Инженер Петра Великого – 6

Глава 14

Утро принесло апатию. Казалось, что вся эта математика истребления впиталась в дубовые панели кабинета и теперь давила, заставляя говорить вполголоса. За длинным столом собрался мой негласный совет директоров. Все ждали очередного «чуда», инженерного решения, которое, как по волшебству, разрешит все проблемы. Однако сегодня я собирался их разочаровать.

Я окинул взглядом собравшихся: хмурый, погруженный в свои мысли Магницкий после вчерашнего смотрел на меня с укором; пальцы Андрея Нартова нервно теребили грифель, готовые в любой момент броситься в бой на бумаге; рядом с ним — Федька, мой самый толковый ученик. Чуть поодаль, в кресле у камина, невозмутимо расположился капитан де ла Серда, словно происходящее его не касалось. Во главе стола сидел царевич Алексей. Новая роль явно была ему не по размеру — изо всех сил стараясь выглядеть хозяином положения, он выдавал себя напряженной спиной и сцепленными в замок пальцами. Даже женщины, Анна и Изабелла, замерли в ожидании — два полюса моего мира.

Вместо того чтобы разворачивать чертежи, я пододвинул к себе четыре увесистые стопки бумаг, результат бессонной ночи.

— Господа, дамы, — привлек я к себе внимание. — Вчера мы создали новое оружие, новую реальность. Управлять ею по-старому — значит, неминуемо привести Империю к катастрофе. Я больше не могу и не буду тем, кем был. Роль конструктора, технолога и снабженца в одном лице исчерпана. Система стала слишком сложной и требует не одного инициатора, а слаженной работы десятков. Сегодня мы эту работу и начнем.

Первую, самую толстую папку я пододвинул Нартову.

— Андрей. Проект «Шквал». Твой. С этой минуты ты его полновластный технический руководитель — технический диктатор.

Нартов подался вперед, его глаза загорелись в предвкушении новых чертежей и свежих идей. Но, заглянув в открытую папку, он увидел лишь небольшую стопку бумаг с изложением моих идей.

— Готовых технологических карт не будет, на это у меня ушла бы вечность, — опередил я его вопрос. — Зато я даю тебе право их создавать. Ты должен формализовать весь процесс. Каждая операция, от плавки до финальной сборки, должна быть описана, занормирована и утверждена тобой лично. Тебе предстоит строить систему. Первым делом расширишь нашу «Палату Эталонов» — она станет сердцем всего производства, а ее смотрители — твоими инквизиторами, с властью большей, чем у любого начальника цеха. Второе — возглавишь постоянную приемочную комиссию на Урале. Каждая плавка стали — под твой личный контроль.

Он задумался, в его голове уже вращались шестеренки. Задача была совершенно иного масштаба.

— Хотя есть и творческое дело, — добавил я, смягчившись. — Главная проблема «Шквала» — не механика, а материал. Даю тебе карт-бланш: создавай при заводе отдельную опытную лабораторию, забирай лучших мастеров, требуй у его высочества любые ресурсы.

Нартов кивнул, принимая эту колоссальную ответственность.

— Федор.

Мой ученик вздрогнул. То, что очередь дойдет и до него, да еще и так скоро, он явно не ожидал.

— Петр Алексеич, я… — начал он, но я его остановил.

Вторая, более тонкая папка легла перед ним.

— Проект «Бурлак». Отныне это твое конструкторское бюро.

В кабинете стало тихо. Даже де ла Серда поднял бровь. Назначить мальчишку, хотя и толкового, главой целого проекта было слишком дерзко.

— Но… Андрей Константинович… — пролепетал Федька, ища поддержки у своего учителя.

Нартов нахмурился. Я видел, как в нем борются два чувства: гордость за ученика и ревность инженера, у которого отнимают любимую игрушку.

— Андрей справится со «Шквалом», — твердо сказал я. — Ему будет не до «Бурлака». А ты, Федор, знаешь эти чертежи не хуже него. В этой папке — бюджет и право набрать собственную команду. Твоя первая задача — не вся машина. Забудь о ней. Сконцентрируйся на узлах, а потом собери работающий прототип. Вот, — я указал на шкатулку с персидским механизмом, — твое учебное пособие. Пойми. И если осилишь, на досуге сделай лучше. У тебя три месяца. Это твой шанс, Федор. Докажи, что ты уже готов.

Он нерешительно протянул руку и взял папку. Взглянув на Нартова, он увидел на его лице одобрение. Учитель отпускал его в свободное плавание.

— Алексей Петрович.

Царевич выпрямился. Я передал ему третью папку.

— Ваша роль, ваше высочество, самая неблагодарная и самая ключевая. Вы — центр, отвечающий за то, чтобы эта махина не заглохла. Финансирование всех проектов через «Казну». Координация поставок с господами Морозовыми. Вся переписка, вся отчетность, вся бюрократия — на вас. Изабелла и Анна вам в помощь. Отныне без вашей подписи на финансовой ведомости Нартов не получит и фунта меди, а Федька — ни одного мастера.

На его лице — сосредоточенность человека, которому только что вручили пульт управления от сложнейшего механизма и не оставили инструкции.

— И последнее. Капитан.

Де ла Серда лениво открыл глаза. Он единственный, кому я не протянул папку; его задачи были слишком деликатны для бумаги.

— Наша Империя, капитан, скоро начнет отращивать артерии и нервы — дороги и телеграфные линии. И они будут уязвимы — как для вражеских лазутчиков, так и для наших же крестьян с топорами. Мне нужна доктрина защиты. Мне нужны мобильные, прекрасно вооруженные «летучие отряды», способные за сутки появиться в любой точке на сотню верст вокруг. Мне нужна сеть в каждой деревне вдоль будущего тракта. Вы будете строить государство там, где сейчас — лес и власть местного урядника.

Старый солдат едва заметно улыбнулся уголком губ.

— Занятная кампания предстоит, бригадир, — протянул испанец. — Куда интереснее, чем сидеть в осаде.

Откинувшись в кресле, я смотрел, как они разбирают бумаги. Все. Задачи были розданы. Механизм был спроектирован. Моя роль изменилась. Я перестал быть двигателем, который тащит за собой весь этот неповоротливый состав, и стал машинистом, который лишь изредка дергает за нужные рычаги и следит за давлением в котле. А котел этот, я знал, еще не раз будет готов взорваться.

Первые две недели моя новая система работала с обманчивой, почти подозрительной гладкостью. Бумаги летали между кабинетами; запершись в лаборатории, Нартов колдовал над СМ-2; Алексей с головой ушел в финансовые ведомости, превратившись в самого дотошного бюрократа Империи. Я уже почти уверовал в собственный гений, в создание отлаженного механизма. Однако у реальности, как это часто бывает, нашлись свои, весьма циничные планы. Удар она нанесла там, где я ожидал — по самому слабому звену моей цепи. По Федьке.

Тревожный звонок прозвенел в виде сухого отчета от начальника литейного цеха:

«За прошедшую неделю по заказу КБ „Бурлак“ отлито четыре комплекта шестерен. Все четыре по результатам проверки отбракованы. Причина — несоответствие чертежу, множественные раковины и каверны в теле отливки».

А на следующий день ко мне в кабинет, не постучавшись, ворвался и сам Федька. Мой толковый, спокойный ученик был на грани срыва.

— Петр Алексеич, беда! — выдохнул он, бросая на стол кривую, уродливую шестерню. — Они не делают! Они издеваются!

Побледневший, с дрожащими руками, он выглядел так, что я молча указал ему на стул.

— Спокойно, Федя. Докладывай по порядку.

— Я им чертежи, я им расчеты! — голос его срывался. — Требую исполнять в точности, как ты учил! Штрафами грожу! А они смотрят на меня, улыбаются в бороды и кивают. И несут вот это. — С отвращением ткнув пальцем в бракованную деталь, он продолжил: — Говорят, дескать, чертеж твой, начальник, мудреный. Не хватает у нас сноровки. Они меня мальчишкой считают! Не слушают! Сроки горят, Алексей Петрович уже три депеши прислал, требует отчета о потраченных средствах, а у меня — гора брака! Я… я не справляюсь.

Уронив голову на руки, он замолчал. Крик о помощи. Проблема была не в технологии, а в психологии. Мои лучшие, проверенные мастера, уважая Федьку как гениального подмастерья, категорически не принимали его как начальника. Их саботаж был тонким, почти издевательским: они просто работали «без души», формально, доказывая ему, что без их мастерства и интуиции, любые, даже самые совершенные чертежи — лишь мертвая бумага. А Федька, пытаясь копировать мой стиль, лишь усугублял ситуацию; мои приказы в его устах звучали неубедительно, вызывая глухое раздражение.

— Хорошо, Федор, — сказал я, поднимаясь и опираясь на палку. Нога отозвалась привычной ноющей болью. — Идем. Будем разбираться на месте.

Когда мы вошли в литейный цех, работа там шла своим чередом, в воздухе стоял густой запах раскаленного металла. Мастера, завидев меня, сняли шапки, правда в их взглядах читалось не раболепие, а упрямое достоинство и даже толика вызова. Старший мастер, седобородый, кряжистый мужик по имени Потап, отложив в сторону форму, шагнул нам навстречу.

— С чем пожаловали, барин? — скрипуче протянул он. — Али наш молодой начальник на работу жалится?

— На брак жалуется, Потап, — спокойно ответил я. — Говорит, чертеж сложный. Вы, лучшие литейщики в Империи, с ним совладать не можете. Я уж и сам начал думать, может, в расчетах где ошибся?

Ход был неожиданным. Я не стал нападать, а поставил себя на один уровень с ними, апеллируя к их профессиональной гордости. Потап нахмурился, в его глазах мелькнуло недоумение.

— Чертеж и впрямь мудреный, Петр Алексеич, — пробасил он уже другим тоном. — Зубья у шестерни мелкие, тело тонкое. Металл стынет, не успев форму заполнить. Не хватает ему, видать, текучести.

— Вот! — ухватился я за его слова. — Именно. Не хватает текучести. А я голову ломал, не мог понять, в чем дело. А ты сразу в корень зришь. Помоги разобраться, старик. Ты — знающий умелец. Без тебя я тут как слепой котенок.

Расстелив чертеж прямо на грязном верстаке, я собрал вокруг себя мастеров. Заинтригованные, они стали подтягиваться ближе, обступая плотным кольцом. Федька стоял чуть позади, растерянно наблюдая за этой сценой.

— Вот проблема, — сказал я, указывая на схему. — Металл остывает. Какие будут мысли? Как заставить его бежать быстрее?

Я устроил мозговой штурм, заставляя их думать вместе со мной.

— Может, температуру в домне поднять? — предложил один.

— Можно, — согласился я. — Хотя тогда металл станет хрупким, шестерня при первом же усилии треснет. Не годится. Еще идеи.

— А что, если литник шире сделать? — неуверенно спросил другой.

— Мысль! — подхватил я. — Но в центре отливки может образоваться усадочная раковина. Нам нужна плотность.

Они спорили, предлагали, отвергали. Я лишь изредка направлял их мысль, подбрасывая наводящие вопросы, пока Потап, наконец, не ударил себя по лбу.

— Воздух! Ему же, проклятому, деваться некуда! Он его и тормозит!

— Вот именно! — подхватил я. — Так как нам его выгнать?

— Выпоры нужны! — выкрикнул кто-то из толпы. — Тонкие, как иглы, чтобы воздух вышел, а металл не ушел!

— Сколько? — спросил я, глядя на Потапа.

Старый мастер на мгновение задумался, окинув чертеж хозяйским взглядом.

— Один тут, вверху, мало будет. Думаю, три надобно. Вот тут, тут и вот тут. Чтобы со всех сторон ему дорога была.

Его мозолистый палец указал на те самые точки, которые я предусмотрел в первоначальном проекте. Но теперь это была не моя навязанная идея, а их собственное, выстраданное решение.

— Гениально, Потап, — сказал я без тени иронии. — Ты нашел решение. — Повернувшись ко всей артели, я добавил: — Вы нашли решение.

Затем мой взгляд остановился на Федьке.

— А теперь, Федор, твоя задача как начальника — помочь этим людям воплотить их же идею в жизнь. Они дали тебе мысль. Ты должен дать им расчет и проконтролировать исполнение. Потап отвечает за качество, ты — за сроки. Работайте вместе.

Я выпрямился, стряхивая с рук невидимую пыль.

— Я заменил тебя, Федор, — сказал я ему уже тише, так, чтобы никто не слышал. — В этой мастерской. На полчаса. Я показал тебе, как это работает. Власть — это умение заставить людей захотеть сделать то, что нужно тебе. Теперь иди и стань для них настоящим начальником. Если не получится — вернешься к верстаку. Потому что руководить — это тоже ремесло. А ремеслу тоже надо учиться. Вот и учись.

Развернувшись, я не оглядываясь пошел к выходу. За спиной было тихо. Я оставлял Федьку одного. Но теперь он был руководителем, за которым стояло общее, только что найденное решение, а не мальчишкой-самодуром. Ему предстояло сдать свой главный экзамен. И почему-то я был уверен, что на этот раз он его сдаст.

Кризис в мастерской Федьки, превратившись из проблемы в ценный урок, был потушен. Но передышка оказалась короткой. Архитектору некогда любоваться построенными стенами — нужно думать о фундаменте следующего этажа, а тот уже трещал, едва заложенный. Примчался запыхавшийся гонец с депешей с Урала, и тон письма Демидова был далек от победных реляций.

Никита, по обыкновению, писал без обиняков, рублено:

«Барин. Государев заказ на пушки и клинки исполняю. Домны дымят, молоты стучат. Зато затея твоя с дорогой… это другой разговор. Рельс из чугуна — смех один, на первом морозе в крошево пойдет. А еще нужна сталь не простая, а катаная. Это для мостов. Ежели и сам мост придумаешь — обещаю в честь тебя город назвать. У меня под такое ремесло ни станов, ни людей нет. Дай технологию, Петр Алексеевич, иначе вся твоя дорога — пустой звук. Я готов хоть сейчас заложить три новых завода — в Невьянске под рельс, в Тагиле под профиль, в Утке под крепеж, — однако без твоих чертежей и твоих дьяволов-мастеров это будут просто груды камней».

Я отложил письмо. Вот она, реальность. Демидов, при всем его могуществе, уперся в технологический потолок. Можно было нарисовать идеальный мост, но без промышленных объемов сортового проката он так и остался бы мечтой.

— Нартова мне! — крикнул я адъютанту.

Андрей явился через несколько минут, на ходу вытирая руки от машинного масла. Я молча протянул ему письмо. Пока он читал, на столе уже лежал чистый лист ватмана.

— Он прав, — сказал Нартов, откладывая депешу. — Мы можем сварить опытную балку, но тысячи верст… Это другой масштаб.

— Значит, мы дадим ему этот масштаб.

Я набрасывал общую концепцию прокатного стана — систему из нескольких пар валков, приводимых в движение паровой машиной, — а Нартов тут же, рядом, детализировал ее, превращая мою идею в рабочие чертежи. Его грифель летал по бумаге, выводя схемы редукторов, муфт, систем охлаждения. В этом привычном танце — мой замысел и его гениальное инженерное воплощение — за три часа родился пакет эскизов, достаточный, чтобы запустить на Урале промышленную революцию. Звучит громко, но так и есть.

— Отправляй это Демидову с тем же гонцом, — сказал я, сворачивая бумаги в тубус. — И припиши от моего имени: «Вот тебе чертежи. Лучших мастеров пришлю к весне. Над мостами — подумаю. Заводы — на твоей совести. Справишься — станешь стальным королем Империи. Не справишься — пойдешь по миру вместе со мной».

Не успел гонец покинуть пределы Игнатовского, как в мой кабинет почти без стука вошла Анна Морозова. Она была не одна. За ее спиной стоял один из ее приказчиков, с перевязанной головой и пустым взглядом.

— Прости, Петр Алексеевич, что без предупреждения, — скороговоркой произнесла она. — Новости не терпят этикета.

На стол легли два завернутых в тряпицу предмета. Развернув свертки, я обнаружил внутри осколки — все, что осталось от одного из эталонных калибров Нартова, отправленных Морозовым для контроля качества их поставок.

— Наш караван под Торжком, — начала рассказывать Анна, пока ее человек молча смотрел в пол. — Напали из засады. Десяток человек, в солдатских мундирах, вооружены фузеями. Вели себя не как разбойники. Провиант и фураж не тронули. Убили охрану, нашли ящик с инструментами, вскрыли. И вот, — она кивнула на осколки, — методично, молотами, разбили все вдребезги и выбросили. Это чей-то заказ.

Я смотрел на изуродованный металл. Мне кажется, это удар не по Морозовым, это целенаправленно по мне шмаляют, по сердцу моей системы — стандартизации и взаимозаменяемости. Наши враги понимали, куда бить. Вот только кто? Внутренние смутьяны-завистники или внешний враг?

— Яков Вилимович уже знает? — спросил я.

— Знает. Но его люди хороши в столице, а в тверских лесах… — она развела руками.

Вызвав де ла Серда и Алексея, я изложил им ситуацию. Когда они увидели разложенные на столе осколки, лишних слов не потребовалось.

— Нам нужна собственная сила, — закончил я. — Не зависящая от государевых полков, увязших на юге. Охранный полк хорош, конечно, но…

— Частная армия? — Алексей тревожно нахмурился. — Отец этого не потерпит! Это пахнет заговором. Нас обвинят в создании собственной гвардии, в измене!

Наследник не плохо проанализировал проблему. Он быстро учился.

— Значит, это будет не армия, — парировал я. — А служба безопасности «Общей Компанейской Казны». И вы, ваше высочество, — ее верховный главнокомандующий. Ее задача — защита наших общих активов, наших дорог, наших караванов. Утверждать ее устав и докладывать о ее действиях отцу будете вы, а не я. Это ваша ответственность. Перед акционерами. И перед Империей.

Он боролся с собой, я это видел. Риск был огромен, зато и от возможностей дух захватывал — доказать отцу, что он способен и считать деньги, и защищать их.

— Хорошо, — произнес он. — Но назовем мы ее иначе. Не так вызывающе. Пусть будет… «Корпус содействия торгу и промыслам». Звучит мирно, а вооружен он будет так, как не снилось и преображенцам.

Хитрец. Он улучшил идею, придав ей необходимую политическую маскировку.

Вечером, когда тактические пожары были потушены, я собрал Алексея и Магницкого над картами. Пора было возвращаться к стратегии.

— Вот, смотрите, — сказал я, проводя пальцем по карте. — Демидов строит прокатные станы на Урале. Морозовы налаживают логистику. Де ла Серда создает «Корпус содействия». Каждый решает свою задачу, однако все они действуют вслепую, не видя всей картины.

На чистом листе я начертил простую схему.

— Мы не строим отдельно дорогу и отдельно телеграф. Мы строим единую систему. Железнодорожное полотно — это кость. Телеграфный провод вдоль него — это нерв. Охранные посты капитана — это кожа. А поезда, что повезут сталь, уголь, солдат и хлеб, — это кровь. Одно без другого мертво.

Я раздал каждому свою роль. Магницкий должен был рассчитать оптимальный маршрут, учитывая рельеф и потребность в мостах. Алексей — составить итоговый меморандум для правления Банка и для будущего доклада Императору, сведя воедино все расходы и выгоды.

Поздно вечером, когда Игнатовское окутала синяя январская дымка, я наконец позволил себе то, чего не делал уже много недель — просто пройтись. Опираясь на палку, я медленно брел по расчищенным дорожкам своего маленького, гудящего улья, и впервые за долгое время вместо тяжести ответственности чувствовал пьянящее удовлетворение архитектора, видящего, как его чертежи обретают плоть и кровь.

Как раз когда я проходил мимо главной конторы, из дверей выскочил запыхавшийся гонец и, едва не сбив меня с ног, протянул две депеши. Первая, от Федьки, была написана корявым, но уже уверенным почерком:

«Петр Алексеевич. Первая опытная отливка шестерни для „Бурлака“ прошла приемку. Полное соответствие чертежу. Мастера во главе с Потапом просят передать поклон. Для ускорения работ требуется дополнительный бюджет на постройку нового, малого тигля».

Я усмехнулся. Вторая депеша, от Алексея, была ответом на первую:

«Бригадир. Запрос от КБ „Бурлак“ на дополнительное финансирование рассмотрен и утвержден „Казной“. Средства будут выделены немедленно по предоставлении Федором полного отчета по расходу материалов на предыдущие бракованные партии. Порядок должен быть во всем».

Свернув бумаги, я продолжил путь. Вот оно. Система работала, она жила. Сама ставила задачи, запрашивала ресурсы, контролировала исполнение. Федька научился побеждать, Алексей — управлять. Да, они еще наворотят дел, но главное, я теперь не касаюсь мелочей. Я над системой, одновременно и внутри нее. Мое постоянное личное вмешательство больше не требовалось, и это давало немыслимую свободу. Я мог думать о действительно большом, о том, что лежало за горизонтом сегодняшних проблем.

Мой путь привел меня к небольшому ручью, пересекавшему территорию завода. Здесь возводили новый мост для подвоза угля к доменным печам. Рабочие, кряхтя, укладывали на каменные опоры массивные чугунные балки. Добротно, надежно, на века.

Не знаю, зачем я пришел сюда. Может, вживую посмотреть на прообраз проблемы, которую описал Демидов в своем последнем письме? А проблемой были мосты. Обычные железнодорожные мосты. Ну как обычные, это для меня обычные, а для этого времени и для нынешних технологий — это беда. Нет в стране нормальных крепких мостов (хотя в Питере уже собираются строить — за бешенные деньжища), а тут беда — железнодорожные нужны.

Мой взгляд скользнул выше, на крышу строящегося склада, где на фоне темнеющего неба четко вырисовывался ее скелет — система деревянных стропил. Простые, грубые треугольники. Я видел их, но думал о другом — о детском металлическом конструкторе из прошлой жизни, из которого можно было собрать что угодно, и эти ажурные, легкие конструкции были на удивление прочными. В голове произошел синтез. Не случайное озарение, а результат, выстраданный на ошибках.

Во-первых, материал. Легкая, упругая стальная полоса, которую Демидов должен научиться катать на своих новых станах. Сталь, в отличие от чугуна, прекрасно работает на растяжение.

Во-вторых, геометрия. Эти полосы нужно соединять не в сплошную балку, а в пространственную решетчатую конструкцию, как в том конструкторе. В ферму. Где каждый элемент, треугольник, будет снимать нагрузку с соседа, распределяя ее по всей длине пролета. Она будет работать на растяжение и сжатие, а не на губительный изгиб.

И в-третьих, соединение. Сварки у нас нет, зато есть заклепки. Тысячи стандартных, каленых стальных заклепок, которые стянут элементы в единое, упругое целое. Массовое производство качественных заклепок — вот еще одна, казалось бы, мелкая, но абсолютно ключевая задача.

Развернувшись, я, забыв про боль в ноге, почти бегом захромал обратно в кабинет. Проблема была решена. Ключ найден.

Вернувшись, я не стал вызывать никого. Схватив грифель, я нарисовал на чистом листе ватмана эскиз первого пролета будущего ферменного моста — легкий, ажурный, почти невесомый. Триумф длился ровно минуту, а потом пришло отрезвление.

Я смотрел на свой чертеж и с ужасом осознавал, что создал нечто, чего не могу рассчитать. Интуитивно я чувствовал, как распределяются нагрузки в этой конструкции, однако доказать это математически, вычислить напряжение в каждой из сотен этих балок, чтобы гарантировать, что мост не рухнет, — я не мог. У меня не было для этого научного аппарата. Наука о сопротивлении материалов, теория статически неопределимых систем — все это родится лишь через столетие.

Я решил инженерную задачу, но тут же породил нерешаемую научную. Можно было, конечно, построить этот мост на глазок, положившись на интуицию. Но цена ошибки — сотни жизней.

Отложив грифель, я взял чистый лист, написал одно слово: «Магницкому». А под ним поставил жирный знак вопроса. Архитектор нарисовал эскиз своего творения. Теперь ему предстояло вместе со своим старым учителем изобрести науку, которая докажет, что этот эскиз — рабочий.