Иуда

Глава 17

Всё подтверждалось.

Что именно стряслось, одному Богу ведомо, однако на месте гетмана явственно сидит кто-то иной. Не самозванец, точно: те, кто знал Ивана Степановича ранее, уверяют, что это он, а не другая персона. И всё же… «Словно подменили», — сказал Кочубей, и Пётр Алексеевич вынужден был с ним согласиться.

Ещё можно было поверить, что Мазепа мог испугаться Божьего гнева и отречься от былых интриг в пользу правого дела. Но гетман никогда — никогда! — не признавал своих ошибок, тем более, прилюдно. А тот, кто сейчас действует его именем, мало того, что в грехах своих покаялся, так ещё и иезуитских конфидентов разными способами от себя отдалил. Да и оборона Полтавы за свой кошт…

Это не Мазепа. Но тогда вставал вопрос — кто? Друг или враг? Судя по его действиям, точно не неприятель.

Все вопросы должна решить личная встреча. Однако государь не торопился. Армия маршировала без спешки — дороги развезло. И полки Шереметева должны были подойти со дня на день, а с ними ещё обоз провиантский да пушкарский. У Каролуса, если верить последним донесениям Алексашки, никак не менее пятидесяти тысяч войска, зато провиант на исходе и холода вот-вот вновь нагрянут.

Интересы Отечества важнее собственного любопытства. Оттого и не спешил Пётр Алексеевич, хотя более всего на свете он сейчас желал разрешить загадку с гетманом. Пять дней, от силы — семь.

И сначала надобно генеральную баталию выиграть. Его шесть десятков тысяч войска против пяти десятков тысяч шведов? Научились ли наконец его солдаты воевать как надлежит? Лесная показала, что и шведа могут бить, когда захотят.

— Орда, значит… — насупился Семён, когда я зачитал ему донесение нашей полевой разведки. — Тут одним шведам жрать нечего, а ещё татары со своими лошадьми явятся.

— Положим, часть лошадей они на мясо забьют, — сказал Скоропадский, тоже присутствовавший на совете. Как-никак, я его генеральным писарем вместо Орлика назначил. — А далее что? Татары на стену не полезут.

— Орда противу армии государя идёт, — авторитетно заметил Келин. — С татарами я не знался, однако ж они все конные, а значит собираются атаковать Петра Алексеевича на переправах или за ними. И припасы наши их привлекают, без оных им живыми в Крым не вернуться.

— Ясное дело — татары должны будут атаковать государя, не позволяя снять осаду, а сам Карл станет город штурмовать, — сказал я. — Купно они и рассчитывают нас одолеть… Соглядатаи наши пишут, будто орды под двадцать тысяч сабель будет. Ежели не рассыплются по землям гетманским в поисках ясыря, то все они скоро здесь будут.

Ещё я подумал, что, если татарва идёт в таком количестве, значит, у них там, южнее пятидесятой параллели, дождей пока нет. Или достаточно мало, чтобы конная орда могла пройти, не увязнув по уши. Но в паре дневных переходов отсюда они гарантированно попадут в полосу непролазной распутицы, а хилая осенняя «зелёнка» вообще сойдёт на нет. И тогда начнётся гонка: кто подойдёт первым — хан или царь.

— Знает ли государь о подходе орды? — спросил Келин.

— Донесение должны были переслать также и ему, — важно ответствовал Скоропадский.

— А коли что с курьером случилось? Надобно передать ещё.

— Дело говоришь, Алексей Степанович, — кивнул я, подумав о том же. — Лучших казаков пошлю, чтоб предупредить Петра Алексеевича о подходе орды.

На том и порешили. Все разошлись — кроме Келина, который, сославшись на решение некоего приватного дела, остался в комнате.

— Что сказать хотел, Алексей Степанович? — поинтересовался я, всем видом демонстрируя усталость.

— Стало мне ведомо, будто госпожа Кочубей в опасности, — негромко сказал полковник. — Надобна ли помощь моя в сём деле?

— Чем же ты мне помочь сможешь, друже? — горько усмехнулся я. — Я, старый дурень, во всём виновен. Кашу сам заварил, сам и расхлёбывать стану.

— Среди моих солдат есть довольно ловкие, чтоб госпожу Кочубей выкрасть, коли она явится в шведском лагере.

— Спасибо тебе, Алексей Степанович, — я слабо верил в возможности его солдат на поприще тайных военных операций, но шанс в один процент — это всё равно больше нуля. — Поглядим, точно ли она там явится, и ежели да, то что Карл скажет. Положимся на мой язык: постараюсь его заболтать, потяну время. А там, глядишь, и государь с армией подойдёт.

— Как вам будет угодно, гетман, однако ж сделайте милость, держите в уме моё предложение…

Кивнул. А что мне ещё оставалось делать? У него далеко не спецназ, это я знал точно. Ребята стойкие в обороне, дело своё знают, но вот точечными операциями по похищению нужных людей здесь особо не балуются. Не благородно. А значит, придётся мне включить «режим Мазепы» на всю катушку…

Короля буквально трясло от ярости.

— Вы изволили ослушаться меня! — рявкнул он, словно на провинившегося фельдфебеля.

— Ваше величество изволили высказать неудовольствие по поводу применения столь недостойных методов к знатным персонам, — льстиво улыбаясь и кланяясь, ответил бывший генеральный писарь. — Однако осмелюсь заметить, что если господин гетман и относится к ясновельможным, то означенная дама принадлежит к благородному сословию лишь отчасти, благодаря заслугам своего отца. О природном шляхетстве говорить здесь не приходится.

— Вы лжёте, — заявил король. — Не смейте более показываться мне на глаза!

— Но что делать с дамой и её свитой, ваше величество? — поинтересовался Рёншельт. — Отправить обратно?

— Насколько многочисленна её свита?

— Две служанки, ваше величество.

— Трёх женщин в лагере я как-нибудь переживу… Распорядитесь, чтобы даму устроили в отдельной палатке, со всем приличествующим её званию уважением. Письмо гетману я сам составлю, раз уж выпал такой случай… И чтобы этих двух господ не допускали ко мне — до особого распоряжения! — король не слишком-то вежливо ткнул пальцем в сторону Орлика и Чечеля…

— … Чёрт бы его взял, этого короля вместе с его принципами, — прошипел Пилип, едва солдаты ещё менее учтиво, нежели Карл, выпроводили их за пределы королевской палатки. — Еретик и безумец.

— Говори тише, Пилип, услышат.

— А и услышат — что с того? Всё равно не поймут… Ну, Дмитро, коли король не желает воздействовать на гетмана, нам самим придётся этим заняться. Я ему… Я его!.. Он у меня кровавыми слезами плакать будет! На коленях ползать и молить о смерти! Узнает он, что такое — оскорбить Пилипа Орлика!

Шведский барабанщик, оскальзываясь на обледенелой земле, подошёл под стену, простучал шамад и водрузил письмо на шляпу — словом, подал все принятые в этой эпохе сигналы, что принёс послание. Солдата впустили за ворота, даже налили пива, а покуда караульные пытались его разговорить, эпистолу передали нам — командованию крепости.

Тут было над чем подумать: Карл Двенадцатый в самых изысканных выражениях предлагал нам почетную сдачу — то есть выход гарнизона и всех желающих из числа обывателей под развернутыми знаменами, при оружии и под маршевую музыку. Обещал разрешить взять с собой столько продовольствия, сколько солдаты и мирняк смогут унести на себе, а прочее предлагал оставить в городе на складах без порчи. Взамен он брал на себя обязательства беспрепятственно пропустить колонну в любую сторону, в какую нам угодно будет выйти, а также — да, я ждал этого — вернуть мне госпожу Кочубей, которая находится при королевской ставке в качестве почетной гостьи.

Записка от Мотри, кстати, прилагалась — чтобы не было сомнений, что она действительно у него.

Я невольно поёжился, когда господа офицеры устремили на меня взгляды: мол, что скажешь, гетман?

— Как ни горьки сии слова, однако я обязан их произнести, — тут я нисколько не играл — и правда был подавлен. — О сдаче города не может быть и речи. Отдадим шведу Полтаву — война затянется, и одному Богу ведомо, скольких усилий и жизней она будет стоить. Как ни дорога мне Мотря, однако не смогу я вашими головами за её голову заплатить.

— Ежели гетману будет угодно, я и в самом деле мог бы отрядить ловких солдат в вылазку, дабы помогли они госпоже Кочубей обрести волю, — напомнил Келин.

— Погоди с этим, Алексей Степанович, — ответил я. — Сперва отвечу шведу, а там поглядим, каково он мои слова воспримет.

— Снова попытаешься его обмануть? — хмыкнул Семён.

— Раньше выходило, отчего бы теперь не попробовать? Дай мне перо и бумагу, Дацько, нынче же и ответ составлю…

«…Спешу уведомить Ваше Величество, что стены Полтавские довольно крепки, гарнизон силён и решимости полон, а провианта тако же вдосталь, чтоб мы могли в городе полный год обретаться, покуда Ваше Величество изволит нам осаду чинить. Почтём за честь с Вашим Величеством сразиться, и пусть судьба наша будет в руке Божией. Что же до госпожи Кочубей, то ежели она ваша гостья, пусть идёт куда пожелает. А ежели не отпустит её Ваше Величество, то не гостья она, а пленница, и сие есть урон для чести Вашего Величества, коего допустить никак не можно…»

Было у меня подозрение, что насчёт урона для чести Карл и сам всё прекрасно понимал. Оставалось узнать, насколько ему понравилась инициатива Орлика, и не был ли швед сам инициатором киднеппинга. Если да, то это очень плохо. А если нет, то есть шанс ещё немного потянуть время, сыграв на упомянутом уроне для чести. Примерно эти же соображения я высокому собранию и озвучил.

— Как бы не озлился Каролус… — с сомнением протянул Келин.

— А и озлится, не станет же он женщине голову с плеч снимать, — вздохнул я, чувствуя слабое, но нехорошее покалывание под лопаткой. — Я тогда гроша ломаного не дам за послушание его солдат. Ибо ежели король воровские дела творит, то войско за ним повторять начнёт. И что тогда с оным станется, Бог весть… Слыхал я, как после афронта под Лесной шведские солдаты презрели приказы командиров, забрались в обоз, выбили днища у бочек с хлебным вином и напились. Едва их в повиновение удалось ввести. А то ли ещё будет — когда с голоду животы к спине липнут… Согласны ли с письмом, господа мои? Коли согласны, то запечатаю и гонцу отдать велю.

Скоропадский предлагал значительно смягчить тон, но его никто не поддержал: это осада, а не дипломатическая переписка, куртуазии должно быть в меру. В итоге шведский барабанщик, слегка перебравший с пивом и оттого весёлый, отправился обратно, неся в кармане наш ответ. А я подозвал верного Дацька.

— Что он хоть наплёл нашим караульным? — спросил я.

— Сказали, будто швед бахвалился, что они нас с одного штурма возьмут, — хмыкнул казак.

— Они всегда бахвалятся. А что ещё сказывал?

— Более ничего не говорил.

— Значит, велено ему было рот на замке держать, иначе б проговорился… Ладно, Дацько, скажи хлопцам, чтоб глядели в оба, покуда господа полковники к отражению штурма готовятся. Орда придёт, шведы конины наедятся и полезут. А тут и людишки Пилиповы, коих я проглядел, голову и поднимут…

Ещё меня не оставляло ощущение, что где-то мы в своих расчётах крепко промахнулись. Что-то было не так, неправильно. Но что? Этого не знал ни я, ни бестелесный глас Ивана Степаныча.

Надо было, как говорили у меня на работе, «с этой мыслью переспать». А там, глядишь, и озарение придёт. Лишь бы это случилось не слишком поздно.