Изоляция

Глава 4

В себя прихожу в немаленькой комнате примерно шесть на четыре. Матовые, словно стеклянные, стены — но не прозрачные (или, наверное, прозрачные, только в одну сторону).

Руки и ноги зафиксированы специальными зажимами кресла, которое напоминает электрический стул из кинематографа того мира.

— Назовите себя. Полное имя, дата и место рождения? Каким образом попали в содружество федераций?

На противоположной от меня стороне стола сидит старший смены местных пограничников. Он же и задаёт вопросы.

Интересно, у них тут что, царство универсальности? Тип из наряда по проверке документов уполномочен и на дознание?

Впрочем, я не юрист. Мало ли, как оно положено.

И что ему ответить на всё это? Пока был без сознания, с местной памятью лучше не стало.

— Я затрудняюсь ответить на ваши вопросы, но не злонамеренно. Пожалуйста, подскажите, у вас есть аппаратная возможность проверить, правду ли я говорю?

Из-за спины доносится едва уловимый шорох (мы здесь не одни? Предсказуемо).

За спиной спрашивающего, проморгавшись, обнаруживаю: не обращая ни на кого внимания, что-то листает в планшете такая докторша, что мысли сами сворачивают куда-то не туда. Или это не врач, а кто-то иная? А белый халат — только реквизит?

— Спрашиваю, чтобы понять, как мне лучше вас убедить, — отвечаю на вопрос, который он только что не успел задать (хотя и очень хотел, судя по его лицу).

— Убедить нас в чём? — из-за моей спины таки выходит ещё один человек, на сей раз одетый в гражданское.

— В том, что я ничего не злоумышляю. Ничего не нарушал, по крайней мере осознанно и в здравом уме и твёрдой памяти. И действительно не помню, что я делал и кем был до того момента, как пришёл в себя в очереди к нему, — указываю глазами на пограничника. — Если я буду доказывать всё это на словах, боюсь, мы с вами никогда не расстанемся.

— Почему? — к паре присоединяется третий.

На этом надета та самая снаряга космонавта. Хозяин подобной приложил меня в спину. Интересно, не тот ли тип?

— Потому что я бы на вашем месте не поверил. Но я-то знаю, что говорю правду. Вот и пытаюсь найти способ это доказать.

Штатский и пограничник переглядываются (хотя на самом деле, конечно, первый — никакой не штатский).

— Вы собирались пересечь границу незаконно? — это старший смены погранконтроля.

— Ещё раз. Клянусь: я не помню, как я тут оказался. Даже не помню, кто я есть. Я понимаю, что у некоторых сотрудников некоторых организаций может возникнуть вполне естественное желание повесить на такого удобного человека все свои нерешенные проблемы, — перевожу дыхание, поскольку дурнота никуда не делась.

Заодно старательно всматриваюсь в нюансы мимики каждого из троицы, надеюсь, незаметно.

В воздухе висит что-то недосказанное. Абсолютно искренне предлагаю:

— Если я действительно в чём-то виновен, пожалуйста, предъявите обвинение?

— Жажда конкретики? — с нечитаемыми эмоциями роняет пограничник.

— Конечно. Чёткая ясность — всегда плюс.

Не хотелось бы верить, что в таком очаровательном месте с парящими в воздухе экранами не работает самая банальная презумпция невиновности. И доказывать тут нужно не вину, а ту самую невиновность.

«Космонавт» тоже порывается что-то сказать, но штатский останавливает его поднятой ладонью:

— Пусть скажет всё. — Затем поворачивается ко мне. — Что-то ещё?

— Как у нас насчёт медицины? — без проблем выдерживаю его взгляд.

Возможно, потому, что просто не понимаю, чего здесь надо бояться.

— А на что жалуемся? — он подчёркнуто спокоен и корректен.

Модель в белом халате, что интересно, остаётся безучастной к теме. Не к месту, но любопытно: кто она такая? И что тут делает?

— Не помню, кто я и где. Не представляю, кто вы. Имею интуитивное ощущение, что по медицине это не норма. Кстати! — в голове всплывает деталь с прошлой работы. — У нас есть доступ к средней руки специалисту с э-э-гэ?!

— Зачем? — кажется, стратегической инициативой здесь безраздельно владеет штатский.

— На энцефалограмме же видно, когда человек врёт.

Теперь уже все трое очень странно переглядываются, а я добавляю:

— Я не врач, но любой невропатолог подтвердит: когда кто-то говорит неправду, или не говорит правду, у него задействовуются совсем другие участки коры. Просто опрос под энцефалограф — тот ещё геморрой. Зато технически, насколько знаю, процедура должна признаваться даже в суде.

— На предмет чего признаваться? — уточняет местный пограничник либо его аналог.

Не похоже, что он очень рад либо оптимистичен.

Интересно, я сейчас на правильном пути?

— На предмет достоверности. Не знаю деталей, но при определённых условиях суд принимает подобное экспертное заключение, как доказательство правдивости. — Чистая правда.

По крайней мере, правда там, откуда я родом. Суд, конечно, не самый обычный; да и разбирательство должно происходить по весьма определенному поводу (и с подключением департамента внутренней безопасности) — но принцип есть принцип.

— Откуда такая уверенность? — снова штатский.

— Сомнение автоматически трактуется в пользу обвиняемого. Господа, мне уже понятно по вашим лицам, что настало время сделать вам то самое предложение.

Все трое, не стесняясь, слегка подаются вперёд.

Становится понятным, что имеет место самая обычная рутина, а никакое ни серьёзное разбирательство. Если бы ещё не фиксаторы и это кресло.

С другой стороны, чёрт его знает, чем этот антураж продиктован.

— Давайте прекратим ломать комедию. Мы с вами неплохо представляем примерные границы конца ваших полномочий и начала моих прав. Не могу загнуть пальцы, пожалуйста, считайте за меня. Первое. Моё требование срочно пригласить сюда дежурного прокурора: каким образом его оформляем, чтобы ваш отказ не обсуждать потом в суде? Или ведётся запись и хватает устного заявления?

Да. Попал. Понятно по их лицам.

Миры разные, а процессуальные правила весьма похожи.

— Второе. Вместе с подписанием протокола моего опроса автоматически поднимается вопрос моей дееспособности, — продолжаю. — Более того. Я буду всеми доступными способами требовать освидетельствования, поскольку легко докажу: дееспособным не являюсь. Соответственно, опрашивать сейчас вы должны не меня, а моего законного представителя.

Штатский явно лучше прочих ориентируется, как и владеет мимикой. Правда, его взгляд ничего и не пытается скрыть: смесь недовольства и раздражения.

— Ну это как собаку вместо её хозяина расспрашивать, — поясняю персонально для напрягшегося космонавта. — Если мне не верите вы, посмотрим, что скажет первый попавшийся невропатолог. Либо психиатр. Уже молчу о процедуре назначения мне того законного представителя.

— Умный? — приложивший меня в спину (кажется, это всё-таки он) здорово занервничал.

Какая-то смутная картинка наконец начинает формироваться на задворках сознания, но сейчас не до неё: нужно дожимать момент. Чувствую интуитивно.

Отдельным бальзамом на душу становится всё более и более задумчивая физиономия штатского: он стремительно теряет задор и откровенно погружается в оценку перспектив.

— Третье, — не даю астронавту развить мысль. Кстати, кажется, предполагаю его мотивы. — Ваше обвинение. В чём вы меня обвиняете? Вы же не планируете высасывать из пальца?

Запись явно ведётся, пусть будет. Хуже точно не станет, даже если возможна редактура.

— Всё?

— Почти. Есть и альтернатива, — прикрываю веки, борясь с головокружением.

— Какая? — местный опер (ну а кто ещё может явиться на такой разговор в гражданке?) имитирует вежливое любопытство.

— Вам нужно меня закопать. В прямом смысле, потому что если иное, то каждый из трёх пунктов обязательно всплывёт. Дежурный прокурор, медицинское освидетельствование, официальное обвинение.

Если бы я чувствовал себя чуть лучше, завернул бы сейчас что-нибудь искромётное на тему худого мира и доброй ссоры.

Моя логика: если бы закона здесь не было вообще, меня бы сейчас никто ни о чём не спрашивал. Особенно втроём, выступая в роли лебедя, рака и щуки.

Если же наш диалог имеет место, значит, права и обязанности обеих сторон в нём имеют чёткие процессуальные границы. Просто служивые очень редко стараются донести их объективно до тех, кто обычно находится на моём текущем месте.

Аман с разрешения шефа участвовал в беседе в роли слушателя: тот по просьбе выделил ему аудиоканал.

Благодаря новому нейро-концентратору у сержанта получалось и работать параллельно, и вполуха следить за происходящим в опросной.

На каком-то этапе слова ударившегося головой в пол типа вызвали чувства, близкие к зубной боли: прозвучало что-то до рези знакомое.

Сотрудник миграции торопливо захлопнул окошко капсулы после последнего пассажира: до следующего рейса почти час, можно сделать перерыв.

«Вам нужно меня закопать. Потому что если иное, то каждый из трёх пунктов обязательно всплывёт».

Аман захлопнул двери стакана на замок и быстро пошёл по коридору. Дойдя до места общения своих с задержанным, он без стука вошёл и без предисловия обратился к непосредственному начальнику:

— Мы его по списку не проверили.

Командир задумчиво поднял подбородок и свёл глаза на переносице:

— Да. Но он и не просил, — кивок в сторону зафиксированного. — Это же делается по требованию.

— Будет хуже, если он не просил, но мог. А мы этого не сделали. — Сержант был уверен, что поступает сейчас правильно.

— Эй, мы же договорились! — смежник, потерявший сегодня половину суточного оклада, вполне ожидаемо занервничал.

Старший смены миграционки, не обращая внимания на полицейского, кивнул, поднялся и молча вышел.

Чтобы вернуться быстрее чем через минуту с переносным сканером, подключённым к закрытой части базы:

— Будьте любезны!

Работать с чужой ладонью в фиксаторе неудобно, но начальство справилось.

Руки Амана были свободны, потому он первый запустил сверку через личный интерфейс концентратора. Чтобы с тщательно скрываемым торжеством в голосе объявить вслух через пару секунд:

— Есть совпадение.

Дознаватель от полиции вопросительно и изогнул бровь:

— Какое? Кто он?

— Общий список для зелёного коридора. Категория «армия», биометрия есть в их части базы. Подкатегории «вооружённые силы, вспомогательный персонал». — Сержант миграционной службы добросовестно дочитал с виртуального листа. — Претендент на объявленную квоту в тридцать тысяч, движется из девятого сектора. Может следовать стандартными маршрутами эвакуации, оговоренными министерством обороны. В том числе — гражданскими авиарейсами, минуя общие пункты контроля границы в аэропортах. Контролю на них не подлежит.

— Тьху ты, — старший смены на границе весело сплюнул прямо на пол, после чего обратился к задержанному. — А какого чёрта ты в общую очередь полез? И вообще в здание аэропорта?!

— А куда надо было идти? — вежливо спросил сидящий в кресле мужик.

Казалось, скованные руки и ноги его нимало не беспокоят.

— На лётном поле, как только вышел, зачем в общий автобус полез? — продолжал недоумевать командир, не обращая внимания на злящихся смежников. — Там же рядом стоял армейский транспорт. Он как раз для таких, как ты. Почему ты к ним не пошёл?

— Я действительно не помню, кто я. Я вас не обманываю. Если мы что-то выяснили, возможно, освободите хотя бы руки? — тип смешно пошевелил пальцами рук.

В принципе, под фиксацией можно ещё только глазами хлопать, машинально пронеслось в голове у Амана. А смежник попал: нарушение есть в автоматическом рапорте, значит, будут и санкции. И отменить их не выйдет: транзит личного состава министерства обороны по административке не закроешь. Во всяком случае, по беспределу, как хотели сделать сейчас.

Ну либо надо сидеть в кресле министра внутренних дел сектора. Тогда да, тогда можно попытаться; но министром не грозит стать никому из присутствующих.

Последнее Аман сказал вслух перед тем, как лично разблокировать фиксаторы и обратиться уже к задержанному:

— Пограничная служба сектора приносит вам извинения за доставленные неудобства. В случае, если имеете претензии, можете подать их в текущий момент в формате личного обращения через искин. Ведётся запись происходящего. — Сержант в интерфейсе через концентратор дисциплинировано снял ограничения, выставленные полицейскими. — Я с МО воевать не нанимался, — пояснил он недовольному смежнику.