеху, никто из нас понятия не имел.

— Может, тот, что ближе к часовне? — предположил Изя, поеживаясь от ночной прохлады.

— Может, и так. А может, и нет! Как искать-то будем, а? Опять всю ночь шарахаться? — растерянно пробормотал Софрон.

— Ничего, на месте разберемся! — заявил я с преувеличенной уверенностью, стараясь подавить собственное сомнение. — Главное — мы знаем, где искать!

Луна играла в кошки-мышки с рваными тучами, то бросая на руины мертвенно-бледный свет, то погружая все в чернильную тьму. Завод ночью выглядел еще более зловеще: кривые силуэты труб тянулись к равнодушному небу, как костлявые пальцы мертвеца, тени ползли по земле, словно живые. Воздух был неподвижен и холоден, пахло сыростью, ржавчиной и тем особым духом запустения, от которого веяло тоской. Каждый шорох — замерший вздох ветра в трубе, скрежет камня под ногой — отдавался в ушах громом. Стуки колотушек эхом метались между остывших стен, то приближаясь, то удаляясь, играя на наших и без того натянутых нервах, как на проклятой балалайке.

— Ну, братцы, с Богом, — прошептал я, перекрестившись. — Ищите тот барак, где прятались. Как Фомич говорил: холодный горн в пятнадцати шагах от кирпичного склада!

Осторожно, тенями скользя вдоль остатков стен, перебегая от одного укрытия к другому, прислушиваясь к каждому звуку, мы снова пробирались по лабиринту мертвого завода. Территория казалась огромной и запутанной, как ночной кошмар. Ветер тихо посвистывал в пустых оконных проемах, будто души замученных здесь каторжан шептались во тьме.

Наконец, мы вышли к знакомому строению — цеху, переделанному в барак. Сердце забилось чаще. Есть ли рядом склад кирпича? Завернули за угол и — да! Вот он, длинный, приземистый корпус из потемневшего дерева, с частично обвалившейся крышей.

— Склад! Точно! — выдохнул Софрон. — Пятнадцать шагов, говорил Фомич…

— От какого угла мерить? От того или от этого? — деловито спросил Захар.

Софрон нахмурился, тщетно пытаясь вспомнить точные слова умирающего.

Решили мерить от середины стены. Отсчитали пятнадцать шагов — они привели нас точно ко входу в балаган.

Вошли внутрь.

— Четыре горна, мать их! — прошипел Захар, оглядываясь по сторонам.

— Который? И где тут Божья Матерь?

Мы снова оказались в тупике. Четыре остывших, полуразрушенных печи смотрели на нас черными провалами топок. Никаких икон, никаких святых образов. Отчаяние снова начало подкрадываться холодной змеей.

— Ну, что теперь, начальник? — Тит посмотрел на меня. — Все четыре ломать будем? До утра не управимся, да и шум…

— Тут одну-то, господа, ковырять начнем — ползавода сбежится! — резонно заметил Левицкий.

Он был прав. В отчаянии я обвел взглядом потемневшие от времени стены. Взгляд Божьей Матери… Красный угол… Где он мог быть в рабочем бараке? Мы вместе стали лихорадочно осматривать стены вокруг печей. Лунный свет скользил по серому дереву, щербатым кирпичам, прогнувшимся балкам под потолком. Ничего! Неужели Фомич просто бредил?

И тут Тит, стоявший ближе к выходу, вдруг замер и ткнул пальцем вверх:

— Гляньте! Там!

В углу, высоко на стене, в паутине и мраке, лунный луч высветил угловую полку! Пустую, пыльную, но это точно божница! Когда-то здесь, видимо, стояла икона, как положено в любом жилом помещении у православных. Теперь ее не было — верно, унесли при закрытии завода. Но икона явно была именно здесь! И стояла она так, что воображаемый лик святой взирал аккурат на угловую, ближнюю к выходу, печь!

— Она! — выдохнул Софрон, перекрестившись.

— Копать здесь! Ломай кирпич, разбирай подину! — тотчас же скомандовал я, стараясь говорить уверенно, но голос дрожал от волнения. — Живо, братцы, пока ночь не кончилась!

Пустив в дело кайло и заступ, мы набросились на указанный горн. Зубило крошило старый раствор, кайло скрежетало о кирпич — звуки казались оглушительными в мертвой тишине. Мышцы горели, пот заливал глаза, смешиваясь с сажей. Мы работали как одержимые, сменяя друг друга, пальцы были сбиты в кровь. Софрон стоял на стреме у двери, шипел каждый раз, когда стук колотушки сторожа приближался, и мы замирали, боясь дышать.

Время тянулось мучительно долго. Луна уже начала сползать к горизонту. И вдруг моё кайло ударило глухо, вязко — не камень! Дерево! Сердце подпрыгнуло к горлу.

— Тут! — выдохнул я, едва ворочая пересохшим языком.

С удвоенной яростью мы расчистили место. Под слоем золы и битого кирпича показался край просмоленного деревянного ящика, окованного ржавыми железными полосами. С трудом, кряхтя и ругаясь шепотом, напрягая все силы, мы выворотили его из печного чрева. Ящик был тяжелым и невероятно ветхим.

Дрожащими руками Захар поддел крышку острием кайла. Старое дерево затрещало и легко поддалось. Лунный свет утонул в тусклом, серовато-белом металле, плотно заполнявшем ящик. Слитки! Тяжелые, неправильные, они лежали плотно, обещая немыслимое богатство. Запахло влажной землей, старым деревом и деньгами. На секунду мы остолбенели, не веря глазам, потом животный азарт ударил в кровь.

— Хватай! И дёру! Быстро! — командовал я, первым начиная лихорадочно перекидывать тяжелые куски серебра в подставленный холщовый мешок.

Спешно рассовав слитки по мешкам, за пазуху, стараясь не греметь, мы выбрались из руин балагана. Тяжело нагруженные, сгибаясь под приятной тяжестью, мы крадучись двинулись к спасительному пролому в заборе. Мешки оттягивали руки, серебро било по ногам. Каждый шаг — пытка для натруженных мышц. Каждый неосторожный звук — стук камня под сапогом, звякнувший слиток заставлял сердце уходить в пятки. Тени плясали, сливаясь с руинами, казалось, сам мертвый завод не хотел нас отпускать со своей добычей. Луна, недавняя помощница, теперь казалась предательницей, слишком ярко освещая наши согбенные фигуры.

Вот он, спасительный пролом, еще немного… Мы почти миновали развалины последних цехов, когда из-за угла, как призраки, шагнули две тени. Фонарь ударил по глазам. Металлический лязг взводимого курка разорвал ночную тишину. И послышался крик, рубящий воздух:

— Стой, падаль! Кто идет⁈