Иуда

Глава 12

Я догадывался, что рано или поздно что-то пойдёт не так. Причём, чем глубже я «увязал» в ситуации и чем ближе маячила развязка, тем выше была вероятность этого «не так». И вот первый тревожный звоночек.

По удручённому виду Дацька я сразу понял: операция «Ликвидация» сорвалась. Дело было лишь за подробностями, и казак как на духу оные поведал — естественно, с глазу на глаз. Да, недооценил я Чечеля. Думал, он попробует собрать на меня компромат и слить оный полковникам, чтобы устроить тут госпереворот, а за это время моя новая опора — Дацько и его группа — подготовят Дмитру небольшой сюрприз. Но тот поступил просто и незатейливо: глубокой ночью с несколькими верными ему казаками выскользнул из города и был таков. Направился он, что меня нисколько не удивило, к шведскому королю — жаловаться. И предлагать свою хорошую кандидатуру на место гетмана вместо плохого меня.

Ситуация — зашибись. Это всё равно, как если бы от Петра сбежал Михайла Голицын, командующий «гвардейской бригадой». Впрочем, под Нарвой что-то подобное и у него было, к шведам перебежал целый гвардейский полковник. Ну, вот и я сподобился «причаститься».

«А я тебе говорил — стерегись, — вылез со своим ценным мнением Иван Степаныч, пока я слушал слегка сбивчивый доклад Незаймая. — Теперь-то швед сюда скорее явится. Успеешь убежать?»

«Должен, — ответил я. — Ты тут такую замечательную команду собрал, что кроме гетмана единое казачье войско и возглавить будет некому».

«Думаешь, Пётр Алексеевич твою пропозицию примет?»

«Не уверен, что у него есть запасные варианты на этот счёт. А пока помолчи, буду думу думать — по поводу Чечеля и прочих».

— Нет здесь твоей вины, Дацько, — сказал я казаку, который завершил свой доклад и ждал реакции, возможно, негативной. — Хитрый чорт, выскочил. И сразу к Карлу на поклон… Теперь понимаешь, отчего я за ним следить велел?

— Понимаю, пане гетман, — вздохнул Незаймай. — А теперь полк батуринский без полковника остался. Поставишь ли ты верного человека из старшины, или сам возглавишь?

— Сам и возглавлю, — казак подал неплохую идею, и я за неё уцепился. По-моему, Дацьку мой ответ понравился. — Не гляди, что гетман стар и недужен, я ещё им всем покажу… Передай хлопцам, чтоб готовили полк к выступлению на Полтаву. Приказы полковникам я заготовил, отправишь, пусть туда же идут. И посыльного к Келину — ему здесь тоже делать нечего.

В самом деле, зачем в такой ситуации ставить «прокладку», если есть возможность самолично возглавить воинское соединение. Тем более, Чечель самых упоротых западников с собой забрал, остались либо верные, либо колеблющиеся. Только бы концы в процессе не отдать, сердечко-то о себе напоминает, несмотря на лекарские снадобья. Немцы всё меня в постель уложить стараются, а я на больничный права не имею.

Эвакуация гетманской столицы из Батурина в Полтаву вступала в завершающую стадию: моя ясновельможность во главе полка будет сопровождать обоз с архивом и казной, а Тверской пехотный и казачий полк Скоропадского пойдут в арьергарде. До шведов, как мне доносили, три дня пешего перехода скорым маршем, но он мог пустить вперёд своих драгун. Так что лучше иметь замыкающими опытных вояк, а не разленившихся на гетманских харчах столичных сердюков. Гвардия гвардии рознь. Вон, у Петра преображенцы и семёновцы — элитный спецназ, а у меня — элитные говнюки, которых влиятельная родня на тёплые места пристроила. Отсюда и настроения в их массах… Ох, чую, начну зверствовать и устраивать им либо боевые крещения, либо чистки…

Но в любом случае вон из Батурина. Будем усиливать собой полтавский гарнизон, нечего давать Карлу лишние шансы, ведь, насколько я знал — от Ивана Степаныча и из донесений — сейчас в Полтаве даже своего полка нет. Устюжский, который должен его оборонять в будущем году, ещё марширует в составе армии Петра, Тверской вообще у меня под боком. Так что у меня выбора нет: нельзя оставить Карлу ни крошки провианта, ни батуринскую крепость, а в случае осады города слишком велик шанс, что он получит и то, и другое. А я — заточку под лопатку.

«Спасибо тебе огромное, Иван Степаныч, за отменную кадровую политику. Прямо какой-то серпентарий».

«Ты бы за иное меня благодарил, Георгий — что по сей день жив ещё. Что б ты без моих советов делал?»

«Копался бы в твоей памяти, как и с самого начала. Мимо, пень старый: в том, что я ещё жив и меня не раскололи, твоей заслуги нет».

Я не удивлялся его попыткам хоть тушкой, хоть чучелом, но получить влияние на меня. В его ситуации действовал бы в том же направлении. Может быть, несколько иначе, но я-то продукт информационного века. А он… Такое ощущение, будто гетману до сих пор приходилось иметь дело исключительно с великовозрастными бесхитростными детьми. Ну, в крайнем случае, с Петром, который не дурак и не простак, но находится далеко и верит на слово. А я ему не верю. Даже когда Мазепа говорит правду, всё равно понимаю, что где-то здесь подвох. Что поделаешь, и с репутацией у него дела обстоят хреново, и личность сама по себе пакостная. Просто в ополяченной старшине выживают либо такие мрази, либо волки вроде Ивана Сирка.

Помню, кстати, памятник этому персонажу в городе Мерефе под Харьковом. И никто не возмущался. А ведь это ровно то же самое, что памятная табличка Маннергейму в Питере: Сирко Харьков осаждал, Мерефу пожёг и пограбил, ну и прочее, что полагалось в те времена. И потерпел от харьковчан самое крупное поражение в своей жизни. Это просто для справки. К слову, Дорошенко, с которым у него были тёрки, годом позднее сложил булаву и выехал в Хлынов — воеводствовать.

А на кого я могу положиться? Скоропадский — никакой. Пойдёт за любым, кто будет силён в данную конкретную минуту. Полуботок чересчур богат, пожалуй, богаче Мазепы, но уж больно норовист. Хотя и верен. Данило Апостол верен лично Ивану Степанычу, то есть мне, и будет держаться любого вектора, который я обозначу — пока за этим вектором сила, конечно же. Кочубей пока в секрете, его Меншиков спрятал до времени, а Искра таким авторитетом не пользуется. То есть выбор не особо приятный. Но есть у меня туз в рукаве, который я пока не доставал.

Если Алексашка исполнил мою просьбу, то сейчас в режиме секретности к Полтаве со всей возможной в эти времена скоростью приближается Семён Палий. Казак из простых, но ещё при жизни ставший легендой. Мазепа его оболгал, а Пётр, поверивший навету, отправил Семёна в Тобольск на поселение. А я письмо Алексашке тогда вручил: дескать, винюсь перед его царским величеством, что сам наветам поверил, а теперь во всём разобрался и слёзно прошу вернуть Палия. Чтоб, типа, самому перед ним извиниться и в чин полковничий возвести. Смотреть на меня после этого знаменитый казак будет косо, но, если повести себя правильно, не будет у нынешнего гетмана полковника вернее и надёжнее.

И тогда ещё поглядим, панове старшина, кто кого. Но сначала — Полтава.

— Он совершил худшее — предал доверие вашего величества, — явившийся к нему здешний полковник пел как соловей, но король никому из местной верхушки не верил изначально. Здесь явно имел место личный интерес, а решать чьи-то карьерные вопросы за свой счёт Карл Шведский не собирался. — Я здесь, перед вами, и готов вам служить, как и заверял ранее.

— А сколько у вашего превосходительства казаков под началом? — насмешливо поинтересовался швед, окинув взглядом свиту полковника. — Я полагаю, они все здесь, за вашей спиной?

— Мне будет довольно обратиться с воззванием к Сечи, чтобы под знамёна вашего величества встали пятьдесят тысяч отборных воинов! — запальчиво воскликнул полковник.

— Эти речи я уже слышал, — Карл отмахнулся от него, словно от назойливой мухи. — Ваши казаки интересуют меня лишь во вторую очередь. В первую — мне интересен ответ на вопрос, где находятся провиантские магазины.

— Гетман-изменник велел вывозить провиант в Полтаву, ваше величество. Однако ему не под силу вывезти всё из Батурина, и…

— Мне понятен смысл вашей речи, можете не продолжать, — король нетерпеливо прервал его. — Господа, мы немедля выступаем на Батурин.

Мы успели в последний момент.

Строго говоря, казаки стали поджигать городские строения и деревянную крепость, когда малоимущие обыватели ещё выносили со складов мешки с зерном и бочонки с вином. Кроме еды, там особо ничего и не оставалось, так как боеприпасы я приказал эвакуировать в первую очередь. Ну, и кормёжки тоже хватило, несколькими обозами вывезли много чего вкусного. А что вывезти не успевали, как и обещали отдали на откуп батуринцам. Те часа за три выволокли на себе едва ли не половину оставшегося. Но приказ есть приказ: едва шведы покажутся на горизонте — поджигать немедля.

Люди с мешками на спинах и в дымящихся свитах ещё выбегали из ворот крепости, когда она уже пылала вовсю. Сказать по правде, я был уверен, что кое-кто не успел выбраться, и оправдывать себя тем, что, мол, их предупреждали, не буду. Виновен. Знал, что иных людей жадность доводит до неоправданного риска. Не стоил лишний мешок крупы человеческой жизни, но уж больно крепок здесь сельский менталитет даже у мещан: за зерно готовы и в огонь сигануть… Я это знал, и всё равно приказал дать горожанам время растащить часть продуктов, сколько успеют.

Кто-то да, сгорел. Но сотни людей получили шанс выжить этой зимой, которая по всем приметам обещала быть суровой. Хотя, это тоже не избавляет меня от греха.

А кто бросит в меня камень? Только я сам. И только потому, что я — человек другой эпохи. Для здешних-то всё норм.

— Едем, пане гетман, — Дацько, приодевшийся и получивший от меня в дар добрую саблю, выглядел теперь справным сердюком, и его парни окружали меня, не позволяя приблизиться никому враждебно настроенному. — Тут скоро будет слишком опасно.

Батурин горел. Горела гетманская столица, а сердце щемило у меня. Я был связан с этой землёй своими предками, кровью, которую они проливали за неё. И я был вынужден, отступая, сжигать город и оставшиеся припасы, чтобы они в канун зимы не достались шведам. На дворе уже ноябрь, и холода вот-вот вынудят захватчиков искать укрытия, тепла и хлеба насущного. Пусть ищут где угодно, хоть в маетках моих заклятых ближников, что не вняли письмам и засели ждать шведов по хатам. Может, к весне, когда голодные скандинавы проявят себя во всей красе, кто-то в разум и придёт. Если будет кому: Карлуша, как я слышал, не особенно церемонился даже со знатью.

Да, я поступил как циничный политик: верные землевладельцы и полковники придут под мою руку, а к сторонникам евроинтеграции явятся голодные шведы и интегрируют их по полной программе. Тем самым увеличивая число моих сторонников и уменьшая базу поддержки Карла. Да ещё холодная зима на носу. Это хорошо, когда противник — натуральный мудак, не понимающий специфики данной местности и населяющего её народа. Плохо, что часть этого самого народа верит здешним евроинтеграторам и тоже попадёт под раздачу. Но, к сожалению, евроиллюзии развеиваются именно так.

А какими словами меня материл Иван Степанович… Я заслушался. Но ругался он не потому, что я оставил часть населения на растерзание шведам, а потому, что я руками Карла собирался уничтожить его собственную опору в малороссийском обществе. Всю ту конструкцию, которую он выстраивал двадцать лет и скрытно готовил к уходу под власть поляков, а с недавних пор и шведов, я развалю всего за одну зиму.

Значит, Полтава.

Пётр Алексеевич до сих пор не верил, что гетман совершил предательство, в коем тайно покаялся. А Алексашка в том мнении государя только укрепил. Так не предают.

Если верно то, что доносят из разъездов да верные люди из городов малороссийских, гетман намерен уйти под защиту стен Полтавы. Туда уже вывозят из Батурина всё, что могут, и туда же Иван Степанович призвал верных людей собирать свои полки и курени сечевые. Разумно, ведь Батурин ему не удержать, особливо теми силами, какими располагает. А Каролус… На месте короля шведского государь тоже шёл бы к Полтаве. А разведка доносит, будто велел Каролус выступать… на Батурин. Какой в том смысл, ежели гетман после себя там крошки не оставит? Пётр Алексеевич сего манёвра решительно не понимал.

Если только не призвал кто-то иной туда верных Каролусу казаков. Что ж, ежели так, то и государь российский тоже кое-что припас на такой случай.

— Всё, Алексашка, поиграли мы с Филиппом Орликом в загадки, и хватит с него, — сказал Пётр Алексеевич, велев своему ближнику остаться после военного совета на приватную беседу. — Не можно допустить, чтоб он и далее с иезуитами переписывался.

— Начинаем, мин херц? — поинтересовался Меншиков.

— Начинаем, Алексашка. Гонцов разошли. И чтоб земля под ногами у шведа горела.

Из-под Смоленска, где держал ныне Пётр Алексеевич ставку, вскоре поехали по дорогам Малороссии нарочитые глашатаи — верные казаки с царскими грамотами. И писано в тех грамотах было про измену батуринского полковника, коего шведский король против всякого закона объявил гетманом обеих сторон Днепра, и про верность гетмана Мазепы, и про то, что русский царь обещает за каждого пленного шведа по пяти рублей, а за мёртвого по три, и что подати после победы будут снижены в землях гетманщины… И призывал царь православных подданных не оставлять шведам-лютеранам ни зёрнышка, чтобы прокормиться, ни полена, чтобы согреться.

Ну, а о том, чтобы в лесах Северской земли стихийно возникли и начали действовать партизанские отряды, шведы позаботились сами.