Инженер Петра Великого – 6

Глава 9

— Верно, ваше высочество, — прохрипел я, устраиваясь на подушках поудобнее. Боль в ноге отозвалась тупым, назойливым гулом. — Нам требуется больше мощности, стабильности и надежности. Наш «вольтов столб» — не более чем гениальная игрушка, вспышка, салют в честь науки. А нам нужна ровно горящая свеча, причем способная гореть месяцами на расстоянии в сотни верст. То, что мы собрали, — лишь первый опыт, набросок. Теперь пора браться за дело по-настоящему.

Пододвинув стул ближе к моей койке, Алексей взял чистый лист бумаги и грифель. В один миг он превратился из царевича в моего адъютанта и единственного связного с внешним миром. В его глазах горел тот самый огонь, который я прежде видел у Нартова перед новым чертежом, — азарт творца, столкнувшегося с невозможной и притягательной задачей.

Прежде чем начать, я на мгновение прикрыл глаза. Мысли тут же перенесли меня на несколько месяцев назад, в Игнатовское, где в пылу первых успехов я уже пытался оседлать электричество. Тогда я замахнулся на куда более амбициозную цель: мощную динамо-машину, сердце для будущих станков и механизмов. Та попытка, разумеется, с треском провалилась (хотя для местных все работало превосходно). Словно последний дурак, я пытался построить атомную электростанцию, чтобы вскипятить чайник. Моя затея уперлась в непреодолимые для этой эпохи барьеры — отсутствие качественных электротехнических сталей, невозможность создать надежный коллектор для съема тока, не говоря уже о прецизионной точности намотки якоря. Пришлось отложить проект в долгий ящик с пометкой «вернуться эдак лет через пятьдесят».

И вот сейчас, лежа здесь, в голове наконец сошлись все шестеренки. Ошибка была фундаментальной: я гнался за силой, когда следовало думать об информации. Для передачи сигнала не нужен ураган, достаточно шепота. Нам не требовалось вращать заводские валы — всего лишь заставить крошечный молоточек стучать по наковальне за сотни верст отсюда. Такой подход менял все. Можно было обойтись без революционных прорывов, сделав ставку на апгрейд и систематизацию уже имеющегося.

— Итак, — начал я, и Алексей тут же склонился над листом. — Проект «Государев гонец». Задача — создание постоянно действующей линии связи между Адмиралтейством и, для начала, кабинетом Якова Вилимовича Брюса. Это будет наш опытный полигон, доказательство работоспособности системы. В обычное время на такое ушли бы годы, однако у нас их нет. Нартову на постройку прототипов я даю три месяца. Морозовой на сбор ресурсов — два. Срок почти невозможный, но мы должны попробовать. Первая опытная линия должна заработать к весне. Всю работу я разбил на три независимых, но взаимосвязанных направления. Наш с тобой личный государственный совет, мозговой штурм в миниатюре.

Он серьезно посмотрел на меня, и я продолжил, раскладывая все по полочкам, как привык еще в прошлой жизни.

— Пункт первый. Источник силы. Наш нынешний «вольтов столб» капризен и слаб, выдыхается за час. Нужна стационарная, долгоиграющая батарея. Решение, к счастью, простое и не требует чудес. Вместо стопки пластин, переложенных мокрым сукном, мы соберем батарею из стеклянных сосудов. В каждом — раствор медного купороса с погруженными в него двумя пластинами: медной и цинковой. Соединив несколько таких банок последовательно, мы получим стабильный и мощный ток, который будет течь неделями. Все компоненты, что важно, доступны. Стеклодувы сделают сосуды, цинк и медь есть на складах, а купорос… купорос добудем.

Его грифель так и летал по бумаге. Алексей не совсем понимал что записывал, зато он улавливал сам принцип.

— Пункт второй. Проводник, — я сделал паузу. — Самое трудоемкое. Для связи на большое расстояние потребуются версты, сотни верст медной проволоки. Идеально ровной и, главное, идеально «одетой». В нашей сырости голая медь превратится в решето, через которое вся сила утечет в землю. Шелк, который мы использовали, — забава для лаборатории, слишком дорог и непрочен.

— Но как же тогда?.. — в его голосе прозвучало неподдельное недоумение. — Оборачивать каждую версту в ткань вручную? На это уйдут годы.

— Именно. Поэтому нам нужно промышленное решение. Первое — сама проволока. Потребуется механизм, который будет тянуть ее, а не ковать. Волочильный стан. Система из нескольких калиброванных отверстий-фильер, через которые протягивается медная заготовка, становясь все тоньше и тоньше. Работать стан будет от паровой машины, чтобы процесс шел быстро и непрерывно. — На бумаге все гладко, хотя я помню, сколько брака давали первые такие машины даже в мое время. Вместо проволоки мы рискуем получить гору медного лома. Нартову придется сотворить чудо. — Второе — «одежда» для провода. Здесь тоже нужен свой конвейер. Проволока должна проходить через узел, где на нее в несколько слоев наматывается тонкая льняная нить, а сразу после этого погружаться в ванну с горячей смесью особого лака из воска и древесной смолы, шеллака. В теории все гладко, но как поведет себя такая изоляция на морозе — черт его знает. Придется Нартову проводить испытания в леднике. Риск огромный, зато другого пути я не вижу.

— Пункт третий. Пишущий прибор, — я перевел дух. Тело заныло с новой силой. — Простой щелкающий молоточек хорош, но крайне неудобен. У оператора должны быть стальные нервы, чтобы часами вслушиваться в эти щелчки. Мы сделаем лучше, заставив машину писать. Нам нужен принимающий аппарат, где электромагнит будет управлять маленьким рычагом с красящим колесиком. Под ним, с помощью простого часового механизма, будет протягиваться бумажная лента. Короткий импульс тока — рычаг касается ленты, оставляя точку. Длинный импульс — черту. На выходе мы получим готовый, задокументированный текст.

Отложив грифель, Алексей молча смотрел на меня, переваривая услышанное, а на его лице восторг от масштаба задачи боролся с легким испугом.

— Это… это целая мануфактура, барон. Не один механизм, а целое производство. Сюда нужны люди, ресурсы, деньги…

— Сюда нужна воля, ваше высочество. И четкое распределение задач, — я посмотрел на него с прищуром. — Ты хотел быть полезным. Ты хотел власти. Вот она. Не в праве кричать на мастеров, а в умении заставить сотни людей работать как единый механизм. С этого дня ты мой распорядитель работ по сему проекту. Твоя задача — координировать. Я даю идеи и чертежи; ты — превращаешь их в приказы, скрепляешь своей властью и следишь за исполнением. Твое слово, подкрепленное государевым указом, должно открывать любые двери и решать любые споры.

Он тут же выпрямился.

— Первые депеши полетят немедленно. Через курьеров Якова Вилимовича. Пиши. Первое — Андрею Нартову в Игнатовское. Техническое задание на постройку волочильного стана и прототипа пишущего прибора. Второе — Леонтию Магницкому. Задача теоретическая, как раз для его острого ума: разработать оптимальный код. Пусть проанализирует частотность букв в русском языке и присвоит самые короткие комбинации точек и тире самым частым буквам. Это сэкономит нам уйму времени. И третье…

Я сделал паузу, посмотрев на Алексея.

— Третье письмо — Анне Борисовне Морозовой. Ей предстоит решить самую деликатную задачу: тайно, не привлекая внимания людей светлейшего, организовать закупку и доставку в Игнатовское всего необходимого — шеллака, лучшего воска, льняных нитей и, главное, цинка. Это станет ее первым настоящим делом в рамках нашего нового союза. От тебя потребуется составить письмо так, чтобы она поняла всю важность и секретность, но без лишних деталей. Справишься?

Не отвечая, он просто взял чистый лист, обмакнул перо в чернильницу и, на мгновение задумавшись, начал писать. \

Наша палата-лазарет превратилась в сердцевину невидимого работающего механизма. Прикованный к койке, я стал его мозгом, а Алексей — его нервной системой, воплощенной в скрипе пера и сургучных печатях. Кровью, питающей наш проект, стали депеши, что засновали между нами и Игнатовским на курьерах Брюса. Первые недели мы отлаживали это немыслимое для эпохи удаленное управление: я диктовал, а Алексей придавал моим техническим выкладкам форму четких, недвусмысленных распоряжений и отправлял их в дальний путь.

Нартов ответил на удивление быстро, принял мои чертежи волочильного стана и дерзко переработал их. В его сопроводительной записке был азарт инженера, ухватившего суть.

«Петр Алексеевич, — писал он, — ваша мысль о многократном протягивании через единый стан верна, однако привод от общей паровой машины создаст неравномерное усилие. Предлагаю иное: малый паровой двигатель на каждый волочильный барабан. Это даст нам возможность регулировать скорость и натяжение для проволоки разной толщины».

К письму прилагались эскизы, поражавшие своей простотой и изяществом.

— Он прав, чертяка, — пробормотал я, показывая чертежи Алексею. — Абсолютно прав. Я зациклился на идее одного большого двигателя, а он предлагает целую гирлянду малых. В постройке сложнее, зато в работе куда надежнее. Если один двигатель выйдет из строя, остальные продолжат тянуть.

— Значит, утверждаем? — деловито спросил Алексей, уже готовя бланк для ответа.

— Утверждаем, — кивнул я. — И добавь от себя, что за идею малых приводов Нартову будет особая премия из фондов нашей Компанейской Казны. Гениальные мысли должны поощряться, иначе они перестанут рождаться.

Этот обмен идеями на расстоянии в сотни верст захватил нас целиком. Каждого курьера мы ждали, как вестей с фронта, ведь Игнатовское стало нашей опытной лабораторией, а палата — ее удаленным командным пунктом. Работа кипела. Но, как и в любом сложном деле, первый же практический результат обернулся серьезным кризисом.

Ближе к новому 1707 году в палату вкатили обитый войлоком ящик, прибывший с особым нарочным. Внутри оказалась первая опытная партия изолированной проволоки — сто саженей, намотанных на деревянную катушку. Наш первый успех. Сгорая от нетерпения, Алексей схватил нож, срезал веревки и с трепетом откинул крышку.

Наше ликование длилось ровно пять секунд. Проволока, столь идеальная в отчетах Нартова, выглядела жалко. Хваленый лак из шеллака и воска по всей длине пошел паутиной мелких трещин, а местами и вовсе осыпался, обнажая льняную обмотку. Катастрофа.

— Но как… — растерянно пролепетал Алексей, проводя пальцем по хрупкому, ломкому покрытию. — Нартов же писал, что испытания прошли успешно.

— В Игнатовском — да, — процедил я. — В теплой мастерской. А потом ее везли сюда по морозу. Лак замерз, стал хрупким, как стекло, а на ухабах его попросту стрясло. Вся работа — насмарку.

Я откинулся на подушки, прикрыв глаза. В голове — пустота. Новые компоненты? Другая смола? На поиски уйдут месяцы, которых у нас нет. После недавнего триумфа с царевичем меня впервые за долгое время охватило острое, унизительное бессилие. Лекарства и боль туманили разум, притупляли мысль, не давая сосредоточиться. Решения не было.

Пока я сдавался, Алексей молча ходил по комнате. Я ждал чего угодно: упреков, отчаяния, очередной вспышки наследной апатии. Однако он остановился у стола, взял чистый лист и грифель.

— Лен, — произнес он тихо, скорее себе, чем мне. — Я помню, в Игнатовском, чтобы оглобли не трескались от мороза и сырости, их пропитывали горячим льняным маслом. Оно впитывается в дерево и делает его… гибким.

Я открыл глаза.

— Что, если… — он посмотрел на меня, приподняв бровь. — Что, если в лак добавить немного этого масла? Оно же сделает его более эластичным, не даст ему так сильно твердеть на холоде? А чтобы груз не трясло… его нужно везти в коробах, набитых сеном или шерстью. Создать ему мягкое ложе.

Алексей нащупал решение химической проблемы, просчитал, а затем устранил причину механического повреждения. Он мыслил как я. Из простого житейского опыта он вытянул самое очевидное и, скорее всего, единственно верное решение. Вот уж чего не ожидал от юноши.

— Пиши Нартову, — выговорил я. — Прямо сейчас. Пусть немедленно проведет опыт. И распорядись насчет утепленных коробов. Это… это гениально, ваше высочество.

Он не ответил, лишь склонился над бумагой. На его лице — сосредоточенность человека, который только что починил сломавшийся механизм. Эта первая самостоятельная инженерная победа, одержанная в тот момент, когда я, его наставник, был бессилен.

Пока Нартов колдовал в Игнатовском над новым составом лака, на другом, невидимом фронте разворачивалась своя война. Анна Морозова, получив от Алексея распоряжения, действовала с быстротой и хваткой хищника. Ее донесения, приходившие раз в неделю, читались как сводки с поля боя. Она закупала необходимые нам компоненты и выстраивала целую подпольную логистическую империю.

Однако вскоре ее донесения приобрели тревожный оттенок.

— «Под Тверью, — зачитывал мне Алексей очередную депешу от Анны, — наш обоз с цинком был остановлен людьми местного воеводы. Предлог — проверка подорожных грамот. Однако вместо проверки приказчик воеводы, некий господин Вяземский, предложил нашему доверенному лицу „содействие в дальнейшем пути“ и „охрану от лихих людей“. Цена содействия — десять копеек с каждого рубля от стоимости груза».

— Десять процентов за «охрану»… — хмыкнул я. — Аппетиты у людей светлейшего растут.

Кажется, Меншиков не пытался нас остановить, он стремился влезть в наше дело, стать незаменимым посредником и доказать Государю, что без его административной власти, без его «решальщиков» на местах, ни один наш проект не сдвинется с места. Он хотел возглавить.

— Что будем делать? — спросил Алексей, откладывая письмо. На его лице застыла холодная злость. — Жаловаться отцу?

— Не стоит, — покачал я головой.

Алексей в задумчивости заходил по комнате.

— Значит, нужно играть по его правилам. Но на своих условиях, — наконец произнес он. — Отказаться от его «услуг» повсеместно мы не можем — он просто перекроет нам все дороги. В то же время платить ему дань — значит потерять лицо и деньги.

— И что ты предлагаешь?

— Мы разделим потоки, — его палец лег на карту. — Второстепенные грузы — воск, лен, уголь — пустим через Тверь и официально согласимся на «содействие» господина Вяземского. Пусть думают, что мы приняли их условия. А вот самые ценные и компактные грузы — цинк, шеллак и прочее — пойдут в обход, вот этим путем. Дорога хуже, крюк в пятьдесят верст, зато мы наймем собственную охрану из отставных драгун. Выйдет дороже, но так мы сохраним контроль над главным. Мы усыпим их бдительность, заплатив малую цену, чтобы провести самое важное втайне.

Я едва сдерживал улыбку. Его план тянул на полноценную шпионскую операцию. Он учился на реальной войне, где вместо пуль — перехваченные обозы, а вместо крепостей — склады с дефицитным товаром, постигал науку управления, и цена каждого урока измерялась в реальном золоте и потраченном времени. И этот урок он, похоже, усваивал на отлично.

Пока Алексей, превратившись в теневого интенданта, вел свою первую логистическую войну, в нашу палату-штаб стали прибывать плоды интеллектуальных трудов. Первым откликнулся Магницкий. Его депеша оказалась настоящим научным трактатом, который привел меня в восторг. Старик не ограничился сухим исполнением задачи, а прислал целое исследование.

«По вашему указанию, Петр Алексеевич, — зачитывал Алексей, — я проанализировал частотность букв в русском языке на материале трех тысяч листов разного содержания: от Псалтыри до указов вашего батюшки и торговых росписей. Результаты сего анализа прилагаю».

На отдельных листах шли аккуратные таблицы, графики, выкладки. Чистая, незамутненная наука в лучшем ее проявлении.

«На основании сих данных, — продолжал Алексей, — я составил три варианта „азбуки для молниеносного письма“. Первый, „Скорописный“, присваивает кратчайшие знаки самым частым буквам. Он наиболее быстр в передаче, хотя сложен для запоминания и требует от писца высокой сноровки. Второй, „Просторечный“, группирует знаки по сходству букв — легок в изучении, но неэффективен по времени. Третий же, „Разумный“, является, по моему скромному мнению, золотой серединой…»

— Стоп, — прервал я его. — Давай-ка сюда.

Протянув мне листы, Алексей с азартом включился в игру. Я взял один грифель, он — другой.

— Давай так, — предложил я. — Я — передающая станция в Москве, ты — принимающая в Петербурге. Задача: передать фразу «Обоз с провиантом задерживается». Поехали. Используем «Скорописный» код.

Я начал отстукивать грифелем по столу точки и тире, а он — пытаться их записать. Через минуту царевич раздраженно бросил грифель.

— Не получается, барон! Для этого нужен человек с твоим умом или сноровкой Магницкого. А кто будет сидеть на приеме в полковом штабе? Простой писарь? Он спутает приказ «атаковать» с приказом «отступать», и мы потеряем тысячи людей из-за одной неверно понятой точки!

А он хорош! Царевич думал о цене ошибки, выраженной в человеческих жизнях.

— Верно, — согласился я, впечатленный ходом его мысли. — Значит, Магницкий прав: нам нужен «Разумный», компромиссный вариант. Однако и его нужно довести до ума. Смотри, знаки для букв «Б» и «В» слишком похожи. При быстрой передаче их немудрено спутать.

Несколько часов мы спорили, меняли комбинации, пробовали их «на слух», пока на листе не родилась финальная версия нашей азбуки — плод гения Магницкого, отточенный нашей совместной работой.

После нового года, когда армия Шереметева отправилась на юг (Петра отговорили вести армию, пока он официально не будет коронован императором, присоединится к ней позже) из Игнатовского прибыл самый долгожданный груз. Несколько тяжелых, окованных железом ящиков, доставленных под личной охраной преображенцев. Внутри, заботливо уложенные в стружку и паклю, лежали детали нашего будущего чуда. И здесь Нартов снова превзошел себя.

В одном из ящиков, помимо деталей основного, пишущего аппарата, обнаружился второй, куда более простой и грубый механизм. К нему прилагалась записка, написанная размашистым почерком:

«Петр Алексеевич, во исполнение указания царевича о работе в полевых условиях, мысль пришла. Для похода, где бумага может отсыреть, а чернила замерзнуть, пишущий прибор не годен. Собрал вот сие. Просто и громко. Ваш Андрей».

Механизм оказался примитивным зуммером — электромагнит с массивным молоточком, бьющим по небольшой медной пластине. Я посмотрел на Алексея: его идея, высказанная в депеше Нартову, обрела здесь плоть и медь.

— Вот же голова! — восхищенно выдохнул я. — Вы с ним — идеальная команда: ты ставишь задачу как стратег, он решает ее как инженер.

Сборка превратилась в священнодействие. Приподнявшись на подушках, я руководил процессом, а Алексей, с непривычной для него ловкостью, работал инструментами. Время, проведенное в мастерских, даром не прошли — он больше не был белоручкой-царевичем, уверенно держал отвертку и знал, как правильно затянуть гайку, не сорвав резьбу (да-да, мы в Игнатовском уже наладили выпуск болтов и гаек — скоро станет основной статьей доходов).

Сложнее всего оказалось добиться синхронизации. Чтобы точки и тире на бумажной ленте не сливались в сплошную линию, скорость ее протяжки должна была быть идеально ровной. Часовой механизм, созданный Нартовым, работал безупречно, но требовал тонкой регулировки. Наша первая попытка собрать регулятор из подручных средств провалилась — он работал с рывками. Пришлось отправлять Нартову эскизы, и вот теперь перед нами лежал присланный им готовый узел — маленькое чудо механики, идеально выточенное и сбалансированное.

— Теперь моя очередь, — сказал Алексей, беря в руки детали. — Я должен собрать его сам.

Он справился. Его пальцы, еще недавно не знавшие ничего тяжелее столового серебра, уверенно соединяли тяги и пружины. Он был уже не учеником и не распорядителем. Он был соавтором.

Когда последний винт был затянут, я посмотрел на наше творение. Оно было неуклюжим, собранным из разномастных деталей, но оно было живым. И оно было нашим.

— Теперь, — сказал я, откидываясь на подушки, — нужно сделать так, чтобы это чудо не украли. Ни саму идею, ни плоды, которые она принесет. Мы должны немедленно зарегистрировать наше детище. И сделать это правильно.

Под мою диктовку Алексей начал составлять заявку в «Палату привилегий»: «Прошение о даровании привилегии на 'Способ молниеносной передачи вестей посредством электрической силы»«. В графе 'Авторы изобретения» я велел ему вписать фамилии.

— Смирнов Петр Алексеевич, за общую идею и научное обоснование. Нартов Андрей Константинович, за конструкцию механических узлов. Магницкий Леонтий Филиппович, за создание математической основы для скорописного письма.

— Все верно, — кивнул Алексей, закончив писать.

— Не все, — остановил я его. — Допиши четвертого.

Он удивленно поднял на меня глаза.

— Романов Алексей Петрович, — произнес я. — Не как изобретатель, а как «попечитель и устроитель сего дела».

— Но я… я ведь только помогал…

— Это не лесть, ваше высочество. Это политика, — объяснил я. — Привилегия, скрепленная именем наследника престола, — государственный акт. Броня, которую никто, даже светлейший князь, не посмеет пробить. Ты своей властью защитишь наше общее дело. Ты его официальный покровитель.

Он понял. Он брал на себя куда более значимую роль, медленно, почти торжественно выводя свое имя.

— И последнее, — добавил я. — Привилегия эта будет принадлежать не нам лично, а нашей «Общей Компанейской Казне». Мы создали курицу, которая будет нести золотые яйца. Представь, что почувствуют Демидов и Морозовы, когда поймут, что их банк будет владеть монополией на самую быструю связь в мире? Что они смогут узнавать о ценах на пеньку в Архангельске или на меха в Сибири на неделю, а то и месяцы раньше конкурентов? Они вцепятся в этот проект мертвой хваткой и сами профинансируют постройку линий по всей стране. Мы даем им власть над информацией. А это дороже любых денег.

Алексей молча слушал, и в его сознании разрозненные части головоломки — технологии, финансы, политика, власть — наконец складывались в единую, ясную и грандиозную картину. Он начинал видеть мир моими глазами.

Наконец настал решающий час. Пятого января 1707 года, под покровом ночи люди Брюса, работая в полной тишине, проложили кабель. Два толстых, свитых вместе провода, облаченные в просмоленный брезентовый шланг, змеей проползли по чердакам и карнизам Адмиралтейства, соединяя нашу палату с кабинетом начальника тайной службы. На столе, источая слабый запах разогретого воска, стоял наш собранный и отлаженный пишущий аппарат. Рядом, как верный солдат, ждал своего часа зуммер Нартова.

— Ну, ваше высочество, — сказал я, кивнув на ключ передатчика. — Исторический момент. Вам и карты в руки.

Алексей подошел к столу. Я-то думал, он передаст нечто казенное, вроде «Проверка связи» или «Аппарат работает исправно». Однако он, на мгновение зажмурившись, положил руку на ключ. И начал выстукивать сообщение.

Он набирал медленно, тщательно, боясь ошибиться. Каждая точка, каждое тире отдавались в тишине комнаты сухим, четким щелчком. Я следил за его рукой, понимая: то, что он передает, бесконечно личное. Закончив, он отнял руку от ключа и замер, не дыша. Мы ждали.

Минута тянулась вечностью. Вдруг наш приемный аппарат ожил. С тихим жужжанием протянулась бумажная лента, и пишущее колесико заплясало, оставляя на ней знаки. С ленты считывался код Магницкого, ритм.

Из механизма медленно выползала лента. Алексей сорвал ее, поднес к свече, и я заметил, как слегка дрожат его руки.

— Что там? — спросил я.

Он молча протянул мне бумажку. На ней, выведенные фиолетовыми чернилами, стояли четыре слова, каждое весомее пушечного ядра:

ИМПЕРИЯ ГОРДИТСЯ. ПРОДОЛЖАЙТЕ. ПЕТР.

Он был там. Сам Государь. Значит, Брюс докладывал императору о ходе наших изысканий. И пригласил его к себе в кабинет. И Петр Великий ответил лично. Не как отец сыну, а как Император — своим государственным деятелям. Для Алексея это стало высшей формой признания, куда более ценной, чем любые объятия. Он заслужил право быть частью большого дела.

Поздно вечером, когда опиумная настойка приглушила боль, а город за окном погрузился в тишину, мы сидели вдвоем. Я — приподнявшись на подушках, он — рядом за столом. Между нами, как знамя общей победы, лежала та самая бумажная лента. Эйфория прошла, уступив место осознанию содеянного.

— Эта машина, барон… — вдруг произнес Алексей, нарушив молчание. Его взгляд был прикован к ленте, но видел он, без сомнения, нечто большее. — Это способ видеть всю страну разом. Узнать о цене на хлеб в Казани и о движении татар под Азовом в один день. Это… — он искал слово, — … словно кровь в теле.

Без моих подсказок он сам нашел самую точную и самую страшную в своей простоте метафору. Наследник империи увидел инструмент абсолютной власти.

— Именно, ваше высочество, — подхватил я его мысль. — Мы проложим телеграф вдоль наших будущих железных дорог, свив в один жгут два главных нерва Империи — транспорт и связь. Тот, кто контролирует этот узел, контролирует все: движение войск, цены на хлеб, сбор налогов, подавление смуты. Мы сможем управлять этой огромной, неуклюжей махиной, как капитан управляет кораблем, — чувствуя каждый скрип, каждую течь.

Я перевел взгляд на Алексея. В его глазах отражался свет свечи, и в этом свете я видел будущего правителя, который внимал главному уроку своей жизни.

— Мы создали кровеносную систему для Российской Империи, — произнес я, чеканя каждое слово. — Теперь ей нужен мозг и этим мозгом предстоит стать тебе.

Он посмотрел на меня. Путь от забитого царевича к наследнику Империи был пройден. Впереди лежал куда более трудный путь — от наследника к Государю. И, кажется, он был к нему готов.

Мы и впрямь создали чудо. Но потом мой взгляд упал на моток медной проволоки, сиротливо лежавший в углу, и инженер во мне тут же подкинул неприятный, отрезвляющий вопрос: а как защитить эти тонкие нити от грозы, от мороза, от обычного вора с топором, который решит, что на цветной металл можно выменять штоф водки? Создать нервную систему — полдела. Защитить ее от дурака и стихии — вот задача посложнее взятия Азова.