Глава 10

1

Если мои современники хотят получить представление о внутреннем мире людей этой эпохи, пусть сходят в соборы шестнадцатого — восемнадцатого веков. Только при «матушке Екатерине» они начали раздаваться вширь, словно пытаясь вместить в себя побольше молящихся. До того это были довольно тесные, хоть и зело вытянутые ввысь помещения, сплошь расписанные сюжетами из Священного Писания. Меня, человека мира интернета с его глобальным охватом, потрясала узость кругозора людей начала восемнадцатого века. Я испытывал самый настоящий информационный голод, и это при том, что гетман — должность, связанная с обширной перепиской. Однако о том, что творилось за пределами гетманщины, Иван Степанович Мазепа, человек весьма образованный по нынешним меркам, имел весьма странное представление. Он ещё более-менее сносно ориентировался в делах сопредельных держав, но о том, что происходило, к примеру, в той же Швеции, знал лишь по обрывочным письмам да сто раз перевранным слухам.

Тесный, узкий внутренний мир моего «реципиента» так контрастировал с привычным информационным морем двадцать первого столетия, что я натурально ощущал себя узником тюрьмы. И самое хреновое, что бежать из неё некуда. Эрудитов с энциклопедическим багажом знаний можно пересчитать по пальцам даже в Европе, да и там — своя специфика… Самое интересное, что одним из таких эрудитов был Пётр Алексеевич, прошедший путь от полуграмотного подростка, едва умевшего производить простейшие арифметические действия, до одного из лучших инженеров современного мира.

А ведь рано или поздно мне предстоит с ним встретиться. Иван Степаныч, едва я его этой новостью обрадовал, взвыл так, что меня аж передёрнуло.

«Забудь о том! — восклицал перепуганный гетман. — Раскусит он тебя в единый миг!»

«Тебя же не раскусил», — возразил я.

«То я! А ты для него опосля бесед с Алексашкой что раскрытая книга!»

«Бог не выдаст — свинья не съест… Умолкни, дай спокойно помолиться».

Тесная батуринская церковь тоже была деревянной, как и подавляющее большинство здешних строений. После неё и старинные соборы могли показаться огромными. Но я регулярно её посещал, причем не только потому, что так полагалось по местным обычаям. Раньше я не отличался особым рвением в вере, посещая церкви лишь тогда, когда того душа просила. Однако сейчас я чувствовал, что без поддержки, скажем так, высших сил мне этот воз не вывезти. Оттого молитва моя была искренней, хоть и не особенно каноничной.

Я просил не милостей, а вразумления. И капельку удачи. Судя по тому, что за новость тайно принёс после молебна верный сердюк, кто-то там наверху меня услышал.

— … Слово есть к тебе, пане гетман, — шепнул он мне, когда я, отвесив последний поклон на выходе из церкви, надел шапку с меховым околышем и пером, приколотым к оной драгоценной брошью.

— Проводи меня, Дацько, что-то худо стало, — в голос повздыхал я, держась рукою за сердце. — Годы мои, годы…

Казак по прозвищу Незаймай был приближен мною недавно, заменив одного из тех, кого я рассовал по дальним крепостям под предлогом «быть там моими глазами и ушами». Самое интересное, что наслышан о нём я был задолго до того, как оказался…в прошлом. Он — предок моих старых знакомых, матери и сына, людей достойных. Если и пращур таков, то мне повезло обзавестись верным союзником. Гультяй, конечно, как и все тутошние казаки, но голова у него основательная, да и совесть в наличии. Не побежит продавать меня, хоть на ту сторону, хоть на эту — при условии, что и я не стану наглеть. А заметил я его к себе после весьма странной истории: Дацька обвинили, ни много ни мало, в работе на…поляков. Изучив, так сказать, материалы дела, я пришёл к выводу, что кое-кто — не будем тыкать пальцем — попросту решил подставить казака под петлю вместо себя. Ну, ну. Парня оправдал — что было нетрудно, так как он и впрямь был невиновен — к себе приблизил. Теперь не вижу в своём окружении никого преданнее.

— Сплетню худую сего дня слышал, пане гетман, — негромко сказал мне Дацько, едва мы оказались в «кабинете» — горнице с письменным столом — без лишних свидетелей. — Болтали, будто ты грамоту подписал о подданстве королю шведов.

— Ничего я не подписывал, — искренне удивился я. Кстати, это была чистая правда: никаких автографов ни под какими грамотами подобного содержания я точно не ставил.

— Знаю, пане гетман, оттого и удивился, — продолжал казак. — То ты недужным лежал, то князь у нас гостил, да и не было вокруг никого из вызувитов, чтоб такие паскудные грамоты тебе возить. А сплетня есть.

— Догадываюсь, кто мне такой…подарочек подкинул, — помрачнел я: видимо, иезуит решил действовать от моего имени. И ведь наверняка слух по Батурину запустили его люди — чтобы я не вздумал рыпнуться в сторону Петра, не искал его защиты. — Что ж, коли они мне такую подлость учинили, так и я без дела сидеть не стану… Помоги мне за столом разместиться. Письмо напишу, да грамоту, на сей раз истинную, а не подложную.

…Я не отказал себе в удовольствии мысленно прочитать содержимое письма Ивану Степановичу и долго слушал, как он обзывал меня последними словами.

«Не жить нам после такого! — мысленно вопил он. — Думаешь за меншиковский полк спрятаться? Не выйдет! Только приблизишь то, от чего спастись хочешь, ведь казаки Батурин штурмовать станут! И шведы после той грамоты явятся!»

«Убавь звук, — странно, но сейчас я был на диво спокоен. — То есть ты в курсе, что грамота поддельная, но возражений не имеешь?»

«Я бы подписал! И печать приложил! И тебя бы удавил, коли б мог!»

«Охотно верю. Но сейчас рулить буду я. А ты, сукин сын, мне ещё спасибо потом скажешь — за то, что шкуру твою спас…»

После письма я «начертал» грамоту своей рукой, не доверяя писарям, подписался полной титулатурой Мазепы и приложил его печать… Маловато за мною штыков и сабель, но я сижу в гетманской столице, в провиантских магазинах до фига всяких припасов, мои недруги разобщены или разбросаны по всей Малороссии, а настроения населения далеко не в пользу шведов и поляков. И если иезуиты решили ускорить события, то я тоже полон сюрпризов.

Тем более, что сегодня на календаре 28 сентября 1708 года по старому стилю. Именно сегодня, прямо сейчас, идёт битва при Лесной. При любых раскладах Левенгаупт потеряет половину своего корпуса и весь обоз. А значит, Карлу останется только одно: поворачивать на юг. Он-то наверняка поверит подложной грамоте и прежним обещаниям Мазепы. Но когда свой ход сделаю я, то и Пётр тоже ускорит события. Сюда, к Батурину, не один Алексашка явится, а вся армия. А что после утраты провианта сделает Карл? Правильно — помчится отбирать его у меня.

Не будет Полтавской баталии, а случится сражение при Батурине? Причём, значительно раньше?

Кто знает, может, именно так и должно было случиться. Ведь только измена Мазепы позволила шведам хозяйничать на гетманщине лишних три четверти года. А полковники… Орлика я нейтрализовал, опасных рассредоточил по территории, а колеблющиеся не станут мне перечить — особенно когда узнают, что сюда идёт армия Петра.

Но курьера на север надобно отправить прямо сейчас. И доверить письмо я могу либо верному Дацьку, либо кому-то из царских офицеров. И чтоб передать то письмо через Дацька — не самому же к полковнику идти. Кстати, а ведь Меншиков мне подогнал ещё одну известную личность. Знаете, что за полк сейчас встал в Батурине и кто его полковник? Тверской пехотный. А командует им Алексей Келин. Тот самый, который не дал Карлу взять Полтаву. Этому можно верить на все двести процентов.

Везение? Не думаю. Скорее, воля Божия. Тем больше у меня решимости сделать шаг, после которого возврата не будет, во всяком случае, для Мазепы.


Взгляд со стороны

Этот чёртов папист лжёт. Бумага явно подложная: Карл прекрасно знал руку гетмана Мазепы, и как выглядит его печать, тоже был в курсе.

Иезуиты решили сыграть в свою любимую игру? А что будет, если проиграют?

Вот-вот должен подойти корпус Левенгаупта — с подкреплением и огромным, с трудом собранным в Польше обозом. Тогда шведская армия сможет снова навестить русских, но уже в окрестностях Смоленска, откуда пришлось отступить после той истории у деревни Раёвки. Славная была драка, королю шведов понравилось: русские едва ли не впервые показали себя достойным противником, а не толпой кое-как обученных новобранцев. Карл был бы совсем не прочь устроить генеральную баталию, но солдат следовало сперва как следует накормить. Сытый каролинер сражается лучше голодного, в этом король убедился на своём опыте.

Днём позднее до королевской ставки добрался чудом проскочивший мимо русских разъездов курьер. Новости были, прямо скажем, невесёлые: генерал Левенгаупт был вынужден уничтожить часть провианта и принял бой у деревни с наименованием Lesnaya. Об исходе сражения посланец не знал: его отправили в путь ещё до начала сражения. А ещё через пять дней король встречал своего генерала. Тот с огромным трудом сумел довести до головной армии лишь половину своего потрёпанного корпуса. Что же до обоза, то он был потерян полностью.

— Не стану кривить душой, заявляя, будто сие меня не огорчило, — признался Карл, видя, что верный Левенгаупт готов принять любую кару за свою неудачу. — Однако вы живы, и шесть тысяч славных солдат с вами. Это хорошо.

— Но что же будет есть наша армия? — сокрушался генерал.

— Как говорил Валленштейн, армия должна кормить себя сама. Именно этим мы и займёмся.

Что ж, поворот на юг напрашивался сам собой. Теперь уже неважно, настоящая грамота или поддельная. Насколько Карлу было ведомо, гетман Малороссии трусоват. Он не посмеет публично отрицать подлинность своей подписи, если вокруг его столицы встанет лагерем славная шведская армия.

— Мы идём на юг, господа, — произнёс король на совете. — Там нас ждут припасы, подкрепления и зимние квартиры. А весной, как следует отдохнув, мы покажем царю Петеру, кто здесь хозяин!


2

— … Я, Иван Мазепа, Гетман и Кавалер с Войском Его Царского Величества Запорожским, пред Богом и людьми клятву верности Пресветлейшему и Державнейшему Великому Государю, Царю и Великому Князю Петру Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу подтверждаю! Яко и было писано ранее, обязуюсь без прекословия подчиняться Государю православному Петру Алексеевичу и никому более! А кто станет утверждать иное, будто бы иные грамоты мною писаны, тот противу Бога и Царя идёт, лжу свою распространяя! Яко поклялся в Переяславе гетман Богдан Хмельницкий руку Царя и Великого Князя Российского держать, тако же и я клянуся, что не сойду с сего пути! На том обещаюсь и целую святое Евангелие и Святый Животворящий Крест Господень!

Чего у Мазепы не отнять, так это способности громко, красиво и убедительно толкать речи перед публикой. И этим его умением я воспользовался на все сто процентов. Зачитав грамоту, я снял шапку, прилюдно перекрестился и поцеловал поданные главами батуринского священства евангелие в дорогом окладе и тяжёлый серебряный, богато украшенный крест.

Тишина на площади стояла такая, что муха пролети — услышат. Многие диву давались: что это на гетмана нашло, если он затеял ещё раз прилюдно подтверждать свою верность царю. Кто-то наверняка вспомнил поползшие по городу слушки, будто Иван Степаныч к шведам надумал перекинуться. В этом свете моя клятва выглядела уже логичнее: слухи надо было пресечь в зародыше. Но удивил я всех без исключения, даже полковника Келина, который тоже присутствовал при клятве. Ну не было времени с ним поговорить, что поделаешь. Зато теперь есть хороший повод побеседовать с глазу на глаз.

Признаюсь честно, это был чистой воды экспромт. Я про клятву. Полковник не дурак, сообразит, что что-то здесь нечисто, и сам придёт проситься на приём. И тогда… Тогда я выдам ему ещё один экспромт, родившийся буквально только что, пока зачитывал свою грамоту.

Когда придут шведы — а они после моего фокуса точно явятся — Батурин нам с ним не удержать ни порознь, ни вместе. Надо уходить, уносить припасы, сколько сможем, а что не сможем уволочь, спалить нафиг. Я уже шепнул Дацьку, которому прочил должность обозного, чтобы готовил телеги и начинал вывозить провиант. Куда? А попробуйте догадаться. И если бы только Карла теперь стоило опасаться… Нет, Батурин — плохое место для обороны, не удержим.

«Начинаю понимать, что ты задумал, — у меня в сознании раздался мысленный голос „реципиента“. — Ох, Георгий, по какой тоненькой жёрдочке ты идёшь. Гляди, подломится под ногами».

«Кто не рискует, тот не побеждает, — ответил я. — Сделай одолжение, посиди пару часов молча. Разговор с полковником будет очень серьёзным».

Заварил я тут кашу. Несите большую ложку, буду расхлёбывать.

Загрузка...