Инженер Петра Великого – 6

Глава 8

Шестой день. Или седьмой? Сложно понять, когда весь мир сузился до боли в ноге и четырех углов этой комнаты. Потолок с пухлыми, глуповатыми ангелочками. Если долго на них смотреть, они начинают ухмыляться. Хотя, возможно, это просто опиумная настойка, которую лекари щедро вливают в меня по часам.

Покои царевича. Забавно. В прошлой жизни это назвали бы «реанимацией повышенной комфортности» — идеальное место, чтобы сойти с ума от тишины, и бездействия.

Напротив, у окна, за массивным письменным столом ссутулился мой сосед по несчастью и главный виновник торжества в одном лице. Мой самый рискованный проект. На осунувшемся лице застыла сосредоточенная мука, но он не отбывал повинность — он вгрызался в эти бумаги, находя в них единственный способ не думать о случившемся.

— Прочти сводку от Нартова, — прохрипел я. Голос, похожий на скрип несмазанной телеги, совсем не слушался. — Последний абзац.

Отыскав нужный лист, он зачитал сводку ровным, безэмоциональным, словно у автоответчика, голосом:

— «…ввиду необходимости срочного форсирования работ по государеву заказу, испытания проводились с использованием экспериментального рулевого узла, не прошедшего полной обкатки. Предварительный анализ показывает: излом произошел по причине усталости металла…»

Пока он читал, я не сводил с него глаз. Мы были заперты здесь вместе, словно два реагента в одной колбе, и оставалось лишь гадать, какая пойдет реакция — взрыв или синтез чего-то нового. А где-то там, за стенами, ждал и безжалостный экспериментатор — Петр.

Я использовал Алексея как боевого товарища (но он прежний наверняка вопринял бы это как издевку), который помогает мне восстановиться.

В середине дня наш герметичный мир вскрыли. Легкий стук — и на пороге возникла Изабелла. С собой она внесла свежесть морозного питерского воздуха и едва уловимый аромат, мгновенно перебивший больничный смрад.

— Петр Алексеевич… Ваше высочество… — Она замерла в растерянности, не зная, как себя вести.

Подойдя к Алексею, она наконец спросила:

— Как вы, ваше высочество? Весь двор молится о вашем здравии.

— Молитвами вашими, баронесса, — сухо ответил он, не отрывая взгляда от бумаг. Вежливо, однако холодно.

Заминка вышла неловкой. Странно, мне казалось, что Алексей питал какие-то чувства к испанке, а тут какая-то скомканность. Неужели он настолько изменился? И-за чего? Аварии или из-за того, что впервые увидел гордость в глазах отца?

Повернувшись ко мне, Изабелла тут же изменилась. В ее взгляде было не протокольное сожаление, а живое, искреннее беспокойство.

— Я говорила с вашими людьми, — начала она тихим, доверительным тоном. — На верфях шепчутся, винят во всем ваше безрассудство. Я пыталась убедить их, что вы спасали наследника…

— Пустые разговоры, Изабелла. Собаки лают, караван идет, — прервал я ее. — Принесли что-нибудь для ума? — я скосил глаза на то, что она держала в руках. — А то от этих ангелочков на потолке скоро сам в облака улечу.

Она благодарно улыбнулась, уводя разговор от неприятной темы.

— Я принесла вам Декарта. Его «Рассуждения о методе». Подумала, это лучшее лекарство от скуки.

Да уж, странное представление о развлечениях у нее.

Мы говорили о глупости придворных интриг, о книгах — обо всем и ни о чем. Все это время меня напрягали действия Алексея. С преувеличенным усердием он изображал работу, но я был уверен: он ловит каждое слово. Ревность? Нет. Скорее, чувство изгнанника. Мы с Изабеллой говорили на одном языке, языке идей, и в этом мире ему просто не было места. Для нее он был объектом сочувствия, я же — равным собеседником. Это неравенство, несомненно, жгло его самолюбие.

Ощутив это, Изабелла быстро свернула разговор и, пожелав нам обоим скорейшего выздоровления, поспешно удалилась.

Когда дверь за ней закрылась, я откинулся на подушки и прикрыл глаза. Давящую тишину внезапно расколол его голос.

— Здесь ошибка.

Я открыл глаза. Алексей смотрел на меня в упор, зажав в руке отчет Нартова — тот самый, что он читал полчаса назад.

— Здесь, — ткнул он пальцем в одну из строк. — Нартов предлагает использовать графит для смазки. Однако при высоких температурах и трении графит сожжет все.

Я опешил.

Вот те и «неравенство». Либо Алексей хочет таким образом выделится, либо Нартов допустил ошибку. В последнее я не верил. Значит, первое.

— Откуда ты…

— Я читал отчеты по испытаниям порохов, — отрезал он. — Там упоминалось, что графитовая пыль ускоряет износ стволов. Принцип тот же. Он неправ. И я могу это доказать.

Даже так? Неужели Нартов ошибся? Не может быть. Или он это намеренно сделал? Да нет, бред же.

Алексей встал из-за стола и прошелся по комнате. Прежнюю подавленность в его движениях сменила сосредоточенная энергия. Мой самый рискованный проект только что подал голос. И голос этот мне определенно нравился.

Передо мной стоял молодой, злой и, как оказалось, очень неглупый хищник, учуявший первую кровь — чужую ошибку.

— Хорошо, — сказал я. — Доказывай.

Он принял вызов. Следующие несколько часов превратились в напряженный мозговой штурм, в котором я заставил его разложить проблему на составляющие. Привлекая писаря, он, с заметными отголосками моего же инженерного подхода, начал диктовать: «Причина первая: недостаток экспериментальных данных. Причина вторая: перенос технологии без учета изменения условий применения…» На выходе получился наш первый совместный технический анализ. Я лишь задавал наводящие вопросы, а он, после коротких пауз, находил ответы. К вечеру на столе лежал подробный, аргументированный документ, готовый к отправке Нартову.

— Отправь это с моим курьером, — распорядился я. — От своего имени.

Удивленно вскинув глаза, он возразил:

— Однако это твои мысли…

— Мысли мои, ошибку нашел ты. Заслуга твоя.

Он промолчал, но в его глазах вспыхнул азартный огонек. Наконец-то он получил то, чего жаждал, — признание. Не жалость, не снисхождение, а подтверждение его правоты в профессиональном споре. Пожалуй, куда более действенное лекарство, чем все микстуры лекарей.

Неужели Нартов все это предусмотрел? Не похоже на него, это тонкая психологическая работа, Нартов же — абсолютный гений, ему нет дела до таких нюансов. Или может Брюс нашептал ему что-то? Достали уже эти интриги…

На следующий день явилась новая гостья. Появление Анны Морозовой — полная противоположность визиту Изабеллы. Никакой растерянности, никакой эмоциональной суеты. Войдя в комнату уверенным, пружинистым шагом хозяйки, она принесла с собой эдакий порядок. Она Поздоровалась с царевичем и повернулась ко мне.

— Доброго здравия, бригадир. — Ее голос звучал деловито. Окинув меня быстрым, оценивающим взглядом, она словно прикидывала, насколько я еще боеспособен. \

— Новости есть, Анна Борисовна? — спросил я, сразу переходя к сути.

— Есть, Петр Алексеевич. И не самые добрые.

Не присаживаясь, она положила на стол передо мной несколько аккуратно сложенных листов.

— Первый обоз с карельским дубом и тульским углем, как и договаривались, вышел из Москвы. Однако под Тверью его остановили. Предлог — проверка по личному распоряжению людей светлейшего князя. Продержали два дня. Груз теперь прибудет с опозданием.

Господи, как предсказуемо. Задержать поставки, чтобы накрутить цену на смежном контракте… Классика жанра, уровень мелкого завхоза, а не государственного деятеля. Он даже не пытается скрыть следы. Не интрига, а детская шалость, платить за которую, к сожалению, придется солдатскими жизнями.

— А это, — она положила рядом еще один лист, — выписка из счетов на закупку сена для кавалерии, что пойдет на юг. Взгляните на цену. Вдвое выше рыночной. Подряд, разумеется, у человека, близкого к Александру Даниловичу. Теряя на угле, он с лихвой отбивает свое на овсе.

Я слушал ее, сохраняя спокойствие. Для меня это была не трагедия, а рядовая операционная задача. Не знаю, зачем она все это сейчас говорит, ведь могла бы и обождать с этим.

Молчавший до этого Алексей не выдержал. В происходящем он видел прямое оскорбление государства.

— Но ведь это… это прямой убыток для казны! Воровство! — вырвалось у него.

А вот зачем — чтобы был свидетель и заступник на стороне Морозовых. Или я слишком сильно смотрю на это с негативной точки зрения?

Анна лишь на мгновение перевела на него свой спокойный взгляд, в котором читалось легкое удивление, словно мебель вдруг заговорила.

— Война всегда убыток, ваше высочество. Вопрос лишь в том, кто его оплачивает, — отрезала она и снова повернулась ко мне, ожидая решения.

На ее лице сквозило что-то такое — живое, теплое, почти восхищение. Она видела во мне союзника, партнера для большой игры.

— Хорошо, — сказал я. — Готовьте бумаги. Я передам их Брюсу. Уверен, цифры скажут сами за себя.

Все таки эти товары нужны были в том числе и в Игнатовском, а Меншиков начинает заигрываться.

— Бумаги будут у вас к вечеру, — коротко ответила она. — Выздоравливайте, бригадир. Вы нужны нам на ногах.

Бросив на меня последний, долгий взгляд, в котором смешались поддержка, обещание и едва скрытая симпатия, она развернулась и вышла так же стремительно, как вошла.

Когда ее шаги затихли в коридоре, я взглянул на Алексея. Подперев голову рукой, он задумчиво смотрел на дверь.

— Сильная женщина, эта Морозова, — произнес он скорее себе, чем мне. — И, похоже, весьма сведуща в государственных делах. Нечасто встретишь купчиху, что так смело судит о подрядах светлейшего князя.

Сделав паузу, он перевел на меня свой холодный, изучающий взгляд.

— И на тебя, барон, смотрит с явным интересом. Впрочем, чему удивляться? Союз нового ума и старых денег всегда был залогом процветания… для тех, кто его заключает.

Я молча встретил его взгляд. В его голосе звучала ирония будущего монарха, оценивающего политический альянс.

Вот хитрец, хочет отвадить меня от Изабеллы? Сватает Морозову? Так-то я и не претендую на испанку, она скорее очень хороший исполнитель и товарищ (насколько красивая девушка может быть этим товарищем).

Ирония Алексея сработала как катализатор. Мы отбросили остатки формальностей, перестав ходить вокруг да около. Наша палата мгновенно превратилась в штаб, где я, прикованный к койке, был генералом без армии, а моими руками и ногами стал наследник престола. Первым делом мы взялись за уроки недавней катастрофы.

— Бумагу, — скомандовал я, и Алексей без лишних слов пододвинул к койке небольшой столик с письменными принадлежностями.

Ни о каких революционных прорывах речи не шло. После такой аварии любой здравомыслящий инженер думает прежде всего о безопасности. Привыкший к системному анализу, мой мозг отсекал лишнее.

— Пиши. Проект «Бурлак». Доработки первоочередной важности. Пункт первый: система экстренного гашения. Рычаг, напрямую соединенный с клапаном сброса пара. Красный, чтобы даже слепой в дыму нашел. Дернул — и машина встала. Мгновенно.

Скрипя пером, Алексей предельно сосредоточился. Он буквально переживал каждое слово, пропуская его через фильтр собственного горького опыта.

— Пункт второй: тормозная система. Не на вал, это мы зря так, надо прямо на колеса. Ленточный, с приводом от отдельного рычага. Простой, как топор, и надежный, как гильотина. Чтоб в землю вгрызался. Пункт третий: рулевое управление. Для всех тяг и шарниров — тройной запас прочности. Не литые, а кованые, многослойные, как клинок хорошей сабли. Чтобы не ломались, а гнулись.

Я диктовал, он записывал, лишь изредка останавливаясь для короткого, уточняющего вопроса.

— А как быть с человеческой ошибкой? — спросил он, подняв глаза. — Я ведь… я просто слишком сильно повернул.

— И об этом подумаем. Значит, так. Создаем правила для машины, потом уже и саму машину доведем до ума. Назовем… «Устав по управлению и боевому применению самоходной машины».

Эта идея его захватила, превратив из секретаря в соавтора. Наши споры превратились в столкновение двух подходов: я предлагал решения как инженер, он же оценивал их с точки зрения человека, сидевшего за рычагами в момент катастрофы.

— Экипаж из двух человек — механик и помощник, — диктовал я.

— Двоих мало, — тут же возразил он. — Один следит за котлом и топкой, второй — за дорогой и рычагами. А кто отстреливаться будет, если татары из-за холма выскочат? Нужен третий — стрелок с фузеей. Иначе они беззащитная мишень.

Я на мгновение замолчал.

А он хорош! Мой ученик был прав. Моя мысль билась об эффективность, его — о выживаемость. И его логика была безупречной.

Дни тянулись медленно. За окном шла жизнь: строился город, готовилась к походу армия, а я, запертый в четырех стенах, изнывал от бездействия. Декарт, к слову, был скучен, что не было новостью. Мозг, не получая привычной нагрузки, начал бунтовать, и от скуки, как это часто бывает, родилась идея.

По моей просьбе Алексей принес кипу бумаг, и я погрузился в отчеты по предыдущей компании захвата Азова. «Гонец прибыл на восьмые сутки… Дороги размыты…» Восемь суток! За это время армия могла трижды попасть в окружение. Связь. Вернее, ее отсутствие — вот ахиллесова пята любой армии, любой империи. Мы строим машины для пушек, но полагаемся на загнанную лошадь для передачи приказа. Абсурд.

— Дай-ка чистый лист.

На бумаге начали появляться знакомые с детства символы: катушка индуктивности, источник тока, прерыватель, электромагнит.

— Что это за знаки? — с любопытством спросил Алексей, заглядывая через плечо.

— Это, ваше высочество, — ответил я, чувствуя, как внутри разгорается знакомый азарт, — способ разговаривать через сотни верст. Мгновенно. Мы заставим молнию служить нам гонцом.

Алексей недоверчиво посмотрел на меня. Но потом, хмыкнув, начал задавать вопросы. Прошло то время, когда мои задумки вызывали скепсис. Я доказал, что невозможного не существует. Да, может не сразу, методом проб и ошибок (иначе я не сидел бы болезным тут), зато все получалось. По крайней мере до сегодняшнего момента.

Это превратилось в нашу новую тайную игру. По моей просьбе, используя свои полномочия, Алексей организовал доставку всего необходимого прямо в палату (Нартов с Магницким передавали нужные ингридиенты). Однако первая же попытка собрать простейший телеграф с треском провалилась: наш «вольтов столб» из медных и цинковых пластин, переложенных пропитанным кислотой сукном, давал слишком слабый ток. Якорь электромагнита лишь лениво подрагивал, не издавая внятного щелчка.

— Не работает, — констатировал Алексей с нескрываемым разочарованием.

— Работает, но плохо, — поправил я. — Потеря энергии. Нужна качественная изоляция. Проволоку нужно обмотать чем-то, что не проводит ток. Шелк. Идеальный диэлектрик. Алексей, добудь через своих людей лучшие шелковые нитки. Вышивальные. Много.

Через день на нашем столе лежал ворох разноцветных шелковых мотков. И вот она, картина маслом: наследник российского престола, будущий самодержец, сидит, закусив губу, и кропотливо, виток за витком, обматывает железный сердечник медной проволокой, аккуратно перекладывая каждый слой тончайшей нитью. Он участвовал в рождении чуда, и это было написано на его сосредоточенном лице.

Наш второй прототип сработал. Я замкнул контакт — с другого конца комнаты донесся четкий, сухой щелчок. Точка. Еще один. Тире.

Мы создавали новый мир, где были уже партнерами и чем-то большим, чем учитель и ученик.

А как-то вечером, он, нахмурившись, двигал винные пробки по карте, разыгрывая тактический этюд — «Прорыв механизированного взвода через заслон легкой кавалерии», — и спорил со мной о секторе обстрела. И тут до меня с пугающей ясностью дошло, что я творю. Я не просто учу его механике. Я кую оружие, только не из железа — из человека. Если я ошибусь в расчетах, «откалибрую» его неправильно, последствия будут куда страшнее взорвавшегося котла. Я создаю Императора и права на ошибку у меня нет.

Наши дни слились в лихорадочную, тайную работу. Покои наследника все больше напоминали не то алхимическую лабораторию, не то штаб-квартиру заговорщиков: воздух пропитался запахом кислоты и сургуча, а на столах рядом с картами южных рубежей лежали мотки проволоки и странные конструкции из гвоздей. Погрузившись с головой в наш проект «молниеносной почты», как он его называл, Алексей проявил не только любознательность, но и недюжинную организаторскую жилку. Через доверенных адъютантов он ухитрялся доставать все необходимое, соблюдая строжайшую конспирацию.

Но полная изоляция была невозможна: внешний мир периодически прорывался к нам в лице Якова Вилимовича Брюса. Его визиты всегда были короткими и по делу.

В этот раз он пришел с новостями.

— Ну что, творцы, — произнес он, оглядывая нашу импровизированную лабораторию, — как успехи?

Я ранее вкратце рассказывал про телеграф, поэтому о сути изобретения он был в курсе.

— Пытаемся заставить молнию работать курьером, — ответил я. — Пока медленно и с перебоями. Что в большом мире?

— В большом мире, Петр Алексеич, все как всегда, — Брюс присел на край стула. — Светлейший князь рвет и мечет. Уже дважды пытался к вам прорваться.

С этими словами он протянул мне сложенную записку. Перехваченный донос. Один из младших лекарей сообщал людям Меншикова, что «болящий царевич пребывает в меланхолии, а иноземный лекарь поит его возбуждающими отварами, отчего душевное здравие его высочества в опасности».

— Он пытается выставить тебя виновником физической и душевной травмы наследника, — спокойно пояснил Брюс, игнорируя фырканье царевича. — Хочет добиться отстранения докторов и поставить своего лекаря. Последствия, полагаю, понятны.

— Понятны, — прохрипел я. — Опиумные настойки и «успокоительные» отвары, пока его высочество не превратится в овощ.

Брюс повернулся к нашему столу, на котором лежал простейший электромагнит.

— А это… — он осторожно коснулся пальцем катушки. — Какова дальность действия? Можно ли перехватить такое донесение?

Брюс видел оружие. Новый инструмент для своей тайной войны.

— Перехватить можно, если подключиться к проводу. А дальность… Теоретически — любая. Практически — пока до соседней комнаты.

— Будем работать над этим, — коротко сказал он, и этими словами наш проект обрел могущественного покровителя. — А что до визитов светлейшего — вопрос закрыт. Государем.

Он достал другой лист, уже на гербовой бумаге, и протянул его Алексею. Государев указ. Настоящий, с подписью и печатью. Алексей развернул его и начал читать вслух. Голос его, по мере чтения становился удивленным.

— «Указую: дабы не мешать скорому выздоровлению его высочества царевича Алексея Петровича и бригадира Смирнова… запретить кому-либо из вельмож, генералитета и прочих лиц, занятых делами государственными, посещать их покои до моего особого распоряжения…»

Он замолчал, подняв на Брюса недоуменный взгляд. Это была не просто защита — полная, тотальная изоляция.

— Мне можно, я исполняю указ. Прочтите до конца, ваше высочество, — невозмутимо посоветовал Брюс.

Алексей снова склонился над бумагой. Через мгновение его щеки залил густой румянец, и он, смущенно кашлянув, продолжил, запинаясь:

— «…запрет сей, впрочем, не касается девок для утешения, коли оные понадобятся для поднятия духа болящих и скорейшего их возвращения в строй. Петр».

Воцарилась тишина. Я не выдержал и расхохотался, тут же поморщившись от боли в ребрах. Это подкол Меншикова, публично ставящего двух девок выше своего первого министра. И одновременно — хитроумный ход, связывающий меня и делающий их визиты главным каналом неофициальной информации. Гениально.

Теппрь понятно почему нас только дамы посещали.

Алексей свернул указ. В его взгляде смешались смущение и толика восхищения отцовской хитростью.

— Отец как всегда… — протянул он.

После ухода Брюса мы остались одни. В полной изоляции.

— Золотая клетка, — констатировал я.

Алексей прошелся по комнате, его взгляд остановился на нашем примитивном телеграфе.

— Значит, так, барон, — произнес он тоном, в котором не было и тени прежней робости. — Раз уж мы теперь отрезаны от мира, наша «молниеносная почта» становится не забавой, а единственным оружием. Увеличим батарею. Нам нужно больше мощности. Прямо сейчас.

Я усмехнулся. Мой самый рискованный проект только что отдал свой первый самостоятельный приказ — и я не собирался возражать.