Инженер Петра Великого – 6

Глава 18

Согретые топками «Лешего», да и радостью от запаса угля, купленного у староверов, мы несколько дней уверенно наверстывали упущенное. Лес постепенно редел, уступая место открытым заснеженным пространствам, и во мне уже зарождалась обманчивая уверенность, что испытания остались позади. Как же я ошибался. Словно решив устроить нам последний экзамен, природа преградила путь там, где этого никто не ждал.

Прямо по курсу раскинулась река — не ручей, а серьезная водная артерия метров в тридцать шириной. Покрытая льдом, с первого взгляда она не внушала опасений. Однако, подойдя ближе, стало ясно, что угодили в ловушку. У берегов лед стоял крепко, но ближе к середине темнела широкая, зловещая полоса промоин и тонкой наледи.

— Ну что ж, Василь, — заглушив двигатели, сказал я. — Похоже, приехали. Дальше — разведка. Ты вверх по течению, я — вниз. Ищем брод, ледовую переправу, хоть черта лысого. Встречаемся здесь же на закате.

С учетом того, что у нас было охранение, я надеялся, что и они осмотрят округу, а заодно и присмотрят за «Лешим». Мы разделились. Несколько часов я брел вдоль берега, утопая в снегу и проклиная эту реку. Картина не менялась: все те же предательские промоины да топкие, заросшие камышом берега. К вечеру, вернувшись в лагерь, я застал там Орлова, уже разводившего костер. Его вид был красноречивее любых слов.

— Гиблое дело, Петр Алексеич, — доложил он, стряхивая с ушанки снег. — Верст на десять вверх прошел — река только шире становится, а берега — сплошные топи. Там не то что на машине, пешком не пройдешь.

Мысль позвать охрану мелькнула и тут же погасла. Какую к черту охрану? Я в отпуске. Хотел новых эмоций, пищи для ума? Вот, Смирнов, получай полной ложкой…

Молча я развернул на снегу свою лучшую карту, трофейную шведскую, и ткнул в нее пальцем.

— Карта говорит то же самое. Смотри: вниз по течению река впадает в огромное болото, а вверх — разливается на десятки рукавов. Ближайший надежный брод, судя по всему, вот, в сорока верстах. Но к нему нет дороги, один бурелом. Мы потратим на прокладку пути больше времени и угля, чем…

Я осекся. Единственная оставшаяся альтернатива была почти таким же безумием.

— … чем на постройку моста? — закончил за меня Орлов, скептически оглядывая лесок на нашем берегу.

— Будем пробовать, — упрямо ответил я. — Другого пути нет.

Весь следующий день ушел на адскую, изнурительную работу. Превратив «Лешего» в тягач и лесопилку, мы валили все, что имело ствол: тонкие осины, ольху, кривые березы. К вечеру из этого хлама удалось сколотить нечто, что мы с большой натяжкой назвали материалом для моста. Пришлось включить котлы, чтобы они не замерзли. Система теплоизоляции спасала, да и февраль на дворе не морозный, но я перестраховывался.

Мы соорудили какое-то подобие мостика. Попытка перекинуть эту хлипкую конструкцию через промоину закончилась предсказуемо: едва дотянувшись до кромки слабого льда, она с жалким треском свалилась в черную воду, знаменуя полный провал.

Вымотанные и злые, вечером мы сидели у костра. Орлов молча чистил свою фузею, я же тупо смотрел на реку. Тупик. Все знания и инженерная смекалка разбились об эту простую, непреложную данность: нехватку материала.

— Может, все-таки в обход, а, Петр Алексеич? — нарушил молчание Орлов. — Ну, потеряем неделю-две. Зато доберемся.

— Не можем и не терять неделю, Василий, — задумчиво ответил я.

Снова и снова я прокручивал в голове варианты. Плот? Понтоны? Все это требовало хорошего, крепкого леса, которого не было. Требовалось что-то принципиально иное, решение, не зависящее от длины бревен. Опоры. Нужны надежные опоры, забитые прямо в дно реки, на которые можно было бы уложить короткие пролеты из нашего барахла. Но как забить сваи посреди реки, да еще зимой? Вручную, с плота? Смешно. Необходим механизм. Мощный, тяжелый, способный вгонять бревна в промерзший грунт. Нужен… копер. Паровой молот.

И тут в голове, где до этого крутилось лишь отчаяние, будто искра перескочила на нужный контакт. Копра у нас с собой не было. Зато у нас был «Леший». Была паровая машина — источник почти неограниченной энергии с учетом большого запаса угля. А значит, мы построим его здесь. Прямо на берегу.

— Василь, — позвал я, и в моем голосе, должно быть, прозвучало нечто новое, потому что Орлов тут же отложил ружье. — Идея есть. Безумная, но, кажется, сработает. Завтрашний день у нас будет веселый. Будем строить бабку.

— Кого, простите? — не понял он.

— Копровую бабку, — усмехнулся я. — Здоровенный молоток, который сам будет сваи в речное дно заколачивать.

Орлов посмотрел на меня, затем на реку, потом снова на меня.

— Петр Алексеич, ты бы отдохнул, — осторожно посоветовал он. — Переутомился ты, видать. Какие еще бабки в лесу?

— Утром увидишь, — ответил я, чувствуя, как азарт инженера перед невыполнимой задачей снова разгоняет кровь. — А пока — спать. Завтра нам предстоит самая тяжелая работа за все путешествие.

Он недоверчиво покачал головой. Я же, забравшись в натопленную будку «Лешего», еще долго не мог уснуть, мысленно набрасывая на воображаемом ватмане узлы и детали нашего будущего спасения.

Промозглое утро встретило нас трескучим морозом и хмурым молчанием Орлова, который, выбравшись из тулупа, с сомнением посмотрел на меня.

— Петр Алексеич, ты это всерьез? За день управимся?

— Попробуем, Василий, — ответил я, уже набрасывая эскиз. — Либо к закату мы на том берегу, либо ночуем здесь, а завтра утром довершим. Не думаю, что будет сложно, главное, чтобы дно не подкачало.

В основе замысла лежала простая идея: превратить «Лешего» в самоходный строительный кран с функцией копра. Работа закипела с лихорадочной скоростью. Первым делом под корень пошла самая высокая и прямая сосна, которая, очищенная от веток, превратилась в массивную мачту-стрелу. Используя паровую лебедку, мы водрузили ее на платформу машины. Чтобы компенсировать ее вес и предотвратить опрокидывание, пришлось снять с бортов два тяжелых бронелиста — они послужили импровизированными аутригерами, намертво расклинив «Лешего» на берегу.

На роль «бабки» — ударного молота — идеально подошла чугунная заготовка для ступицы, увесистый десяток пудов. Обмотав ее цепями, мы подвесили груз на канат лебедки, пропустив его через блок на конце стрелы и зафиксировав в двух направляющих из гладко оструганных бревен для точности удара.

— Хитро, Петр Алексеич. Очень хитро, — присвистнул Орлов, оценив конструкцию.

— Это не хитрость, Василий. А гонка со временем.

Инженерный штурм начался без промедления. Первые пару часов было тяжело. Нужно было приноровиться, мы часто промахивались, но потом, с наработанным опытом, стало легче. Работая со статичной позиции на берегу, мы забили первые сваи, насколько дотягивалась стрела. На них лег настил — первая, шестиметровая секция будущего моста, выглядевшая до ужаса хлипкой. Спасибо Федьке, он умудрился впихнуть в наше борохло небольшой ящик с гвоздями, обмазанный маслом. И зачем он нам нужен был по его мнению — ума не приложу. В любом случае, гвозди пригодились, укрепляя конструкцию.

— А теперь самое интересное, — бросил я Орлову, садясь за рычаги.

Затаив дыхание, я медленно повел «Лешего» вперед. Доски под многотонной махиной скрипнули, протестующе затрещали, но выдержали. Теперь, стоя не на берегу, а уже над водой, на собственном творении, мы получили возможность забивать сваи для следующего пролета. Эта изнурительная рутина — выдвинуть свежую секцию вперед с помощью лебедки и катков, переехать на нее, забить новые сваи — позволяла нам буквально ползти через реку, таща за собой свой собственный мост. Ритм задавал сам процесс: подъем «бабки» лебедкой — и оглушительный удар, от которого дрожал наш временный помост. Секция за секцией.

Мы работали без передышки. Солнце уже багровело на горизонте, когда последняя свая вошла в донный грунт и мы уложили настил, соединивший нас с вожделенным противоположным берегом.

— Ну что, Василий, — вытирая со лба пот рукавом, сказал я. — Принимай работу.

Орлов прошелся по мосту, с силой потопал ногой по настилу.

— Стоит, чертяка, — с уважением произнес он. — Крепко стоит.

Я сел за рычаги. Тяжело дыша паром, «Леший» медленно прополз вперед, по окончанию нашего творения. Когда передние траки коснулись твердой земли, я не выдержал и заорал что-то победное, первобытное. Орлов, стоявший на платформе, подхватил мой рев.

Мы сделали это. Одолели. За один световой день.

Перегнав «Лешего», уже на следующий день (сил что-то еще делать не оставалось), мы начали разбирать конструкцию на машине, забирая самые крепкие бревна — кто знает, какая преграда ждет впереди. Работа была почти закончена, когда Орлов, стоявший в дозоре, вдруг замер.

— Петр Алексеич, к нам гости, — тихо произнес он, указывая в сторону леса.

Из-за деревьев на поляну выезжало странное шествие. Впереди, ведя в поводу облезлую клячу, запряженную в крытую повозку, шагал высокий, тощий субъект в потертом, но явно заграничного покроя камзоле и треуголке. За ним семенили двое чумазых мальчишек-слуг. Незнакомец остановился, с нескрываемым изумлением оценивая нашего монстра. Затем, оставив повозку на попечение мальчишек, он уверенно зашагал к нам.

С нарочитой, театральной уверенностью бродячего фокусника он встал перед нами. Говорил он по-русски бойко, но с явным немецким акцентом.

— Доброхо дня, хоспода! — провозгласил он, картинно сняв шляпу. — Позвольте прехдставиться: Леопольд фон Курц, профехссор натуральной философхии и демонстхатор чудес пхироды!

Профессор? Как же. Одного взгляда на его потертый камзол и сапоги было достаточно, чтобы скепсис во мне перерос в уверенность. Это авантюрист и пройдоха. При этом, он играл роль с усердием бродячего актера, которому позарез нужны деньги на ужин. Эти поклоны, нарочитая восторженность, акцент, который был слишком… идеальным что ли, словно он его репетировал. Но главное — цепкий взгляд, оценивающий, он скользил по клепаным стыкам бронелистов, по рычагам управления, по паровой лебедке.

Детали мгновенно сложились в до боли знакомую картину. Передо мной был простой лазутчик низшего звена. Пчела-разведчица из улья, что гудел где-нибудь в Вене, Стокгольме или в Лондоне. Его задача проста и незамысловата: рыскать по необъятным русским просторам, собирая слухи, оценивая технологический уровень встреченных диковин и, самое главное, выявляя «самородков» вроде меня для последующего доклада людям куда более серьезным.

Шпионаж — ремесло древнее, как мир, но сейчас он обрел в России невиданный размах. Государь Петр Алексеевич, прорубая свое окно в Европу, вместе со свежим ветром перемен впустил в страну сквозняк чужих интересов.

Брюс еще в Москве предупреждал меня, посмеиваясь в свои рыжеватые усы: «Запомни, барон, на каждого нанятого нами голландского шкипера приходится один английский купец, что выведывает у него прочность нашего дуба. На каждого саксонского фортификатора — австрийский „инженер“, что зарисовывает его бастионы. А на каждого шотландского офицера… приходится еще один шотландец, который пишет письма своему кузену в Лондон о количестве пушек в полку».

И это не было преувеличением. Вся Россия кишела ими. Они были повсюду, невидимая армия. В архангельских конторах сидели чистенькие английские факторы, которые скупали пеньку и мачтовый лес для своего флота, не гнушаясь сведениями о количестве кораблей, сошедших со стапелей в Воронеже. В Немецкой слободе в Москве жили «аптекари» и «ювелиры», чьи лавки были с функцией явочных квартир.

Их цели были ясны. Шведы искали слабые места в обороне, пути снабжения, признаки недовольства в народе, вроде недавнего бунта в Астрахани. Турки на юге следили за каждым движением на Дону. Но самые хитрые и дальновидные игроки сидели дальше. В Вене Габсбурги с тревогой наблюдали за ростом новой силы на востоке, опасаясь, как бы русский медведь не сунул лапу в их польские и балканские дела.

А англичане… о, эти были самыми дотошными. Их островная империя строилась на торговле и господстве на море. И вот до них доходят слухи о том, что где-то там, за Уральскими горами, в диких лесах, промышленники Демидовы начали плавить железо, которое не уступает знаменитому шведскому, а то и превосходит его. Для лондонских купцов и лордов Адмиралтейства эта новость была страшнее чумы. И вот сотни таких вот «профессоров», «геологов» и «путешественников» сейчас рыщут по стране, по крупицам собирая сведения для своих хозяев.

И что самое парадоксальное — таких людей почти не трогали. Любое серьезное дознание над иноземцем могло вызвать гнев государя. Царь, стремясь привить стране европейские нравы и технологии, наплодил ими Россию, свято веруя, что все иноземное — априори «лучшее». Поймаешь такого «фон Курца» за руку — а он поднимет визг, что невинную науку притесняют, напишет жалобу в Посольский приказ, и в итоге виноватым окажешься ты, ретроград и противник прогресса.

Что ж, раз уж канал для дезинформации сам приплыл в руки, грех им не воспользоваться. Этот актер ждет от меня роли простоватого гения-самоучки? Он ее получит.

— Механик я здешний, Петр, — представился я, намеренно огрубляя голос и манеры. — А это — помощник мой, Василь. Строим вот помаленьку.

— Ме-ха-ник! — с придыханием произнес фон Курц. — О, я такх и знал! Только гхений мог сотворить сие… чхудовище! Скахжите, любезный, на какой силе оно двихжется?

— Да какая там сила, господин хороший, — отмахнулся я. — Вода да уголь. Воду кипятим, пар в трубу, он колеса и крутит. Простая механика, ничего чудесного.

Разочарованно цокнув языком, фон Курц тут же нашел новый заход, постучав костяшкой пальца по траку.

— А метхалл! Какой удивительный метхалл! Долхжно быть, невероятно пхрочный! Это английская сталь? Или знаменитая шведскхая?

Ага, вот и клюнул. Главный вопрос.

— Какая еще шведская, — пробасил я, окончательно входя в роль простоватого умельца. — Наша, родная. Секретная.

— Секхретная? — его глаза вспыхнули алчным огоньком. — О, дхуг мой, я умею хранить секхеты!

— Ну, раз для науки… — Я сделал вид, что сомневаюсь, и, придвинувшись ближе, заговорщицки понизил голос. — Слыхал про тверские болота? Там руда особая водится. Ржавая, неказистая на вид, однако в ней, сказывают, жилка серебряная есть. Весь фокус в плавке по секретному рецепту: серебро не отделяется, а впитывается в железо, делая его легким и прочным, что твой алмаз.

Стоявший рядом Орлов издал какой-то сдавленный звук, похожий на предсмертный хрип, но вовремя прикрылся приступом кашля. Фон Курц же буквально впился в меня глазами, схватывая каждое слово.

— Невехоятно! — бормотал он. — Не могхли бы вы уделить мне хотя бы кхошечный кусочек этого чудхесного металла? Для изучхения! Я щедхо запхачу!

— Да брось платить, — я махнул рукой. Отойдя к куче мусора, я выбрал самый ржавый обломок лопнувшего трака. — Вот, держи, господин профессор. Изучай. Только рецепт-то — тайна государева. Проболтаешься — голова с плеч, сам понимаешь.

Он вцепился в этот кусок ржавчины, словно это был слиток золота.

— Могхила! Я буду нем кхак могхила!

Чтобы отблагодарить нас, он решил продемонстрировать свои «чудеса». Из повозки были извлечены подзорная труба и «увеличительное стекло» — простейший микроскоп, через который мы с Орловым разглядывали волосатую лапку мухи. Для Василия это была чистая магия, для меня — скучный школьный курс физики.

— А вот — венец мхоей кхоллекции! — провозгласил он, доставая трехгранный кусок стекла. — Махический кхисталл, что ловит солнечный луч и разлахает его на семь первоцветов!

Когда он поймал стекляшкой солнечный луч и на снегу вспыхнула маленькая радуга, Орлов благоговейно ахнул. Мне же стоило огромных трудов не расхохотаться в голос при виде этой простейшей школьной призмы.

Расчувствовавшись, фон Курц даже сделал мне деловое предложение:

— Любхезный механик, пходайте мне сие дьявольское устхоение! Сто хублей серебхом! Поедемте со мной в Ефхопу, там ваш хений оценят по достоинству!

— Благодарствую, господин профессор, — ответил я, сдерживая смешок. — Но я уж как-нибудь тут. С медведями. Привычнее.

Сокрушенно покачав головой и жалея о моей загубленной в диких лесах судьбе, он собрал свои «чудеса» и покатил дальше по нашему следу. Мы с Орловым долго смотрели ему вслед.

— Ну и прощелыга, — наконец протянул Василий. — А я ведь почти поверил. Особенно про Ефхопу.

— Он не прощелыга, Василий. Он на службе, — поправил я. — И сейчас он повезет своим хозяевам кусок ржавого железа и байку про серебряную сталь. Пусть поищут. Годиков на десять изысканий им хватит.

Орлов расхохотался. Я же, вспомина призму, которую «профессор» демонстрировал, думал совсем о другом. Этот фарс был моим первым опытом, где слух и ложь — такое же оружие, как пушка. Брюс был прав: сеть чужих глаз и ушей уже давно и прочно опутала всю страну, уж засилье иностранцев и вовсе упростило им работу. Значит, пора учиться и вплетать свои собственные, ядовитые нити. Даже от такого дурака может быть польза. И я уже знал, какая.