Каторжник

Глава 16

Глава 16

Бугор с ревом раненого медведя кинулся на меня, явно желая заехать своим кулаком мне в челюсть. Его шестерки тут же полезли на Тита и Сафара с намерением быстро разобраться. Фомич, не будь дурак, тут же выхватил из очага дымящуюся головешку — аргумент весомый и весьма неприятный при близком контакте.

Я ушел от прямого удара Бугра, почувствовав, как ветер от его кулака свистнул у самого уха. Одновременно врезал ему коленом в бок — он крякнул, но устоял. Здоровенный сукин сын! Как же жаль, что мое нынешнее тело хлипковато для подобных эскапад!

Тит же — широкая русская душа — не стал размениваться на финты: он просто схватил одного из нападавших за шкирку, как котенка, и с размаху впечатал его в соседние нары. Раздался хруст дерева и чей-то болезненный вой. Сафар крутился стремительной змеей — увертливо, быстро, его короткие, точные удары находили уязвимые места: под дых, по ребрам, в шею. Второй арестант, нападавший на него, быстро скрючился на полу.

Но Бугор, видя, что блицкриг не удался, взревел дурным голосом:

— Эй, наши тут! Навались на новых! Будет и вам чего с них!

И тут же из разных углов барака к нему на подмогу кинулось еще пять-шесть таких же угрюмых рож. И нас сразу же стало ощутимо меньше…

— Держись, Подкидыш! — рявкнул Фомич, отгоняя головешкой двоих ухарей, пытавшихся зайти сбоку. — Тит, дави их! Сафар, не спи! Софрон, бей!

Началась настоящая собачья свалка. В тесноте барака удары сыпались со всех сторон. Кто-то схватил меня сзади, пытаясь повалить, но я локтем саданул его в лицо. Бугор снова пер на меня, как танк, размахивая кулаками. Я уворачивался, блокировал, отвечал короткими сериями — джеб, кросс, хук. Вспомнил все, чему учили в армии, и не только…

Тит ревел, как раненый бык, разбрасывая нападавших. Сафар, как всегда молча, выводил из строя одного за другим точными жесткими ударами. Софрона теснили двое, и он успел хорошо схлопотать, прежде чем Тит помог ему. Изя же, спрятав где-то свои очки, накинулся на одного — видимо, в битве за гешефт в нем вдруг проснулся настоящий лев… ну тот, который тигр.

Заметив, как один из бугровских прихвостней попытался ударить Тита сзади обломком доски, я поспешил было на помощь, но тут Фомич, предугадав маневр, подставил под ноги этому козлу свою головешку. Тот с воплем рухнул, схватившись за обожженную ногу.

Перевес был не на нашей стороне, но мы дрались отчаянно. Отступать было некуда — позади угол барака и наш «майдан». Я поймал момент, когда Бугор открылся после очередного замаха, и вложил всю силу в апперкот. Кулак вошел точно в челюсть. Главарь седьмой артели захрипел, глаза его закатились, и он мешком рухнул на грязный пол.

Это стало переломным моментом. Увидев, что их вожак «отключился», остальные нападавшие начали сдавать. Еще пара точных ударов от Сафара и Тита — и сопротивление было сломлено. Конкуренты по «бизнесу» расползались по углам, утирая кровь и сопли, злобно шипя в нашу сторону.

— Ну шо, уроды? — тяжело дыша, сплюнул я, подходя к распростертому телу Бугра. — Как-то слабовато вам помогают, видно, не любят вас здесь!

Конечно, если бы весь барак присоединился к ним, нас просто затоптали бы.

Бугор застонал и попытался сесть. Я наступил ему на грудь.

— Лежать, падаль! Разговор есть! Где твой майдан? Говори, или я сопатку твою в обратную сторону вправлю!

Наверно, со стороны это выглядело странно — худощавый парнишка издевается над такой горой мяса и мышц. Но Тит и Сафар молча встали по бокам, и их вид не оставлял сомнений в серьезности моих намерений. Тут и Фомич подошел к нам, поигрывая уже затухшей головешкой.

— Не скажешь — мы сами найдем, — ласково проговорил он. — А тебя, мил человек, огоньком пощекочем, а там тебя уже завтра и найдут на улице.

Бугор замычал, попытался брыкнуться, но Тит придавил его к полу одной рукой.

— Под нарами… у стены… доска третья… — наконец выдавил он.

Мы быстро оттащили его в сторону. Фомич поддел ножом указанную доску. Под ней действительно оказался тайник — небольшой лаз, прикрытый тряпьем.

— А ну-ка, Изя, герой ты наш, полезай в ихний загашник! — скомандовал я.

Изя, все еще дрожа, но с загоревшимися от алчности глазами, полез в тайник. Через минуту он начал вытаскивать оттуда добычу. И мы обалдели. Кроме ожидаемого барахла: карт, табака, пары бутылей мутной сивухи, — там лежало с десяток почти новых, добротных овчинных тулупов! А еще несколько пар хороших кожаных сапог и несколько комплектов белья.

— Ох ты ж! — присвистнул Фомич. — А Бугор-то наш не прост! Это ж целый клад! И откудова у его такое богатство? Не иначе, у мотов скупил задарма!

— Каких еще мотов? — не понял я.

— А ты не знаешь? — удивился Фомич. — Мотом, сударик да соколик, прозывают арестанта, что от нужды или по дурости своей все свое казенное шмотье продает или проигрывает. Тут ведь кажному по прибытии полагается целый гардероб: две пары штанов, два халата, две пары сапог кожаных и валенки, полушубок добрый овчинный, два комплекта исподнего, рукавицы кожаные и шерстяные, шапки: летняя и зимняя! Все казенное, добротное, солдатского сукна, служить должно долго. А дурачьё это — моты — все спускают за раз — за водку или за пару карточных партий. И стоят потом, сердешные, утром на поверке либо голышом, либо в одной повязке, срам прикрывающей!

Фомич сплюнул с отвращением.

— Бывает, целая камера за ночь разденется! Начальство от такого в ярость приходит — им же потом за свой счет или из казны новую одежду для этих дурней выписывать! За порчу казенного имущества тут порют нещадно — розог по сто всыпать могут, да в карцер на хлеб и воду на пару недель засадить. Начальник тюрьмы все простить может, кроме этого, разбазаривания казенного платья. А Бугор, видать, скупал за бесценок у мотов почти новые тулупы да сапоги, а потом толкал втридорога тем, кто поумнее или побогаче. Вот на нашем гешефте и погорел, сволочь хренова!

— А чего ж нам не дали? — удивился Софрон.

— Может, и дали бы позже, а может, и нет, — пожал плечами Фомич. — Начальству виднее!

Он с довольным видом пощупал один из тулупов.

— Ну что, Подкидыш, принимай наследство! Теперь мы тут самые богатые жабы на болоте будем! И в тепле!

Я посмотрел на кучу экспроприированного добра, на побитых конкурентов, на своих товарищей, на дрожащего, но страшно довольного Изю. Да уж, весело тут у них. Бизнес по-каторжному: кто сильнее — тот и прав. И, кажется, мы только что сделали серьезную заявку на лидерство.

Ага-ага, только бы теперь камнем по голове ночью не получить.

— Ну что, солнышко, поговорим? — присел я возле поверженного бугая.

— Да о чем с ним таки теперь говорить? — хмыкнул Изя.

А я размышлял, что делать. Забрать все или только половину? Попытаться наладить, так сказать, контакт и уйти от будущих неприятностей или давить их по полной? Силу здесь уважают, а вот тупость и трусость нет, ну, наглых сильно тоже не любят. Вот только и крысу не стоит в угол загонять.

— Значит так, за глупость твою, мы это все, — указал я на гору хлама, — забираем себе. В бараке была тишина, и кажется, мои слова ловили все, даже мыши под половыми досками. — Наверняка у тебя есть еще ухоронки и должники.

От последних моих слов Бугор заметно вздрогнул.

— Есть! Надо бы все это найти и таки забрать! — Изя тут же влез в разговор со своим ценным мнением.

— Никшни, — пихнул его в бок Фомич.

— Так вот, мы люди с пониманием. Нам здесь еще долго куковать, как и тебе. Потому решаем, ты можешь дальше продолжать, мы мешать не будем, но и ты в наши дела не лезешь! Уговор? — И я протянул ему руку.

Бугор смотрел на меня исподлобья и пару десяток секунд размышлял.

— Уговор. — И он пожал мою руку.

— Вот и славно, — улыбнулся я, подымаясь. — Изя, забирай хабар!

И наш еврей уже без тени грусти с энтузиазмом принялся перетаскивать экспроприированное добро к нам под нары.

— Нельзя все так оставлять, сопрут ночью, — задумчиво протянул Софрон, оглядывая наше богатство.

— Надо перепрятать понадежнее, — прошамкал Фомич, наблюдая, как Изя запихивает под нары очередной узел.

— Тулупы и сапоги себе оставим, сменим рванье, — решил я. — А вот остальное… Водку, карты, табак… куда девать, чтобы не нашли при осмотре и, главное, чтобы свои же не растащили?

— Я за бараками камень видел большой, — предложил Тит. — Ежели под ним ямку выкопать… может, и ухоронка выйдет?

— Рисково, — покачал головой Фомич. — Найдут. Тут все все знают.

Тут в голове моей сама собою начала складываться идея.

— А барчука нашего где поселили? Левицкого? — спросил я.

— Так вестимо где — при конторе! — хмыкнул Фомич. — Фатеру дали, все чинно-благородно. Известное дело, ихнеблагородие не нам чета!

— Вот! Попробую с ним сговориться. У него товар и спрячем. Туда соваться дураков нет. А мелочевку — карты, кости — тут оставим. — Я глянул на Изю, который тут же энергично закивал.

— Я поглядел, как у Бугра майдан устроен под нарами — так же сделаем! Никто и не найдет! Шоб я так жил!

— Да и не полезут к нам сегодня, — усмехнулся Фомич. — Мы им ужо воспитательную работу провели.

Решено — надо идти к Левицкому. Снова пришлось подмазать охранника у дверей барака — копейка за выход, копейка за вход. Бизнес, ничего личного. Проводили меня до небольшой пристройки рядом с конторой, где обитал наш аристократ. Постучал.

— Войдите!

Я шагнул внутрь. Каморка Левицкого после нашего барака казалась почти дворцом: топчан с подобием матраса, небольшой стол, стул и даже окно, хоть и с решеткой. Сам корнет сидел за столом при свете свечи и что-то писал. Увидев меня, он удивленно поднял бровь. Одет он был все в тот же свой тулуп — казенный, конечно, но явно получше той рвани, что выдали нам изначально. Однако до трофейных, отнятых у Бугра, ему было далеко.

— Серж? Что-то случилось? — спросил он, откладывая перо.

— Случилось, Владимир Сергеевич, — кивнул я, оглядываясь на дверь, за которой маячил охранник. — Маленькое происшествие в бараке. Впрочем, с положительным для нас исходом.

И я вкратце, без лишних кровавых подробностей, описал нашу «дружескую дискуссию» с артелью Бугра и ее финансовые результаты, особо отметив дюжину отличных тулупов.

— Понимаете, — продолжал я, — хранить такое добро в нашем бараке — все равно что мед перед пчелами оставить. Сопрут в первую же ночь — или свои же, или при обыске. Нам бы место понадежнее… Я подумал, может, у вас найдется уголок? За беспокойство мы, само собой…

Левицкий слушал внимательно, слегка нахмурившись. Видно было, что перспектива превращать свою каморку в склад контрабанды его не слишком радовала.

— Понимаю, — произнес он наконец. — Ситуация… гм… деликатная. И опасная. Но вы правы, в бараке это хранить нельзя.

Тут мой взгляд снова упал на его тулуп. Неплохой, но потертый. А наши трофеи — почти новые, овчина густая, теплые…

— Владимир Сергеевич, — сказал я как можно непринужденнее. — Мы тут, так сказать, разжились… гардеробом. А у вас тулупчик, смотрю, уже… бывалый. Негоже дворянину, пусть и на каторге, в обносках ходить. Возьмите себе один из тех, что мы у Бугра… позаимствовали. От чистого сердца! Теплый, почти новый. Вам нужнее будет. Да и нам спокойнее, если у вас будет вещь, которая и греет, и глаз радует.

Я ожидал удивления, может быть, отказа из принципа. Но Левицкий посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, потом на свой тулуп, потом снова на меня. В его глазах мелькнуло что-то сложное — смесь удивления, брезгливости к ситуации и… чисто человеческого желания получить хорошую вещь. Каторга ломает не только судьбы, но и принципы.

— Это… щедро, Серж, — медленно проговорил он. — Неожиданно! Учитывая, гм, происхождение этих вещей….

— Происхождение у них теперь одно — они наши, — усмехнулся я. — А скоро один будет ваш. Считайте, первый дивиденд от нашего… знакомства.

Он помолчал еще немного, потом криво усмехнулся.

— Что ж… В моем положении отказываться от теплой одежды — глупость. Спасибо. Я приму. И… да, думаю, место для вашего… товара… найдется! Под топчаном есть пространство. Охрана ко мне без нужды не суется, но и дверь закрывается на замок. Заносите ночью, когда будет смена караула. Постарайтесь незаметно.

— Будет сделано, ваше благородие! — кивнул я, чувствуя облегчение. — И спасибо!

— Не стоит, Серж, — вздохнул он. — Мы тут все в одной лодке. Просто у кого-то каюта чуть получше… да и то временно.

Я вышел от него с двойственным чувством. С одной стороны, проблема хранения решена. С другой — я только что втянул в наши мутные дела дворянина, подарив ему краденый тулуп. Альянсы на каторге строятся на странных вещах. Но главное — наш гешефт получил надежный тыл. И теплый тулуп для нового союзника.

Вернувшись в барак, я передал благую весть нашей «коммерческой дирекции».

— Ну, слава тебе Господи! — просиял Изя. — А то я уже думал, придется спать на мешках, шоб не сперли!

— Спать на водке? Оригинально, — съязвил я. — Не всякий может на ней так запросто заснуть…

— Ладно, будя. Ты, Подкидыш, — голова! — одобрительно хмыкнул Фомич — С барчуком сговорился — это дело. Теперь главное — все перепрятать.

Операция была назначена на глубокую ночь, аккурат под смену караула. План, как и все удачные идеи, был гениален и прост: пока старый караул уже клюет носом, а новый еще не вошел во вкус службы, прошмыгнуть с основным «капиталом» к Левицкому. Мелочевку: карты, кости, табак — Изя уже рассовал по разным щелям под нашими нарами, устроив там филиал склада Бугра.

Дождавшись нужного часа, когда барак погрузился в симфонию храпа, кашля и бормотания во сне, мы приступили. Я, Тит и Сафар — ударная группа доставки. Фомич — на стреме у двери. Изя — главный по логистике и панике, метался рядом, шипел и чуть не плакал от волнения.

— Тише, тише, шоб ви так крались к чужим женам! — шептал он, когда Тит случайно задел сапогом чью-то спящую ногу. — Ой-вэй, да тише же! Зачем нам эти беды на наш тухес?

Мы вытащили тяжелые свертки с тулупами и сапогами, водкой и всем остальным. Задача — пронести их через весь барак мимо спящих и не очень арестантов, многие из которых наверняка не отказались бы от такого добра. Шли на цыпочках, как балерины Мариинского театру. Тит нес львиную долю, легко взвалив на плечо пару тугих тюков. Мы с Сафаром тащили остальное.

У двери Фомич дал знак — «чисто». Тут снова пришлось «позолотить ручку» сонному охраннику, который сделал вид, что крепко спит и ничего не видит. Выскользнули во двор. Морозный воздух обжег легкие. Луна, как фонарь надзирателя, холодно освещала тюремный двор. Перебежками, стараясь держаться в тени строений, добрались до пристройки Левицкого.

Тихонько постучали. Дверь приоткрылась, показалось бледное лицо корнета. Вид у него был такой, будто он ждал не нас, а как минимум начальника Третьего отделения с ордером на расстрел.

— Быстрее! — прошипел он, украдкой оглядываясь по сторонам.

Мы ввалились внутрь, затаскивая наше богатство. Каморка Левицкого тут же превратилась в склад меховых изделий.

— Под топчан! Живо! — шепотом скомандовал я.

Начали запихивать тюки под низкое ложе Левицкого. Места оказалось не так много. Пришлось утрамбовывать.

— Ой, помнутся же! — причитал Изя, пытаясь аккуратно уложить тулупы. — Никакого виду не будет!

— Заткнись, Изя! — прошипел я. — Главное — спрятать!

Левицкий стоял рядом, нервно теребя ворот своей рубашки, и смотрел на все это с выражением мученика. На его лице читалось: «Во что я ввязался⁈» — но отступать было поздно.

Наконец, все было утрамбовано. Сверху забросали каким-то тряпьем, что валялось у Левицкого в углу. Выглядело подозрительно, но лучше, чем ничего.

— Все! — выдохнул я. — Спасибо, Владимир Сергеевич! С нас причитается!

— Идите уже! — махнул рукой Левицкий, желая только одного — чтобы мы поскорее исчезли вместе с запахом барака и нашими проблемами.

Мы так же незаметно вернулись обратно. Охранник у дверей получил свою вторую копейку и снова «крепко уснул». Рухнули на нары.

— Ну вот, — удовлетворенно прошептал Изя, — теперь все в надежном месте! Прямо как в английском банке!

Никто ничего не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Наш маленький гешефт получил свой первый «оффшорный счет» в каморке у дворянина. Каторга — место удивительных финансовых схем.

Мне же не спалось: несмотря наполненный событиями на вечер, в голове все еще крутилась мысль о побеге и свободе.

Может, хоть у Фомича, хлебнувшего этой каторжной баланды сполна, есть мысли на этот счет?

Старый арестант как раз дремал у очага, помешивая деревянной ложкой булькающее варево.

— Слышь, Фомич, — тихонько спросил я, пихнув его локтем.

— Ну? — приоткрыл он глаз.

— Ты ведь бывалый… Расскажи, как в прошлый-то раз сбежал? Отсюда ведь, говорят, не уйти — только на тот свет и отправляются.

Фомич посмотрел на меня с удивлением, потом — с тревогой.

— Э-э-э-э-э, о чем ты, Подкидыш, заговорил-то… И думать не моги! — Он понизил голос. — Энто дело рисковое, гиблое! Особенно сейчас! Осень на дворе, скоро зима лютая ударит. Побег — это надо весной делать, когда тепло, солнышко светит, травка зеленеет, птички поют или лучше летом… А сейчас — верная смерть! Замерзнешь в тайге, как цуцик!

— Да я не сейчас, я так… интересуюсь, — слукавил я. — Вот решился кто, убег… А дальше что? Жрать-то что? Кору глодать?

Фомич надолго замолчал, уставившись в огонь. Его морщинистое лицо стало непроницаемым, а в глазах мелькнули какие-то тени — воспоминания, которые он явно не спешил вытаскивать на свет божий.

— По-разному люди пробавляются, — наконец глухо произнес он, задумчиво помешивая ложкой наш «деликатес». — Ох, по-разному, сударик да соколик… Иной раз идет беглый по тайге куда глаза глядят, жрать хочет — аж в животе урчит. А как завидит дымок меж деревьев — так и ломится туда со всех ног. На заимку набредет — там старатель одинокий или кержак какой… ну и нападет, как зверь. А там уж — бог весть, чья возьмет! Кому повезет — тот и сыт будет… и одет.

Он снова замолчал, а потом добавил еще тише, с какой-то жуткой усмешкой:

— А иной раз — идут парой. Один — молодой да глупый, думает, вдвоем веселее. А второй — матерый волчара, ушлый. Идут день, идут два… А потом ночью, когда молодой-то спит крепко, матерый ему горло перережет… да с того всю дорогу и кормится потом… Человечинка-то, говорят, дюже вкусная…

Он снова умолк. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Каннибализм как способ выживания? Как-то не вдохновляет!

— Так-то, сударик да соколик, — подытожил Фомич, так и не взглянув на меня. — Тут друг на друга волком глядят, тока и думают, как бы ближнего своего на… обмануть да чего урвать. Выживает сильнейший. Или хитрейший. Или подлейший.

Повисло тяжелое молчание.

Глядя искоса на смоляную, с проседью бороду старого варнака, на его спокойное, почти безмятежное лицо, я невольно подумал: интересно, а какой способ продовольствования выбрал тогда хитрожопый Викентий Фомич, когда десять лет назад рвал когти с нерчинского завода?