Иуда

Глава 14

И снова, читая письмо от гетмана, государь не верил собственным глазам. Не чудится ли ему то? Словно рукою Мазепы водит иная воля. Не в плену ли Иван Степанович? Но нет, Алексашка собственными глазами видел — гетман при полной свободе. И лекари о том же писали.

Будто подменили старика.

«…Ещё Твоему Царскому Величеству спешу доложить, что крепость Полтавскую беру на свой кошт и обещаюсь держать оную от шведов, покуда Твоё Царское Величество не соизволит прийти на подмогу. Заслужена слава Каролуса, однако же купно и его побить мочно…»

Чтобы Мазепа за свой кошт крепость содержал? Не припоминал за ним Пётр Алексеевич такой щедрости. Напротив, сребролюбив и златолюбив гетман, водится за ним подобный грех. И на сладкие речи падок. А тут и впрямь словно кто-то иной его личину надел.

— Прежде, чем совет собирать, сделай кое-что, — сказал он верному Меншикову, который молча ждал распоряжений. — Скажи секретарям, письмо от моего имени пусть составят. А отписать повинны, будто ранее весны я к Полтаве явиться не смогу — сил не довольно и провиант ещё не собран в полной мере. И порукою тому будет имя посланника.

— Филипку Орлика отправим? — хищно усмехнулся Алексашка. — Штоб его волки по дороге съели, устал уже следить за ним. Так и норовит нос сунуть куда не надо. Ручаюсь, он и письмо по пути вскроет.

— Ты делай, что сказано, — с нажимом проговорил государь. — Всё-то ты понял, токмо дурака из себя строишь. А как отъедет Филипп от лагеря, да с почётом, так и совет собирай. Чую я, гетман решил шведа голодом извести, а тот мне живым потребен. Слыхал — брат Каролус мне письмо прислал? Предлагает выкупить свой обоз.

— Не отдадим? — Алексашка то ли утверждал, то ли вопрос задал — не поймёшь.

— Отдадим, — усмехнулся Пётр Алексеевич, набивая трубку крепким табаком. — Хоть и не весь, но отдадим. И денег за то не возьмём. Однако писано в ответном послании будет, что тот провиант ему на дорожку до Польши даден.

— А коли не уйдёт?

— А коли не уйдёт, — государь прикурил от свечи, — тогда у Полтавы и встретимся. А мне надобен человек, который гетмана давно знает.

— Кочубей, — подсказал Меншиков. — По первому же твоему слову его сюда доставлю.

— С Кочубеем пока погоди, рано. Ты говорил, гетман Семёна Палия вызвал. Как скоро он будет здесь?

— Боюсь, мин херц, Палий сразу в Полтаву свернул, не доедет он к тебе.

— Ладно, давай Кочубея, коли так. Говорить с ним желаю с глазу на глаз…

Про Палия я раньше только легенды слышал. И то от деда — отец как-то мельком о нём вспомнил, да и забыл, не до того. Работа, семью кормить, всё такое. А я, предметно изучая историю, нашёл об этом казаке до обидного мало.

И вот он стоит передо мной. Точнее, перед гетманом Мазепой. Шапки не снял, глядит сурово — и я его понимаю.

Шапку снял я.

— Рад я, что Бог меня вразумил, не дал сделать собственную неправду окончательной и неисправимой, — сказал я — голосом Ивана Степаныча, но своими интонациями. — Прости меня, дурня старого, Семён. Прости, что изветчикам поверил. Когда правда открылась, немедля государю про сие отписал, чтоб волю тебе вернул.

И поклонился, несмотря на одышку. Краем уха слышал, как тихо зашептались позади меня казаки и стоявшие поодаль солдаты. Если у половины из них не возникла мысль, будто гетмана подменили, я готов покрошить в борщ и съесть собственную жалованную грамоту. А если половина этой половины не задалась вопросом, какую ещё каверзу задумал Мазепа, то в то же блюдо порежу орденскую Андрея Первозванного голубую муаровую ленту. Но Семён Палий — это живая легенда, и не поклониться ему, особенно в ситуации, которую Иван Степаныч благополучно создал своими руками, было бы неразумно. К слову, гетман с этим в кои-то веки согласился. Иногда и у него случались просветления.

— За такое не словами извиняются, — сурово проговорил казак, всё ещё сверля меня нехорошим взглядом.

— Знаю, Семён, — мне непросто было стоят на морозе с непокрытой головой, но я решил отыграть сцену до конца. — Мне уж немало годов, того гляди, завтрашнего рассвета не увижу. Оттого и покаяние моё. Пред Господом и государем уж покаялся, и даже Кочубей с Искрой меня простили. А для тебя и впрямь слов мало будет. Делам моим поверишь ли?

— Дела твои вижу, не слепой, — хмуро ответил Палий. — Да только от чистого ли сердца они, или в страхе Божием ты каяться вздумал?

— Все мы под Богом ходим. А коли сподобил Он меня уразуметь неправды свои и к покаянию обратиться, то так и стану делать, и с пути сего не сверну до смерти… Назначаю тебя полковником полтавским, Семён. Командуй.

По моему знаку Дацько с поклоном вручил знаменитому казаку свиток и пернач, возводившие его разом в полковничий чин и во дворянство. А заодно — дорогую турецкую саблю, от меня лично в качестве небольшой компенсации за обиду. Своего полка у Палия не было и в скором времени не предвиделось, потому придётся ему покомандовать двумя полковниками — Скоропадским и Келиным. И если Алексей Степанович принял это как должное — гетману виднее, кому из своих пернач отдавать — то Иван Ильич явно затаил обиду. Ничего, это ненадолго, он отходчив. С него и Глухова хватит.

Семён — впервые за весь разговор — кривовато усмехнулся, подкинул пернач на широченной ладони… и поднял его к небу в знак принятия власти. И моих извинений. Лишь тогда я надел шапку.

«Хитёр ты, Георгий, — внутри меня прорезался бестелесный голос Мазепы. — Хитёр, да слишком прям. Я Семёна удалил, чтоб он путь к булаве не заступал. А ты ему сам дорожку мостишь».

«Ну, ты же не собираешься жить вечно, — поддел его я. — Кого после себя оставишь? Орлика, который у иезуитов с руки кормится, или мямлю Скоропадского?»

«Уж лучше послушный, нежели строптивый. Как бы Пётр Алексеевич Семёну сам голову не снял — за его горячность».

«То уже их дело. А наша задача сейчас — удержать Полтаву… Признавайся: планы крепости Карлу слил?»

«Было такое, — неохотно признался Мазепа, зная, что я имею полный доступ к его памяти. — Обо всех крепостях ему отписывал, и Пилип наверняка то же делал».

«А теперь давай думать, как при таких входящих данных будем Полтаву удерживать. Да, я и к тебе обращаюсь. Натворил — исправляй».

«Не буду, — последовал ожидаемый ответ. — Ты мне воли не даёшь, с чего я повинен тебе помогать?»

«Ну, как хочешь. У меня тут три полковника с боевым опытом, к ним за советом и обращусь…»

Палий приехал вовремя. Это поняли все без исключения, когда явились казаки с вестями о приближении хорошенько подмороженного каролинского воинства. Они столкнулись с разъездом шведских драгун, и естественно, с оными подрались. Сложно сказать, кто в той стычке вышел победителем: по меньшей мере трое казаков погибли, остальные получили ранения разной степени тяжести, но и шведы повернули назад не все. Очевидно, они в эту же самую минуту докладывают начальству о скоротечном бое с разъездом противника.

То есть Карл — в одном дневном переходе отсюда. Самое большее в двух. Время созывать военный совет. И тут чёрт принёс Орлика — с нижайшими заверениями в преданности и письмом от надёжи-государя. Причём, когда взламывал печать, увидел, что до меня сюда кто-то уже совал свой любопытный нос. Догадываюсь, кто. А значит, со стопроцентной вероятностью содержимое письма — последняя деза, которую подкинул Пилипу хитроумный Пётр Алексеевич. Вот только как теперь собирать военный совет и не пригласить туда генерального писаря? Орлик же мгновенно сольёт все данные своим кураторам из ордена, а те уже шведу на блюдечке их принесут. И я даже знаю, кого следует опасаться в плане открытия ворот в одну прекрасную безлунную ночь… Да, одарил государь меня головной болью. Ладно. Включаю «режим Мазепы», может, и удастся сплавить Пилипа подальше, пока ворота города ещё не заперты.

— Худо, — покряхтел я, сворачивая письмо. — Худо, Пилип, придётся до весны ждать, покуда Пётр Алексеевич сюда с армией явится. А я стар и недужен… Кому булава достанется?

— Ты нам всем как отец родной, пане гетман, — льстиво проговорил Пилип. — Любому доверься, не подведём.

— Это ты верно говоришь, Пилип. И ты мне словно родной… Ох, была бы доченька, за тебя бы её без лишнего слова выдал. Да не судьба. Однако верю тебе, будто сыну… И такое доверю, что никому иному в руки бы не отдал, — добавил я, понизив голос почти до шёпота.

Пилип навострил уши.

— Только скажи, пане гетман, всё сделаю, — так же тихо ответил он.

— Письмо надобно тайно свезти, — доверительно сказал я. — И таково то письмо, что кроме тебя доверить некому… Карлу, королю шведскому, отпишу, что пойду на переговоры, ежели он со своей стороны согласен привилеи старшины соблюсти, не отдавать нас королю польскому.

— Ох, пане гетман, а я уж голову сломал, думая, для чего ты всё сие затеял, — судя по мимике, Орлик мне поверил. Вернее, Мазепе поверил — старому записному лгуну и интригану. — Собрать весь непотреб, что царю кланяться готов, под свою руку в Полтаву и разом сдать его величеству! Да за такой дар король не поскупится!

— Кто ещё понимает меня так же, как ты, Пилип… — вздохнул я. — Кому я могу доверить такое, как не тебе? И кто ещё сможет убедить его величество прислушаться к моим словам, ежели не ты? Оттого путь к его величеству у тебя будет кружной, дабы в городе никто дурного не заподозрил. Скажу, будто к царю ты поехал с важными известиями. Далее ты знаешь, как к его величеству пробраться. А когда он тебе ответ даст, ты так же кругами вернёшься.

На том и порешили. Ничего необычного в этом Пилип, к моей удаче, не увидел: Иван Степаныч с ним и раньше такие кунштюки проделывал. А я рассчитывал, во-первых, удалить от себя ставленника иезуитов, а во-вторых, сбить темп шведского марша. Может, Карл задержится на денёк-другой, обдумывая вполне «вкусное» предложение, которое я изложу в письме? Но он такой, что может и наоборот — психануть и ломануться вперёд, невзирая ни на что. Шансов, как с тем крокодилом на лестничной площадке — пятьдесят на пятьдесят, то ли ломанётся, то ли нет. Но и ради небольшой вероятности задержать начало осады на пару дней я готов был рискнуть едва-едва заработанной репутацией кающегося грешника.

Конечно, я вручу Пилипу письмо в самый последний момент, перед его отъездом. Можно сказать, у ворот. А то мало ли, у него может возникнуть соблазн показать эпистолу тому же Семёну. Или Келину. Я же знаю, что за кадры подбирал, холил и лелеял Иван Степаныч. И отношения с ними должны быть соответствующими — то есть со всеми возможными предосторожностями.

Я тут еле-еле навёл относительный порядок в его гадючнике. И реликты «старого мира» типа Орлика мне ни к чему. Пилип в Полтаву уже не вернётся, я о том позабочусь.

Если бы я знал… Если бы только знал, дурак, что натворил…