Иуда

Глава 9

Орден Иисуса с первого дня своего существования подтверждал давно известную истину: имеющий глаза — увидит, имеющий уши — услышит. Именно они после фактической оккупации значительной части Польши взяли на себя роль разведки для короля шведов.

Была лишь одна загвоздка: король шведов не желал прислушиваться к мнению каких-то католиков. Иезуиты могли заваливать его письмами с ценнейшими сведениями о численности русских и саксонских войск, об их перемещении и путях снабжения, но король-лютеранин их просто не читал. Потому было принято решение прекратить портить бумагу, сосредоточившись на сборе сведений для собственного ордена. Если Карл Шведский желает быть слепцом — горе ему.

Однако отец Адам, в отличие от своих братьев по ордену, вполне сознательно принёс присягу шведскому монарху. Знали ли об этом прочие иезуиты? Кто-то наверняка знал, но пока фортуна сопутствует шведам, руководству ордена не сообщат. Зачем? Иезуиты славились ещё и тем, что всегда вовремя оказывались на нужной стороне — благодаря таким вот наполовину секретным действиям, вроде тех, что предпринимали некоторые польские братья. Лютеранское исповедание шведов этому нисколько не мешало. Напротив: чем сильнее одни еретики — лютеране — сцепятся с другими — православными, чем сильнее обескровят друг друга, тем лучше для святой матери церкви.

Ad majorem Dei gloriam — к вящей славе Господней. Для торжества единственной истинной церкви годятся любые способы. В конце концов, любой, кто не принадлежит к оной, обречён на погибель своей души, а значит, не вполне человек. А о каком христианском милосердии может идти речь, если дело касается двуногого скота?

Отец Адам сидел в крошечном селении в половине дня пути от Батурина — и последними словами костерил этих схизматиков. Ладно — гетман. Хоть он и тайно перешёл в истинную веру, но доверия к нему нет: слишком часто продавал и предавал. Но сейчас в гетманской столице находится этот проклятый Меншиков, да не один, а с тремя регулярными полками. И пока приближённый царя-схизматика сидит там, отец Адам не может без серьёзного риска сунуться в город.

А ведь король шведов ждёт — оформленной документально присяги гетмана, подтверждения готовности принять армию, подкреплений. Как это всё провернуть в присутствии Меншикова? А тут ещё верный человек, побывавший в Батурине, сообщил свежую новость: гетман заболел. Возможно, это притворная болезнь, кто его знает, но вполне может быть и настоящая… Как же быть?

Лучше всего было бы встретиться с канцлером гетмана — Орликом. Тоже верный сын матери церкви, куда моложе и прагматичнее… Не лучше ли было бы иметь дело с ним? Конечно же, не в обход Мазепы — это грозило расколом в казачьей верхушке и междоусобицей. Пока Малороссия нужна королю Карлу как база, там должно быть относительно спокойно. Однако на тот случай, если фортуна всё же оставит шведов, стоит устроить здесь большую драку — чтобы царю было чем заняться в ближайшие несколько лет. Сгодится и междоусобица… Но что же делать прямо сейчас, когда королю нужны припасы?

Может быть, пустить слух, будто шведы идут сюда ускоренным маршем? Это вынудит Меншикова покинуть Батурин, а гетмана — действовать. Но это сработает, если русские не следят за ситуацией. А если следят, и Меншикову доложат, что никто сюда ускоренным маршем не идёт? Он сразу поймёт, что кто-то поблизости действует против русских, и может засесть в крепости со своими полками. Нет, нужно предпринять иное, не столь рискованное…

Немного подумав, отец Адам достал лист бумаги, придвинул письменный прибор и принялся составлять послание. Верный человек доставит бумаги по адресу, что бы ни случилось.

Если ложный марш шведов к Батурину не сработает, то наверняка сработает настоящий. Всё зависит от того, какие слова употребить и на кого при том сослаться. А гетманская печать… В конце концов, документ важнее человека. Гетман давно выражал согласие, станет ли он возражать, ежели документ будет подписан без его личного присутствия, будет ли опротестовывать? Станет ли король Карл тщательно присматриваться, что там оттиснуто на цветном воске?..

В какой-то момент я засёк, что больше не вижу в своём окружении одного джуры и двух сердюков. А ведь раньше они торчали при мне почти круглосуточно, крайне редко выпуская из поля зрения. Про одного Иван Степаныч точно знал, что тот — человек иезуитов. На кого работали двое других, он не ведал, но я предполагал, что точно не на друзей. Да и были ли у Мазепы друзья? Может, когда-то и были, да только он их всех засунул подальше. Кого в не столь отдалённые места, а кого и на эшафот.

Иван Степаныч давно осознал, что я упрям, как ишак Ходжи Насреддина, и переубедить меня сладкими речами не получится. Потому он сменил тактику и начал всяко пугать. Мол, долго ли сможешь водить всех за нос? А что, мол, будет, когда истина откроется? Я мысленно посмеивался. Возражать не возражал, но в дискуссию на эти темы не вступал. Просто делал своё дело.

Я давно осознал, что иду по минному полю. Один неверный шаг — и «не повезло», как сапёру, в первый и последний раз в жизни. Причём, спасибо за это я должен сказать Ивану Степанычу, который эти самые мины либо сам заботливо раскладывал, либо тщательно взлелеял тех, кто с огромным удовольствием копал под гетмана целые сапёрные галереи. Казацкая старшина и раньше не отличалась дружелюбием с ближнему своему, а сейчас, когда Мазепа её основательно «причесал под себя», и вовсе превратилась в банку с пауками. Вот Ивана Сирка он боялся. И Петра боится. Карла, кстати, тоже сильно опасается, и пытается заразить меня своей коллекцией фобий. Но больше всего на свете он боится… Да, вы угадали — своего ближайшего окружения. Того самого, прошедшего все возможные проверки на лояльность.

«Да пошёл ты к чёртовой бабушке со своими страхами! — наконец я не выдержал и высказался „на всю катушку“. — Сам развёл гадюшник, теперь страхами своими пугаешь! Сиди где сидишь и молчи в тряпочку!»

«А не то? — насмешливо поинтересовался Иван Степаныч. — Что ты можешь мне сделать?»

«Если не хочешь узнать — не высовывайся».

Нам с ним действительно полегчало, лекарства немцев подействовали. Хоть врачи и предупреждали, чтобы я не дёргался и хотя бы несколько дней провёл в постели, всё же я решил сползти с кровати. Позвал джуру и велел нести одеяния: некогда, мол, валяться, дел по горло… Я блефовал, отчаянно и нагло. Единственное, что реально мог сделать гетману — это довести его до гибели, геройской или позорной, не суть важно. И есть у меня подозрение, что Мазепа об этом догадывался. Только отсутствие стопроцентной уверенности, что мне от него никак не избавиться, заставляло его умолкать, когда я взрывался от гнева и начинал ругаться. Думаю, рано или поздно он всё поймёт, не дурак ведь. А может, и начнёт делать попытки перехватить контроль. Это не та личность, которая за здорово живёшь уступит собственное тело, я обязан быть настороже.

Мальчишка набрался храбрости и несмело пожурил старика-гетмана за то, что тот себя не бережёт.

— Не для кого мне себя беречь, сынку, — со вздохом сказал я. — А дела не ждут… Что князь?

— Велел сказать ему, когда ты встать изволишь, — ответил джура. — Ещё велел спросить тебя, пане гетман, когда тебе угодно будет его видеть.

— Сей час и угодно, — я довольно достоверно изобразил усталое недовольство. — Зови князя. Чем скорее поговорим, тем скорее он уедет…

Джура тоже наверняка кому-то стучит, я уверен в этом свято — потому что в том же самом уверен и Иван Степаныч, который всю эту публику знает как облупленную. А я не должен выбиваться из роли — до поры, до времени.

На сей раз Алексашка вырядился по-походному — в кафтан военного покроя. Собственно, он и сам понимал, что загостился и пора бы держать курс на Петра Алексеевича. У него там на горизонте намечается сражение при Лесной, которое окончательно вынудит Карла к развороту на юга. И он явно что-то задумал относительно меня. Что-то, чего не ждут ни поляки, ни шведы, и чего наверняка не было в нашей истории.

— Доброго здоровья тебе, гетман, — войдя в горницу, он снял шляпу и изобразил учтивый поклон. — Лекари расстарались, за то их вознагражу… Не оставишь ли при своей персоне кого из них?

— Ежели будет твоя милость, то и оставлю, — согласно кивнул я, отлично понимая, кому будут стучать те немцы. — И деньгами их не обижу, люди знающие… А ты никак в дорогу собрался?

— Я ведь тебя токмо проведать прибыл, а не нахлебником сидеть, — заулыбался Меншиков. — Пора мне, государь ждёт. Только вчера письмо от него получил: пишет Пётр Алексеевич, чтоб я при первом же случае возвращался… А ты, гетман, не рано ли на ноги поднялся? В твои-то годы…

— Мои годы все при мне, княже, — кисло усмехнулся я, потирая грудь против сердца: стенокардию купировали, но неприятные ощущения остались. — Чем далее, тем их больше станет. А дела не ждут. Даст Бог, управлюсь со сбором провианта, а там кого из молодых на своё место прочить стану. Пора и на покой.

В присутствии посторонних мы не могли открыто обсудить свой хитрый план, но Меншиков — калач тёртый, всё понимал с полуслова.

— Пилипа дождись, княже, цидулу с дороги прислал, будто завтра поутру в Батурине будет, — добавил я со значением. — Рекомендации от меня наилучшие, как бы он твоей правой рукою не сделался вскоре. И государю бы ты его представил. Полезнейший будет человек при нём. И кто знает, может, Пётр Алексеевич пожелает видеть его гетманом после меня.

Знавший подноготную вопроса, Иван Степаныч принялся беззвучно костерить меня последними словами, но я уже научился отстраняться от потока его сознания. Я же сейчас фактически сдал Орлика с потрохами. И не исключено, что Пилипу предстоит испытать на себе судьбу Кочубея — ту самую, от которой я Василя избавил. Уж кто, кто, а Орлик постарается при ставке государевой развернуться во всю ширь своей души. И переписку свою не оставит. Молод ещё, чтобы конспирацию соблюдать как положено, не научен горьким опытом.

И как изменится от этого ситуация в целом? Может, такое изменение и малость для истории, но лично для меня удаление Орлика — жирный плюс. Убрав его из окружения и перекинув в свиту Меншикова, я доставлю, конечно, немало головной боли Петру. Зато без «смотрящего» от иезуитов старшина начнёт склоняться ко мне. А уж я знаю, что им теперь говорить. Особенно если Алексашка поступит так, как должен.

— Доброе дело делаешь, гетман — и впрямь пусть сей молодец при государе опыта наберётся, да как время придёт — уж прости — вернётся в Батурин за булавою, — судя по мимике, так и есть, Меншиков понял меня правильно. — Да нехорошо такие знатные подарки брать, не отдарившись. Приметил я, будто казаков при тебе немного. Ежели Каролус явится, тебе и встретить его нечем будет… Пусть один из пехотных полков в Батурине встанет, на защиту тебе, обывателям и в подмогу казакам.

— Старшина ворчать станет, — произнёс я.

— Чтоб старшине не ворчать, ей бы полки свои из куреней по зову гетмана скорее собирать, — напомнил Алексашка. — Ныне в Батурине провиантские магазины богатые, а кто их оберегает?.. То-то же. Покуда казаки не явятся, посидят здесь мои молодцы. Всё тебе спокойнее, гетман.

— Добро, княже, благодарствую за ласку, — я тоже дал понять, что в отдельной расшифровке сего манёвра не нуждаюсь. Один полк — немного, но если с умом за дело взяться, то кое-что интересное получится выкрутить. Особенно после Лесной.

…Мы расстались весьма довольными жизнью. Алексашка — тем, что фактически посадил меня за караул. Я — тем, что убрал от себя опасного человека и спрятался за штыки царских солдат. Вот теперь можно и за старшину приниматься. Пусть иезуит везёт золото, начну скупать их лояльность оптом и в розницу.

Если бы я знал, что гонец с грамотой, подписанной якобы мною собственноручно, уже едет к Карлу, то не был бы так благодушен. Точно так же я не знал, что иезуит не приедет. Но тогда я строил далеко идущие планы…